Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Изнутри проняло холодом. Катя мразь. Мразевка грязная. Что она наделала?! Я побежал домой. У трамвайной линии папа и мама держали

Ситку за руки и уговаривали вернуться домой. Ситка Чарли мычал как пьяный.

В "Иностранке" Джон прочел "Кентавра" Апдайка и сказал:

– Почитай.

Выборочно, кусками и не до конца, я прочитал. Из кусков сложилось следующее.

Действие романа происходит в школе. В классе, спортзале, душевой.

На уроке проказничает Айрис Осгуд. На глазах всего класса она соблазняет директора школы.

Главный герой, пацаненок, страдающий псориазом. Вокруг псориаза и затягиваются главные переживания героя. У пацана есть девчонка, которая ему вроде нравится, и которая как будто не прочь и сама поиграть с ним в укромном месте. "Не здесь…Что ты?". В спортзале полно людей, он и сам, герой романа не верил что такое возможно вообще, а не только именно здесь. Как я понял, пацаненка помимо одноклассницы тянуло и к учительнице Вере Гэммел. А что учительница?

Ее голой застал под душем отец пацаненка и она взмолилась перед ним:

– Харон вспаши меня!

Струпья… Они не болят, не мучают, но постоянно о чем-то напоминают. О чем? О том, что тебе не все можно. От струпьев можно избавиться, если поехать к морю позагорать, и то только на время.

Струпья выступают для пацана ограничителем. Из-за них он не может многое себе позволить. Из-за струпьев он не может раздеться перед посторонними. И что ему остается? Вот он и сидит среди болельщиков в спортзале, в то время, как одноклассники носятся по баскетбольной площадке и думает о том, как летом поедет с отцом к морю. Солнце успокаивает зуд, сводит, источающуюся лимфатической жидкостью, коросту на нет. К исходу осени зуд возвращается вместе с прежней чешуей и надо снова ждать лета.

Апдайк описывает псориаз, сравнивая его с виноградными гроздьями.

Да, он часто повторяет: "Виноградные гроздья". Почему и для чего?

Может пытается вдолбить себе, что разгадка болезни именно в виноградных гроздьях?

…Дома никого кроме нее и меня не было. Жена Сатыбалды лежала на кровати в детской и читала "Гроздья гнева" Стейнбека. Я смотрел телевизор в столовой и время от времени прибегал на ее зов.В положении лежа на животе ей трудно отвлекаться от книги и она просила меня то принести воды, то закрыть окно. Окно я закрыл, но ее все равно продолжало морозить. Жена писателя попросила принести одеяло из спальни.

Теплое одеяло я принес и собирался укрыть ее поверх тонкого покрывала.

– Нет. – Она оторвала голову от книги. – Покрывало совсем убери.

Накрой одеялом.

Я снял с нее покрывало. Она, как ни в чем не бывало, изнеженно потянулась, повела плечами. Жена Сатыбалды была в комбинации. Ничего более такого – все остальное находилось при ней.

Два года назад, уже после того как Сатыбалды получил квартиру, к отцу пришли партнеры по преферансу. Среди них был и Сатыбалды. Жена писателя на кухне раскатывала тесто для бесбармака, и Доктор то и дело отряхивал муку с переда ее черной юбки. Отряхивание больше походило на растирание. Особо усердствовал брат, вычищая юбку с того самого места. Время от времени Сатыбалды бросал карты и взъерошено влетал на кухню. Блудившие на моих глазах поварята отскакивали друг от дружки и делали вид, что обсуждают репертуарную политику драмтеатра имени Лермонтова. Писатель прозорливо чуял, что из

Доктора ученик повара никудышний, но уличить домогателя с поличным не удавалось.

Едва Сатыбалды возвращался в столовую, как Доктор вновь принимался за чистку. Жену писателя пронимала до лихорадки заботливость добровольного помощника, она показывала, где еще можно было бы пройтись по юбке, говорила отрывисто, сбивчиво и вела себя примерной девочкой. Руки у нее освободились от теста и муки, а

Доктор продолжал наводить ей запсилаус. Шкодил он целенаправленно и умело.

