Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Погоди… Она ему говорит: Я, мол, когда Чокин вернется из

Москвы, расскажу ему, что пьяный парторг мешает ей работать.

– Лай собак из подворотни!

– Не говори. Какая -то бухгалтерша… Но не в этом дело.- Ушка снова дернула меня за рукав. – Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – я оглянулся на дверь в комнату. – За стол зовут.

– Успеешь. Эта главбухша работает в институте без году неделя.

Просто так она бы не поволокла на парторга. Это раз. Жаркен перепугался. Звонил три раза мне, просил срочно прийти к нему. Это два.

– Раз просил, иди.

– Я не могу.

– Это ты брось! – строго сказал я. – Ты его обсирантка. Должна пойти к нему домой для науки!

– Иди в баню! Я с тобой серьезно, а ты… Потом ты тоже его обсирант.

– Ты мне льстишь, если думаешь, что я способен заменить тебя.

– Вредина ты!

– Таня, как я пойду? Я ему осточертел. Звал он тебя, а тут я нарисуюсь.

– Мне неудобно.

– Не бойся. Пьяный он безопасный. Потом и жена с работы придет.

Так что иди.

– Бека, прошу… Сходи.

– Мне тоже не в жилу.

– Хочешь, я с тобой Рафаэля отправлю?

– С ним бы я пошел.

Руфа пробовал уклониться, но когда Ушка напомнила ему, что он профорг, руководитель группы сельской энергетики стал молча одеваться.

– В чем дело? – спросил Руфа.

– Каспаков датый звонил несколько раз главбуху. Та пригрозила рассказать Чокину, что парторг бухарь.

– Ну и что?

– Жаркен перетрухал.

– Ну и дурак.

– По-твоему, что он должен делать?

– Не надо ничего делать. Послать ее куда подальше, а если Чокин спросит, сказать: не пил и все.

Как я и предполагал, Каспаков не очень-то и ждал нас. Особенно касалось это Руфы.

– Я просил Таню прийти.

– Не может она.

Он улегся в кровать.

– Что с вами? – прикинулся Руфа.

– Болею, – простонал Жаркен Каспакович.

– Врача надо вызвать.

– Какого врача! – проворчал завлаб. – Выпью стакан водки и лежу.

– А-а… – понимающе протянул Руфа. – Тогда конечно. Мы пойдем?

– Идите, – пробурчал Каспаков и повернулся на другой бок.. – Кто вас просил приходить?

… Таня Ушанова вышла в коридор.

– Как он?

– Испереживался. Ждал тебя, а тут мы с Руфой…

– Сильно пьяный?

– Не столько пьяный, сколько перепуганный.

– Конечно, – Ушка и сама встревожена. – Сходила я к главбухше…

– Не надо было этого…

– Слушай дальше, – перебила меня Таня. – Она сказала, не уговаривайте. Еще она говорит, что директору обязательно доложит. Но это пол-беды.

– Что еще?

– Я была у Зухры. Она мне и рассказала, с чего это главбухша полезла не в свое дело.

– Та-ак.

– Ахмеров зашевелился… Он то и науськал главбухшу. Сам он собирается до возвращения Чокина из командировки поставить на партбюро вопрос о пьянстве в рабочее время парторга.

– Вот оно как! Темир, что, Чокина не боится?

– Боится не боится, но Чокин будет поставлен перед фактом.

– Руфа говорит, что Жаркену надо просто в понедельник выйти на работу и вести себя как ни в чем ни бывало.

– Хорошо, конечно… Но думаю, теперь Темир и главбухша ни за что не отступятся.

– Из резерва на руководство Жаркена выкинут. Плохо.

– Надо что-то делать.

– Ты интересная. Что мы можем?

– Ты что? – Ушка сверлила меня синими глазами. – Бросишь его?

– Брошу, не брошу, какое это теперь имеет значение? Кто я такой?

И ты кто такая?

– Дело не в том, что мы с тобой ничего не можем сделать, – медленно проговорила Ушанова.- Нельзя человека бросать, когда ему плохо.

"Он заслужил это, – подумал я. – Ушанова идеализирует Каспакова не только как аспирантка. Жалостливая она".

Конфетки-бараночки,

Словно лебеди-саночки…

В субботу весь день падал снег. Из дома я не выходил. Шеф съездил к Джону и Ситке. Вечером пришел Большой. Тесть Эдьки позвал к себе отметить праздник. Втроем, Света (жена Эдьки), Большой и Шеф пошли в гости.

В Лейк-Плесиде наши хоккеисты в решающем матче проиграли сборной

США. Американская команда набрана наспех перед Олимпиадой, из студентов. Как могло произойти, что победоносно наигранный состав не смог справиться с самодеятельными пацанами?

Утром разбудил Шеф.

– Пойдем ко мне.

В запылившееся окно детской било Солнце. На улице таял вчерашний снег. Шеф лежал на топчане, обхватив затылок руками. На полу, среди вчерашних газет стояла, укупоренная пластмассовой крышкой, литровая банка с темной жидкостью.

– Я принес смородиновое вино. Попробуй.

– Откуда вино?

– Юра, тесть Большого дал.

Я сделал несколько глотков.

– Хорошее вино.

– Вино высшее.

– Позавчера с матушкой были у Валеры, – я поставил банку на пол.

– Плохой он… Парализован почти полностью. Еще у него…

– Не рассказывай. – Шеф потемнел лицом..

Надо о чем-то говорить и я рассказал ему о Каспакове.

– Ты зря смеешься над Жаркеном. – сказал Шеф. – Он правильно очкует. – Он потянулся за банкой. – А ты сам что?

– Сам что? – переспросил я и ответил. – Ничего. Думаю добивать дисер.

– Все же решил защищаться?

– Надо.

– Э-э… – Он отпил вино, причмокнул языком. – Самый цимес.

Детскую Шеф называет пеналом. Всего-то размещались в комнате книжный шкаф с топчаном и пара стульев. У топчана разболтались крепежные болты. При каждом повороте набок Шефа лежак со звуком стукается о стену. Сейчас брат лежал, глядя перед собой с мечтательными глазами.

Шеф вновь обхватил затылок руками.

– Эх, какие у меня кенты! Таких кентов, как Коротя и Мурка, ни у кого нет…

– Да…

– Вчера съездил в больницу. Джон хороший. А Ситка… Ситка меня рассмешил. Опять целовал руки Людмиле Павловне.

– Нуртасей, ты… Не могу я к Джону ходить.

– А тебе и не надо к нему ходить. – сказал, потягиваясь, Шеф.
–

Джона с Ситкой я взял на себя. Подай-ка мне сигарету. – Он сделал две затяжки. – Только будь осторожен. Ты давно уже большой, но все равно будь осторожен.