Читайте старые книги. Книга 2
Шрифт:
Я привел полностью длинное название труда г-на Пеньо, которое обещает много больше того, к чему обязывает избранная тема, но, как это всегда бывает у нашего почтенного и трудолюбивого автора, не раскрывает и половины того, что в книге содержится. Мне остается сказать несколько слов о его ”Библиографии самых верных и изящных изданий” и о страницах, посвященных расстановке и хранению книг.
Я уже сказал, что считаю выбор книг делом субъективным и полностью зависящим от пристрастий библиографа. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в избранной библиотеке г-на Пеньо я нашел немало книг, которые не включил бы в свою, и пожалел об отсутствии множества других книг, без которых едва ли мог бы обойтись; такое расхождение, повторяю, неизбежно. В общем и целом г-н Пеньо, как и следовало ожидать, выбрал книги хорошо, и если я не во всем с ним согласен, то иначе, как я уже сказал, не могло и быть. Другое дело — выбор самых лучших изданий, самых точных переводов, самого изящного оформления; на этом я остановлюсь подробнее, ибо здесь возможно прийти к единому мнению.
Третьим номером в ”Библиографии” идет ”О подражании Христу”, причем на равных указаны издания Валара и Бозе {304} . Поскольку речь идет об избранной библиотеке, следовало, мне кажется, ограничиться одним именем, ибо верным всегда бывает лишь один вариант перевода, а перевод Валара с его новыми и не внушающими никакого доверия толкованиями таковым, безусловно, не является. Так же обстоит дело с его изданием Горация {305} , которое, говоря по совести, не выдерживает сравнения с изданиями Джона Бонда, Бекстера и Митшерлиха. А за какие заслуги удостоилось отдельного упоминания лондонское издание ”Мыслей” Паскаля 1776 года? Уж не из-за комментариев ли Вольтера {306} ,
Я с радостью вижу среди поэтов, достойных войти в избранную библиотеку, Клотильду де Сюрвиль {313} , но не понимаю, почему в списке, составленном по хронологическому принципу, имя ее стоит раньше Малерба. Ведь нынче ни для кого не секрет, что стихотворения ее сочинены в наше время; г-н де Ружу неопровержимо доказал это в своем обстоятельном ”Опыте о происхождении и развитии наук и искусств”, следовательно, библиографы не вправе выдавать невинную ложь г-на де Сюрвиля за истину. Клотильда — дитя хитроумной фантазии, и история не может признать эту поэтессу своей законной дочерью. Кстати, поразительно, что для Клотильды де Сюрвиль в избранной библиотеке место нашлось, а для старых поэтов, чьи заслуги не менее очевидны, а права более законны, — нет. Трудно представить себе избранную библиотеку не говорю уже без Ракана, хотя и он создал несколько подлинных шедевров, но во всяком случае без Ренье и без Маро. Поскольку в списке нет также ни Рабле, ни Вуатюра, получается, что из него исключены все французские книги во вкусе Лафонтена {314} , а это уже досадно. Впрочем, верный своему обещанию не спорить с г-ном Пеньо о выборе авторов, я удержался бы от этого замечания, если бы, к своему великому удивлению, не встретил в разделе французской поэзии имен Бернара, Берни, Беркена {315} и Демутье. Мне во сто крат милее Ален Шартье, Вийон и Кокийяр — их стихи куда более поэтичны и удобопонятны. Романы, на мой взгляд, выбраны прекрасно: тут и ”Дон Кихот”, и ”Робинзон”, и ”Жиль Блаз”, и ”Том Джонс”, и ”Кларисса Гарлоу”, и ”Сказки” Гамильтона {316} . Стоило бы назвать еще Перро, а также предостеречь читателя, не знающего испанского языка, чтобы он не читал Сервантеса в холодном и прилизанном пересказе Флориана {317} . Немного досадно, что переводы Квинта Курция, сделанные Миньо и Бозе, вытеснили из списка перевод Вожла {318} , который удостоился лишь краткого упоминания в примечании, — ведь оттого, что выполнен он на полтора столетия раньше, он ничуть не хуже. То же самое мне хочется сказать и о Таците в переводе Амло де ла Уссе {319} — любимом чтении Кристины Шведской. На мой взгляд, он гораздо лучше бледного и манерного переложения аббата де ла Блетри. Наконец, совершенно непонятно, как мог г-н Пеньо, составляя свою библиотеку — небольшую, но содержащую образцовые произведения всех жанров, — забыть афоризмы Гиппократа и его трактаты, ”Свод гражданского права” {320} — этот ”запечатленный разум”, а также самые значительные труды, посвященные важнейшей из наук — науке о языке. Говорят, что словарь народа — первая из его книг. Увы, Словарь Французской академии такой высокой оценки не заслужил, однако превосходная ”Логика” Пор-Руаяля {321} и великолепные ”Методы” Лансло {322} безусловно достойны внимания.
