Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– И я том же. Это не какая-нибудь экономика, предмет серьезный, его надо знать. – Старшая лаборантка лаборатории энергосистем знает, где горячо в энергетике. – Зяма хотел в аспирантуру МЭИ на ура проскочить. Не получилось, вот он и переживает.

– Пройдет.

– Пройдет не пройдет – не в этом дело. – Прудникова закинула ногу за ногу и рассуждала правильно. – В октябре Зяме стукнет тридцать пять. Он мается без настоящего дела. Возьми тех же Мулю, Валеру

Лукьяненко…

– Кого ты мне в пример приводишь? Тоже мне нашла!

– Согласна, мужики они недалекие. Но они оба в аспирантуре, при деле… Толик чувствует, как его время уходит. И это тогда, когда другие что-то делают, а он ходит с этим (она назвала фамилию толяновского друга с кафедры ЭСС) и пьет. Приходит домой и скандалит…

Толян скандалит? Что-то ты, милашка, не договариваешь. Из-за чего он скандалит?

– У него плохая наследственность… После того, что случилось с его отцом, Толик сорвался.

Плохая наследственность? Все-то вы знаете про других, на себя только не хватает ума оборотиться. Нам с Зямой любая дворняжка наследственностью кляп вобьет.

– Так… – я поднялся со стула. – Ты мне это хотела сказать?

– Присядь, – Прудникова уже сама закурила. – Я хочу, чтобы ты с ним серьезно поговорил.

– О чем?

– Скажи, чтобы он не пил.

– Благодарю за доверие. – Я усмехнулся. – Ты думаешь, он меня будет слушать? Кто я такой для него? Потом ведь…

Я хотел сказать: "Потом ведь я и сам пью не меньше Зямы. Как я могу кого-то уговаривать не пить?".

Таня перебила меня.

– Ты это зря, – Прудникова покачала головой. – Толик сильно уважает тебя.

– Толян уважает меня?

– Что ты удивляешься? Он мне не раз говорил о тебе. Говорил, что ты…

Я никогда не задумывался, что обо мне мыслит Зяма. Легкость, с которой он воспринимал людей, казалось, не допускала серьезного отношения к его окружению. Что уж говорить о том, чтобы он мог кого-то конкретно уважать. Разговора нет, совместное питие сильно сближает, но оно же и открывает для окружающих наши уязвимые места.

Другим открытием в тот день для меня было то, что Зяблику не все равно, рогоносец он или нет. Так или иначе, Прудникова поступила правильно, что тормознула меня. Неправильно поступает она, когда думает, что Зяма в хандре из-за диссертации. Если бы дело было в дисере, все обстояло бы просто. Для Толяна слишком просто.

"Вот она, где твоя Карла Маркса!".

Х.ф. "Коммунист". Сценарий Евгения Габриловича, постановка Юлия Райзмана. Киностудия "Мосфильм",

1956.

Гуррагча пасется в нашем районе. Живет он в микрорайоне "Орбита", а заскакивает ко мне и по восресеньям. До Умки от меня пятнадцать минут ходу. Не хотелось верить, что пламенный адепт теории прибавочной стоимости окончательно изменила Карлу Марксу с монголом, но похоже, так оно и есть.

А ведь я их сам свел.

– Ты жаришь Умку. – я взял на понт Гуррагчу.

– Откуда знаешь? – залыбился монгол.

– Знаю. Она сама мне говорила.

– Не может быть! – осекся слесарь-гинеколог. – Она просила никому не говорить, что я заталкиваю ей лысого. Особенно предупреждала про тебя.

Умка боится, что я растреплюсь? Правильно делает, что боится.

– Ты же ее тоже…?

Я не ответил и спросил.

– И как она?

– Ох…но!

Я разозлился. Она животное.

– За щеку даешь ей? – я уставился на монгола.

– Ну…

– Говори правду. Мне известны ее желания.

– А… Ну да… – У Гуррагчи заблестели глаза. – Она не выпускает из рук моего лысого. Говорит: "Какой Хали у тебя…насвайчик!".

Я представил на миг, как это может проделывать Умка, и содрогнулся. Ужас состоял в том, что она нисколько не пала в моих глазах. Наоборот.

– Ты только никому не говори. – попросил монгол.

– Конечно.

На следующий утро я собрал лабораторный актив на чердаке.

– Гуррагча Умку дрючит. – сообщил я.

Девки нисколько не удивились.

– Давно? – равнодушно спросила Кэт.

– По моим данным, с середины июля.

– Пусть дрючит. – сказала Тереза Орловски. – Ты то что переживаешь?

Да не переживаю я. Тетку жалко.

Пусти свинью за стол, она и ноги на стол положит. Умка баловала монгола. Испекла лимонный пирог, на котором выложила из теста буквы

"Хали". Гуррагча отвечает ей взаимностью: водит домой к ней друзей-анашокуров. Умка гостям рада, ухаживает за щенками. Дойдет до того, что и сама станет закуриваться.

А что? Хорошо бы.

Никогда я не был на Босфоре…

Неделю спустя после сороковин, вечером мама долго гремела посудой на кухне. Зашла ко мне в комнату и ни с того ни сего поперла на меня:

– Эй, акмак! Ты вообще о чем думаешь?

– Ты что?

– Вставай. Надо поговорить.

– Спать хочу. Утром поговорим.

– Кому говорю, вставай! – Глаза у нее воспаленные, злые.

Что с ней?

– Что такое?

– Что такое, что такое! – передразнила она. – Пошли на кухню.

Нашла время. Ладно, пошли.

– Матушка, что за базар среди ночи?

– Кыдымга базар.

– Давай говори.

– Ты когда-то хотел писать?

– Когда это было! Сейчас не хочу.

– Почему?

– Мама, я бездарь.

– Кандай еще бездарь? – Матушка злилась все больше и больше.

– Я уже пробовал. Ничего не получается.

– Как не получается?

– Так не получается. Два слова напишу – самому противно и себя жалко становится.

– Ерунда! – с видом знатока отрезала мама. – Газеты читаешь?

– Ну и…

– Журналы читаешь?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Хочу сказать: садись за стол и пиши!

– Что?

– Нишего! Покажи всем, что Ахметовы не мертвые!

– Завязывай…

– Я тебе покажу завязывай! – матушка сорвалась на крик. – Хватит дурака валять!

Я оторопел. Она знала, как когда-то я хотел писать. Но дело ведь в том, что я убедился, – чтобы писать, действительно нужны задатки.

– Мама, – я опустил голову, – мне очень хотелось писать. Но у меня ничего не получится.