Чм66 или миллион лет после затмения солнца

"Чурук вчера мне говорит: "Стоим на Курмашке и Доктор вдруг нам -

"Тихо! Крыса идет!" Про кого, думаю, он звонит? А это ваша тетка, что из Павлодара приехала. Поглядел на нее и точно… тетка ваша глухо чем-то на крысу похожа". – Джон рассказывал, как Сашка Чурук стал свидетелем переименования Шарбану в крысу.

Шарбану не подозревала, что отныне в Алма-Ате она заимела оперативный псевдоним. Не подозревала до тех пор, пока Ситка не не проболтался: "Бек тебя называет крысой".

Шарбанка обиделась:

– Разве можно называть родную тетю крысой? Вот пойду к нему в школу и расскажу, как он себя ведет.

"Каждый из нас хорош только на своем месте". – говорила мама.

Говорила и мало когда (а может вообще никогда) просчитывала ближние и дальние последствия. По мнению матушки Шарбану довольно и того, что брат по доброте неисправимой вытащил ее из аульной глуши.

Словом, как говорил Витька Кондрат:

"Сделай умное лицо и молчи".

Поиск развлечений иногда приедается. Нэля опомнилась и задумалась. Что дальше? Совместное с Доктором будущее не сулило ничего хорошего. Брат запустил учебу и вообще не желал взрослеть.

Ругались они все чаще и чаще. Очередной скандал закончился уходом

Нэли из нашего дома.

Доктор хорохорился недели две. Потом как сдурел и не находил себе места. Тоска по пацанке ввергла его в длинную пьянку, несколько раз подряд он попадал в милицию. Кончилось тем, что побуянив в кафе,

Доктор загремел в тюрьму.

Он сидел в следственном изоляторе и не знал, что Нэля уехала в

Москву. Сокамерникам рассказал о себе и жене. Ему выкололи три портачки. Первая – на левом предплечье гласила: "Боже еси, от друзей спаси. От врагов я сам спасусь". На правом предплечье тюремный художник нарисовал ему витязя в шлеме, а на пальцах левой руки выбил ему на всю жизнь имя "Нэль".

Через месяц после дебоша в кафе "Театральное" родители вытащили

Доктора из тюрьмы.

Я учился в третью смену и пришел домой после восьми.

– Нуржана выпустили? – спросил я маму.

– Да.

– Где он?

– Куда-то ушел.

Я вышел во двор. У гаражей на скамейке с парнями сидел Доктор. В руках он держал букет бордовых роз. Брат исподлобья смотрел на меня.

– Ты это что? – спросил я. – Цветы кому?

– Пацанке моей… Сейчас к ней поеду…

– Не надо.

– Да ты что-о?! Это же пацанка…моя…

– Она в Москве.

Доктор не поверил и поехал искать жену.

Не я один думал о Москве.

Чтобы оборвать связи с местными анашокурами, родителям стукнуло отправить Джона в столицу. Мысль может и дурацкая, но кроме дурацких в замороченные головы родителей наркоманов других мыслей и не приходит. На словах дядя Боря был не против приезда Джона.

Самолет на Москву уходил утром. Накануне вечером Джон куда-то сходил и вернулся с остекленевшими глазами.

Все могло сложиться по другому. Если бы не папа не обратил внимание на глаза и не принялся обыскивать Джона. Нигде ничего не было. В последний момент отца осенило и он раскатал, засученные по локоть, рукава рубашки брата.

На пол посыпались башики плана.

Москва для Джона захлопнулась.

"В Москве иностранцев полно… – мечтал Джон еще вчера.
–

Познакомлюсь и с местными пацанами… А там…".

Еще вчера он говорил про московских иностранцев, а сейчас отбивался от санитаров и диким криком звал на помощь:

– Шеф, отмажь!

Шеф и я смотрели из коридора, как Джон в столовой брыкался и кусал медбратьев.

Отец вызвал спецбригаду со злости и в надежде, что в дурдоме лечат от наркомании.

Джона поместили в третье отделение.

Через три дня я пошел к нему. Он успокоился, ел из кастрюльки каурдак и бодрился:

– Все ништяк… Не переживай за меня… Только бы вырваться отсюда.

Выписали Джона через два месяца. Джон наел ряшку будь здоров и жаловался на Ситку, который замучил в отделении заботой и опекой.

Вспоминая тот вечер, Джон сожалел о том, что не догадался припрятать план где-нибудь во дворе, чтобы с утра уложить в чемодан и спокойно улететь в Москву.

Прошел месяц. Шеф и Джон уехали в Саякскую геологоразведочную партию.

Вася Абрамович решительно намекал: "Тебе давно пора кого-нибудь…". Я и сам знал, что если и не давно, то сейчас самое время. Все бы может с легкой руки Абрамовича так и вышло, если бы не… После эпизода с Валей со мной что-то произошло. Случился непоправимый сбой и невыносимо дурманное желание пропало прочь и бесследно. Тогда я подумал, что может так бывает и со временем все вернется.

Для Васьки противоестественны уклонения от разговоров про туда-сюда. Первый раз у него было в одиннадцать лет. Никто ему не отказывал. Наступал на девчонок Вася легко и играючи. К примеру, прошлой зимой на горке у Дома правительства семнадцатилетняя девчонка успела один лишь раз прокатиться с ним с горки и тут же размякшая от тисканй и поцелуев, сдалась: "Делай со мной что хочешь". Вася отвел ее на пять метров и под раскидистой тянь-шаньской елью сделал так, как о том и просили.

Вася удивлялся другим пацанам, что теряют время на ухаживания и болтовню. "Они же сами этого хотят, – говорил Абрамович, – и как можно скорее".

– Ну, наверное, не все…- неуверенно возражал я, – есть и другие…

– Ты что?! – хохотал Вася. – Завязывай…

Всем удался друг мой Вася Абрамович. Еще бы в футбол любил играть

– цены бы не было ему.

По городу объявлен розыгрыш первенства на приз клуба "Кожаный мяч". За один день во дворе набралась команда.

Капитаном выбрали Пельменя. Он играл правого центрального защитника и по общему замыслу должен своей собранностью возместить несыгранность обороны. Нападение у нас было не просто сильное – сильнейшее. Один Толян Ушки со скоростной обводкой и хлестким ударом с любой дистанции чего стоил! В паре с ним играл Карим, который – трудно поверить – носком останавливал летящий по верху мяч.

Первые две игры в подгруппе мы выиграли легко. Решающий матч за выход в четвертьфинал играли с "Торпедо" – командой из микрашей.

Все, кто наблюдал за матчами в нашей подгруппе, в том числе и надзирающий от райкома комсомола судья Озол, дружно ставили наш

"Космос" на первое место.

Карим, не давая опомниться торпедовским защитникам, играл в привычном ключе – на скорости уходил от соперников и длинными передачами придавал размашистость и осмысленность командной игре.

Ему было мало обыкновенно забить гол. Ему нужен был не просто трудовой, по игре, гол. Он стремился забить красиво, желательно в результате изящной многоходовки. Но, убедившись, что по ходу матча добиться единого понимания партнеров не удается, Карим взял игру на себя.