Итальянцы обязаны г-ну Гамбе {323} весьма поучительной и занимательной библиографией, куда входят лишь авторы, именуемые testi [45] , — произведения этих писателей, чей авторитет в области языка не подлежит сомнению, служили материалом для составителей знаменитого Словаря Академии Круска {324} . Таким образом, труд г-на Гамбы — настоящий каталог избранной библиотеки, куда входят самые лучшие и самые верные издания классиков его родной литературы. Именно такой книги недостает нашей литературе, и г-ну Пеньо по плечу восполнить этот пробел. У нас подобное сочинение представляло бы тем больший интерес и принесло бы тем большую славу своему создателю, что, во-первых, в отличие от Италии, где словарь предшествовал библиографии, у нас библиография предшествовала бы словарю, во-вторых, лексикографы почерпнули бы в нем материалы для своего грандиозного сооружения, в котором мы так нуждаемся, и, наконец, этот труд дал бы ex professo [46] ответ на вопросы, решение которых очень многое прояснило бы в истории нашей литературы: ”Кто наш первый по времени классический автор? Кто последний, самый близкий к нам классик? Какие произведения наших классиков сформировали наш язык? Следует ли считать классика непререкаемым авторитетом?” и т. д. Если же кто-либо взял бы на себя труд составить перечень классических произведений мировой литературы и указал бы в нем наилучшие издания с наиболее верным текстом, наиболее обстоятельными комментариями и наиболее точными переводами, ученый этот, без сомнения, создал бы самый замечательный памятник, какой Библиография может воздвигнуть Литературе.
45
Образцы (ит.).
46
С полным знанием дела, обстоятельно ( лат.).
Надо сказать, что, в отличие от библиографов, которые до сих пор чурались этого принципа в своих теориях, книгоиздатели зачастую весьма успешно осуществляли его на практике, и иные издательские каталоги знакомят нас с настоящими избранными библиотеками. Латинских классиков издавали Кутелье, Барбу, Бриндли, Фаули, Баскервилл и другие. Собрание французских классиков в томах разного формата, но неизменно высокого качества выпустил г-н Дидо {325} , чьи издания вообще славятся точностью и красотой. Альды издали едва ли не всех греческих, латинских и итальянских классиков. Книги Эльзевиров, такие ценные и притом доступные даже самому скромному собирателю, если оставить в стороне множеству ничтожных, но весьма дорогостоящих изданий, которые в последнее
время вошли в моду по прихоти библиофилов, — так вот, книги Эльзевиров представляют собой собрание всех латинских, итальянских и французских классиков вплоть до конца XVII столетия, за очень редкими исключениями. Из древних авторов внимания заслуживают еще ветстейновский Гомер {326} , трагические и лирические поэты Греции, изданные Анри Этьенном, Плутарх в издании Васкозана {327} , философы в переводах Дасье и Гру {328} , наконец, Диоген Лаэртский {329} 1758 года, из новых — Фенелон, Боссюэ, Массийон, Бурдалу, Маскарон, Флешье и письма госпожи де Севинье. Все, что было написано позже, гораздо менее значительно. XVIII век, богатый событиями и наблюдениями, как нельзя лучше умел изобретать рациональные методы исследования и классифицировать достижения прошлых веков, но, что бы там ни говорили, он породил очень мало подлинно новых чувств и идей. Конечно, всякий волен избрать себе в этом столетии классика по своему вкусу, но и потомки вольны будут не полагаться на вкусы отцов и свергнуть их кумиров с пьедестала. Впрочем, трудно представить себе библиотеку классики без нескольких сочинений XVIII столетия, о которых потомки, кажется, уже сказали свое слово; среди них ”Трактат об учении” Роллена {330} , ”О духе законов” и ”Величие и падение римлян” Монтескье, дюжина томов Бюффона, Шарля, Бонне и Жан Жака Руссо, драматические шедевры Вольтера, его ”Генриада” и лучшие стихи, ”Век Людовика XIV {331} ” и ”История Карла XII” и, наконец, Делилев перевод ”Георгик” {332} . Само собой разумеется, о ныне здравствующих авторах мы умалчиваем.