Дуракам везет. У жены Сатыбалды идеальная фигура. По-моему, она хорошо понимала, что счастье не должно принадлежать одним только дуракам, почему в меру доброты сердечной разжигалась от растираний

Доктора.

Где у них произошло окончательное сближение, Доктор не говорил.

На настойчивые расспросы Джона только и сделал, что похвалил писательскую жену: "Она мастер своего дела".

Год спустя был эпизод, когда она прибежала к нам, спасаясь от побоев Сатыбалды. Писатель поставил ей синяк и она лежала на диване в спальне с выключенным светом. Родители ушли в гости. В детской резались в карты Шеф, Джон и Мурка Мусабаев. Доктор отсыхал после пьянки.

Через каждые десять минут я заходил в спальню, жена писателя с закрытыми глазами лежала на спине. Свет из коридора на секундуосвещал ее лицо. Было около восьми и она никак не могла спать и мне до непереносимой жути хотелось ее. Заходил в спальню я будто по делу – шарил по папиному столу и, проходя к двери, бросал взгляд на жену Сатыбалды.

На кухне Доктор пил воду.

– Я хотел тебе сказать…- я присел напротив, соображая как получше объяснить положение.

– Хочешь ее вые…ть? – продолжил он за меня начатую фразу.

– Д-да…

– Залезай молча на нее и е…

Легко сказать "залезай молча". Так я не умею. Я продолжал дуреть еще около часа, покуда не вернулись из гостей родители.

…Прошел год. Я почти взрослый и укрывал ее не спеша, аккуратно.

Она показывала, где, в каких местах надо подоткнуть одеяло. Я старательно выполнял ее указания и пытался проделывать, не выдавая, что творилось со мной, с деланным безразличием. Она что-то почувствовала, почему, наверное, не глядела на меня. Мне показалось что она… Да, мне отчетливо привиделось, что она ждет моих приказаний.

Неужели все сейчас будет? Я ушел в столовую. Включил телевизор, снова зашел в детскую. Она все так же лежала и читала. Подай же знак, дорогая!

Я метался взад-вперед, а она читала и читала.

Ну что тебе еще нужно? Какой еще знак?

Раздался звонок в дверь. Пришли отец с Сатыбалды. Через пять минут ввалился пьяный Доктор с другом Булатом Полимбетовым. Папа набросился на Доктора с кулаками. Сатыбалды заторопил жену: уходим домой.

Чтобы она смогла одеться, писатель поднял как ширму покрывало. Он закрывал ее от нас. Но она же была в комбинации – все равно что в платье. Что тут такого, чтобы можно было от кого-то что закрывать?

Однако он скрывал от нас то, что я видел свободно и чего, невзначай и намеренно, касался пальцами, когда укрывал ее от холода каких-то полчаса назад.

Она одевалась и глядела куда-то вниз.

Только сейчас до меня дошло, почему у меня звенело в ушах: "Ну что тебе еще нужно?".

"Сенатор Барри Голдуотер на истерической высОте!" – с ударением на втором слоге в последнем слове газетного заголовка Ситка возвещал о начале нового этапа войны во Вьетнаме.

Голдуотер предлагал сбросить на Ханой водородную бомбу и Ситка верещал от восторга. "Генерал Уэстморленд и министр обороны

Макнамара ребята бравые, но до Барри им далеко". – улыбался Ситка

Чарли.

Брат противоречил себе: не любил Роберта Рождественского и при этом наизусть декламировал его стихи из американского цикла; хвалил

Евтушенко, но не помнил за поэтом ни одной строчки, ни одного слова.

Почему произошло именно так, как произошло?

Я не пошел на улицу. Дома Ситка и я. Брат вновь входил в кризис.

Бродил по коридору, разговаривал сам с собой, смеялся и напевал:

"Цветок душистых прерий…".