Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
– Возражений нет, – деловито ответил Шастри и вбросил целеуказание: "С мамой согласуй".
Шастри хоть опрометчиво и тороплив, но, по его понятиям, с Умкой следует поступать красиво. От чего, скорее всего, и затянулось согласование. Неопределенность тревожит, давит на Шастри. Чудеса случаются не только в Новый год, но и накануне праздника. Вот почему сегодня он с хорошим запасом сил притащил меня к объекту согласования.
Дверь открыла Анара.
– Мама болеет.
В зале на диване лежала Умка с полотенцем на лбу.
Шастри
– Сейчас я ее вылечу.
Шалунишка, не прибегая к рукам, двумя движениями, – нога об ногу
– скиданул сапоги, и в чем был – в шляпе, плащ-пальто – в одну секунду оказался у дивана и без слов припал к Умке.
– Отпусти! – закричала Умка. – Бектас! На помощь!
– Не кричи! Сейчас… разденусь.
– Что там раздеваться?! Скорей!
Я с трудом отодрал от нее шалунишку. С красным мордом Шастри прерывисто и глубоко дышал: "Какая ты!".
Умка поднялась с дивана.
– А ты что?! – набросилась она на меня.
– Что я?
– Специально ждал? – Умка прошла на кухню.- Любишь поиздеваться.
– Я думал…, – я пошел за ней.
– Что думал?
– Думал, ты кокетничаешь…
– Я же говорю: любишь ты поиздеваться над людьми.
– Маненько есть.
На кухню зашел Шастри с портфелем.
– Мы тебе лекарство принесли, – сказал он и достал бутылку русской водки.
– Я пить не буду, – она передвигала на плите кастрюли.
Повернулась ко мне. – Если хотите, пейте сами.
– Я тоже не буду пить.
– Правда? Молодец. А то на тебя пьяного смотреть не хочется.
Какой-то жалкий становишься.
Шастри уломал Умку. Она выпила и взгрустнула: "Анарка вырастет, выйдет замуж… Я останусь одна". Шастри, гладил ее по спине и с дрожанием в голосе приплывал: "Не переживай. Я с тобой. Ты мне только свистни…" и, подмигивал мне: "Сваливай".
Я сходил в ванную. На трубе-сушилке белые трусики Умки. Почему я должен уходить? Я вернулся на кухню и присел с торца стола. Шастри за каких-то полчаса окончательно поглупел. Он не переставал ерзать на стуле, жмурился и продолжал сигналить испорченным светофором:
"Уходи! Уходи!".
Я откинулся на стуле и увидел раздвинутые под задравшейся юбкой ноги Умки, синие трусики. Уходить не хотелось, но уходить надо – наблюдать и далее со стороны за ласками Шастри не по-товарищески.
Умка опьянела, Шастри не преминет воспользоваться, присутствие ребенка, пожалуй, его не остановит.
Я одевался в прихожей. Анарка крикнула: "Мама, дядя Бектас уходит".
Умка сбросила руку Шастри: "Нурхан, ты тоже уходи".
– Не мог незаметно уйти? – Мы вышли из подъезда.
Шастри уныло махал портфелем.
– Ты это серьезно?
– Серьезно.
– Хорошо тебе.
У Шастри все всерьез. .
Утром разбудила мама: "Хаким звонит".
– Из роддома жену выписываю. Поможешь забрать?
У Хаки родился второй сын. Жену с ребенком мы привезли, разместили в комнате, сами уселись
на кухне. Мясо Хаки сварил ночью.– Выпьешь?
Гидролизные кошмарики Усть-Каменогорска успели выветриться из памяти. Завязать еще успею.
– Как тебе сказать? Если только грамель.
– Куда с Нурханом вчера ломанулись?
– К Умке.
– К Умке?
– Шастри вообразил, что уже и она его хочет.
– Дурной он.
– Дурной? Да нет. Страдает полным отсутствием комплексов.
– Это болезнь.
– Считаешь?
– Конечно.
– Смотрю я на него и думаю: "Он то, как раз живет правильно".
– Правильно? Может быть.
– Потом у него все у него дома.
– Это так.
– Пойду я.
– Может допьем?
– Дома хай вай будет. Я дурак, сказал матушке, что бухать завязал. Потом… Новый год…
Хай вая не было. Пришли дядя Ахмедья и тетя Шура. Дядя прошел к
Валере в спальню, тетя Шура разговаривала с Шефом:
– Нуртас, сколько тебе лет?
– Тридцать четыре.
– Тридцать четыре? – Тетя Шура затянулась сигаретой. – Для мужчины хороший возраст. Почему не женишься?
Шеф от напоминаний о женитьбе устал зеленеть. К тете Шуре он относится хорошо, потому и отделался неопределенным: "Надо бы".
– Бекетай, – перешла от Шефа ко мне тетя Шура, – дочку видишь?
– С полгода не видел.
– Скучаешь?
– Скучаю.
– Сильно скучать ты не можешь. Мало пожили вместе. Ну ничего… -
Она потушила сигарету. – Дочка вырастет и все поймет.
Из спальни вышел дядя Ахмедья, за ним папа. Он что-то сказал, дядя Ахмедья обернулся и в этот момент отец стал оседать. С кухни в коридор выскочил Шеф и успел подхватить его. На руках он занес
Валеру обратно в спальню, уложил на кровать.
С врачами скорой разговаривала тетя Шура.
– У агатая инсульт.
В двухместной палате папа пока один.
– Тогда… – отец хорошо помнит, что с ним произошло осенью
73-го. – Когда я дома упал… Надо было сразу обратить внимание…
Впрямую он не напоминает, кто его тогда довел до криза. Смотрит на меня, как бы пытая: помнишь? Я хорошо помню его возвращение из
Минвод.
Пришел проведать отца незнакомый мне моложавый толстяк.
– Ты в свое время хорошо гулял… – Сочувственно говорит кругляш отцу. – Теперь расплачиваешься за молодость. Да…
Папа молчит. Мне бы заткнуть рот этому баурсаку. Но я тоже промолчал.
В соседнем писательском доме живет под пятьдесят семей. Получил в первом подъезде квартиру и писатель Куаныш Шалгимбаев, отец
Большого. Шалгимбаев в республике человек известный.
В магазине Шеф столкнулся с Большим. Эдька несколько лет вкалывал в Джезказгане на шахте взрывником и месяц назад переехал с семьей к отцу.
Большой взялся за ум, не пьет, рассуждает дельно.
– Думаю семью оставить у родителей, а самому махнуть обратно в