Размеры этой статьи не позволяют мне выполнить мое намерение и остановиться подробнее на заключительной части труда г-на Пеньо, которая касается устройства библиотеки, ее разделов и бережного обращения с книгами, то есть всего, что связано с оборудованием библиотеки. Впрочем, вдаваться в эти чисто технические подробности нелегко, а большинству читателей наши заметки и без того могут показаться скучными и сухими. Те же, кого эти подробности интересуют, найдут все необходимое в книге г-на Пеньо, которая, вместе с прочими трудами этого автора, многочисленными и весьма солидными, заслуживает почетного места в библиотеке всякого, кто по роду занятий или по сердечной склонности интересуется классификацией книг и историей библиографии.
Я хотел было обойти молчанием последнюю часть книги г-на Пеньо, которая казалась мне слишком специальной и потому малоинтересной. Однако поскольку число собирателей книг за последнее время значительно выросло (обратно пропорционально числу хороших писателей), поскольку к сведениям, сообщенным г-ном Пеньо, можно добавить еще целую книгу, поскольку, наконец, литература наша так бедна новинками, что на газетной полосе достаточно места для разбора произведений достойных, — так вот, по всем этим причинам несколько почтенных людей, делающих мне честь вниманием к моим писаниям и уверенных, что нельзя вовсе пренебрегать скучными, но бесценными для будущих библиографов и филологов подробностями, пожурили меня за мое умолчание. Я поспешил исполнить их желание {333} , вернее, с радостью воспользовался им как предлогом, чтобы порассуждать о вещах, которые люблю, но о которых мне редко представляется возможность поболтать всласть. Мне остается лишь попросить прощения у тех читателей, которые не питают к подобным штудиям столь живого интереса и с трудом допускают, что им можно посвятить целую статью. Никогда еще у французов не было так много причуд, и, однако, никогда еще они не были менее склонны уважать чужие пристрастия, чем ныне, когда в погоне за острыми ощущениями человек всякий день впитывает новые впечатления и не имеет ни минуты досуга для сладостных грез и раздумий. Что значат превратности вкуса и невинные прихоти моды для людей, привыкших к постоянным общественным потрясениям? Однако если пища эта может утолить голод горстки людей, наделенных чувствительностью и фантазией, не будем обделять их; это не в наших общих интересах.
Самое важное в библиотеке (разумеется, я говорю теперь лишь о материальной стороне дела, которая не входит в компетенцию литературной критики) — это ее местоположение. На северной стороне возникает гибельная для книг сырость, на южной в шкафах заводятся вредные жучки. Желательно, чтобы окна комнаты, где размещается библиотека, выходили на восток и чтобы в нее был закрыт доступ маленьким тварям, о которых было сказано:
Сей жук изгрыз десятки книг, В науку глубоко он вник.Злые языки говорят, что жучки — самые страшные враги библиотек после ”зачитывателей”. Прежде книгам грозила еще одна опасность, ныне, к счастью, уже не существующая: их противниками были новаторы в духе Омара {334} и философы в духе революции, которые полагали, что литература, подобно религии или монархии, отжила свой век. Кстати, мне вспоминается одно памятное событие из истории библиографии, упоминаний о котором я не встречал ни в одном печатном издании даже в последние годы, когда, хотя бы из соображений приличия, мы начали отдавать должное благородству и великодушию. В 1793 году два почтенных библиофила осмелились выступить — а в те времена это, поверьте, было отнюдь не безопасно — против варварского обращения с книгами, против порчи старинных гравюр и переплетов с гербами; их усилиями были спасены бесценные сокровища, которым век просвещения нес свет… костра. Эти двое звались г-н Шарден и г-н Ренуар {335} .
