Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

Гейнц вышел и вернулся с большой вазой роз, поставил их у постели и поцеловал Анечку в щеку, поцеловал ее руки.

– Идите в ту комнату, – сказала Агнес. – Все, кроме Рудольфа.

– Фрау Анна и маленькое лысое чудовище с нами? – оживился с готовностью Гейнц.

Анечка улыбалась, глядя на него, Гейнц волновался – и безнадежно пытался это скрыть. Кох с Анной-Марией стояли с Аландом в стороне у окна, но тоже пошли к дверям. Вебер видел взгляд Коха и на сына, и на себя самого, и в этом взгляде было столько любви, что слов не требовалось, и ему, им с Анной-Марией, Вебер был особенно благодарен. Он не мог отдышаться, не мог говорить, его разрывало между желанием не отпускать из рук сына, обнимать жену, он был в полном смятении. Рука Коха успокаивающе задержалась на плече Вебера, ничего не сказал, но Веберу стало легче – так промолчать умел только Кох.

Клемперер уходя, шепнул Веберу на ухо:

– Вебер, и мне такую же крохотную дочку, я ей буду бантики завязывать и научусь заплетать косички…

– Сам разберись, – бессильно улыбнулся Вебер.

– Да я бы рад, но… понимаешь…

Ребенка записали как Альберта Адлера, возражений Вебера никто не слушал.

– Вебер, в Корпусе все ходят под псевдонимами. Да и, согласись, Альберт Адлер звучит лучше, чем Альберт Вебер. Аня фамилию не меняла, твой сын, как все мы, записан по матери. Это в традиции Корпуса… – успокаивал Вебера Гейнц.

Вебер от сына не отходил, даже Аланд первое время не пытался на этом настаивать, тем более, что стоило Веберу отлучиться на какое-то время – Альберт начинал кряхтеть и разражался плачем, и не успокаивался, пока Вебер не возвращался.

Через пару месяцев он охотно шел на руки ко всем. Вебер опять, проклиная все на свете, вернулся к концертам. Далеко и надолго Аланд его не отправлял. «Неадекватные отцовские чувства» Вебера стали еще одной темой для шуток Карла и Гейнца, но в шутках их было больше восхищения и любования, они не были обидны. К тому же сами «дядья» постоянно искали повод понянчить племянника.

Год спустя, когда Альберт всеобщим фаворитом со всеми за руку вполне уверенно путешествовал по Корпусу и постоянно лепетал что-то на своем наречии, Аланд объявил о том, что Карл, Кох и он сам отправляются на Восток, что на территории Корпуса начнутся некоторые перестройки и потому здесь никто не останется. Анечка с Агнес и Анной-Марией отправятся на дачу, устроим им свой Вис-Баден, ребенок и женщины подышат хорошим воздухом и окрепнут, поживут там с полгода или год, как понравится, а Вебер с Гейнцем приступают к интенсивным гастролям и начинают, наконец, в полную мощность работать. Вопрос не обсуждается.

Вебер и сам понимал, что с рождением сына страдали не только его гастроли, но и работа над медитацией, понимал, что не имеет на это права и остановить себя сам не может, поэтому решение Аланда принял молча.

Аланд еще раз прогнал его по картинкам – и Вебер, не возражавший и так, все снова прочувствовал и приказал своему отчаянью по поводу расставания замереть.

– Позвольте мне остаться, я уйду в интенсивную медитацию, меня никто не увидит.

– Нет, Вебер, я оставляю тебя с Гейнцем, будете играть, медитацию и так никто не отменял. Работай, меня не будет, Карл, Кох уедут. Я тебе поручаю Гейнца, и его бы забрал, но скоро может не быть возможности играть – а вы должны отзвучать. Это все не так долго продлится – год или два. Если ты хочешь, чтобы твоя разлука с семьей не сделалась вечной, то стисни зубы и как-нибудь перебейся.

– Я понимаю, господин генерал.

– Тебе не надо объяснять, что непростые времена очень быстро приближаются. Работать надо, счастья тебе было отмерено на семерых, тебе не на что пожаловаться.

– Я не жалуюсь. Я с вами согласен.

– График гастролей мы с каждым из вас обсудим – и с тобой, и с Гейнцем.

– Но если мы покинем Корпус, то где мы будем жить?

– У Гейнца есть, где жить, Анна-Мария уедет. У тебя тоже есть квартира.

– А орган?

– Я договорился в Храме, в ночные часы ты можешь музицировать.

– А медитация?..

– Не строй из себя младенца, я сказал, что ты должен сделать, а как – додумаешь сам… Впереди настоящая война, тебе придется вспомнить, как и Гейнцу, что ты офицер. Офицерские мундиры вам опять придется на себя надеть.

– Хорошо, господин генерал. Этому я как раз рад.

– Нечему тут радоваться, Вебер.

– Я все сделаю, но как я могу контролировать Гейнца? Он опытнее меня, я для него не авторитет.

– Ты должен, как любой другой, суметь возглавить Корпус на случай, если со мной что-то случится.

– С тобой ничего не может случиться, отец.

– Это ты мне говоришь?

– Но есть Кох, где-то все равно есть Абель, и он вернется. Не говори так, пожалуйста.

– Я не звездную карьеру тебе предлагаю, сын, не будет ни карьеры, ни звезд, я говорю только о работе, которую, возможно, совсем скоро тебе придется принять на себя. Учись отвечать за всех.

– Но если даже тебя могут убить, может, лучше уехать, отец?

– Это крайняя мера, когда будет гореть под ногами земля и не будет другого способа остаться собой. Бежать с поля битвы до начала сражения… Вебер…

– Отец, но ты?..

– Да, Вебер. Все смертны. И это самое интересное. Стоит поблефовать твоим заброшенным бессмертием, сын, начни, наконец, работать. Что с тобой происходит? Нельзя так цепляться за семью, нельзя, как бы это ни было дорог, иначе ты быстро всего этого лишишься.

– Я понимаю, отец.

– Гейнц не сможет сам себя настроить на нужный лад, ему нужно видеть, что рядом работаешь ты. Ты сможешь себя заставить, а на него артистическая атмосфера влияет расслабляюще. Он может ощутить себя богемой, напрочь забросить медитацию, сбиться на безмозглое концертирование – техники ему хватит, а вот его сердца – нет. Его сердце не вынесет фальши и пустоты.

– Ты же поговоришь с ним?

– Да, только с моим отъездом будет еще немало желающих с ним поговорить и загнать его в концертную кабалу, он начнет раздавать себя, не восполняя, и если ты его не удержишь, он надорвет сердце.

– Возьми его с собой.

– Я все сказал, ты понимаешь, что мощь, которой как музыкант он обладает не соотносима на данный момент ни с чьей другой. Вас всего двое останется здесь, вот и примерь генеральские погоны, за меня остаешься ты, а не Гейнц.

– Это не обидит его?

– Он об этом и знать не обязан, но ты должен знать, что ты за все здесь отвечаешь.

– Хорошо, отец.

– Я свяжу его немного преподаванием в Школе музыки, он тоже вернется к своему вопросу, будет читать Историю музыки и писать Путь Музыки, который и он забрасывает время от времени. Всем есть чем заняться.

– Я понял, отец.

– Сядь и еще раз просмотри свои картинки, до последнего атома в себе – все прочувствуй и пойми, и ты сумеешь что-то сделать.

– Отец, может, потом хотя бы женщинам уехать?