В том, что касается самых удобных книжных шкафов и способов сделать их еще удобнее, специалисты более или менее единодушны. Относительно же сорта дерева и украшений общего мнения не существует: все зависит от средств и вкусов владельца. Впрочем, обращаясь, вслед за г-ном Пеньо, к собирателю, который не стеснен в средствах, скажу, что заботиться следует в первую очередь не о красоте, а о прочности и заказывать полки и шкафы из твердого и пахучего дерева, которому не страшны коварные насекомые. Существуют сорта деревьев, с которыми наши европейские жучки-точильщики и ”притворяшки” не в силах совладать. Кроме того, как справедливо замечает г-н Пеньо, чтобы защитить книги, следует поставить в шкаф несколько томов в переплетах из юфти, а обрезки ее разложить на полках — пока запах юфти не выветрится, библиотека ваша в полной безопасности. Ненамного дороже стоит обить изнутри юфтью все книжные шкафы и даже, если понадобится, обновлять эту обивку каждые несколько лет. Как бы там ни было, несомненно одно: насекомые не выносят запаха юфти, и ученые даже дали одному из них, Trichius’у, очень сильно распространяющему похожий запах, прозвище Eremita (отшельник); было замечено, что другие насекомые, даже те, которые обычно живут в облюбованных им деревьях — иве и груше, — во что бы то ни стало стремятся избежать соседства с ним.
Мои книги, хранящиеся в очень ветхих шкафах, находятся в полной безопасности лишь благодаря тому, что я стараюсь как можно чаще подселять туда новые особи этих ”отшельников”, которые встречаются во многих европейских странах и даже в окрестностях Парижа. Еще более верное средство — чаще заглядывать в книги, перелистывать их, при всяком удобном случае подставлять их жарким лучам солнца, следя, однако, чтобы не выгорел переплет и не сморщились страницы. Главное — читайте и перечитывайте книги без конца: Noctum^a versate manu, versate diurna [47] ; пользуйтесь своей библиотекой, как подобает человеку образованному и прилежному, и не уподобляйтесь скопидому библиоману. В библиотеке ученого, который много работает, черви не заводятся. В заключение своих ”библиатрических {336} ” советов расскажу об одном безотказном средстве. Не реже раза в месяц опрыскивайте полки эссенцией Дюплекса для пропитки одежды, которую я горячо рекомендую не только всем библиофилам, но и дамам, желающим уберечь шерстяные платья и кашемировые шали от личинок моли и кожееда. Вообще те собиратели, которые разбираются не только в книгах, но и в естественной истории, прекрасно знают повадки своего главного врага. Первым сигналом опасности служат круглые дырочки, в которые забивается пыль. В эпоху деревянных переплетов избежать этой опасности было невозможно, ныне же, когда в ходу кожаные и в особенности сафьяновые переплеты, риск уменьшился. А юфть, повторяю, сводит опасность на нет. Хорошо бы при выделке всякой кожи использовать вещества, которые придавали бы ей чудесные свойства юфти. Природа полна аналогий и это вещество непременно обнаружится, стоит только начать искать, а может быть, и искать не придется. Насекомых отпугивает запах любой свежевыделанной кожи — недаром в магазинах, где все книги продаются в новых переплетах, жучки почти никогда не заводятся.
47
Ночью и днем листайте вы их неустанной рукой (Гораций. Наука поэзии, 269; перевод М. Л. Гаспарова).