Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Да, Гейнц. Я понимаю.

– Надо верить, в этом вся суть, любить время от времени – мудрости не надо. Аланд всегда говорил, что мы предатели. Мы все время его предавали своим неверием, и в твоей любви так случилось. У своего сына любить поучись – в нем нет сомнения, он любит и все, его не переубедишь. Ему все равно, что ты натворил, куда ты ушел, жив ты или мертв – на его любовь к тебе это никак не влияет.

Вебер прислонил голову к плечу Гейнца, как хорошо, что он рядом. Он говорит и словно гниль из души иссекает. Гейнц как изменился – таким он не был.

– Все изменились, фенрих, всех перечистило – до скелета. Заново обрастать нужно, чтоб самим себя не пугаться. Посмотри мне в глаза. Ладно, волком не смотришь. И запомни, дурак, если ты не можешь это мозгами понять, что ты любишь жену – она любит тебя, ты любишь Венцеля, потому что он тоже тебя любит и был благодарен тебе за твою человечность. Перед Агнес и Анной-Марией – ты вечный должник, потому что они тоже любят тебя и сделали для тебя все.

– А ты?

– Что я? Я соседний палец с той же ладони – куда ты, туда и я. Можно в любви не клясться – по тебе молотком ударило, я поджался. Тебя прямит – и я выпрямляюсь, близко расположены, по соседству. Средний и безымянный – самая жесткая связка. Идем, поумирал и хватит, теперь живым в глаза посмотреть придется. Не знаю, что легче.

Совсем рассвело, все-таки это был рассвет. За корпусом Аланда Вебер увидел три дома.

– Вот этот твой, – сказал Гейнц. – Из-за органа выше остальных, орган в гостиной, а по бокам флигелями жилые комнаты, у вас там хорошо. У Абеля с Кохом попроще. Это ты у нас принц заморский, у тебя там концертный зал – играй на здоровье. Руки в порядке?

– По-моему, да, только я еще весь как из глины вылеплен.

– Сказал бы я, из чего ты вылеплен. Иди, иди, не останавливайся, сдам тебя жене – пусть с тобой делает, что хочет, много не будет.

Гейнц открыл дверь, подтолкнул Вебера в спину.

– Аня! Анечка, это я тут ни свет ни заря… Привел тебе твоего… отлупи его хорошенько. Привет, Альбертик, здравствуй, моя радость. Иди ко мне скорее, мой золотой… Вот он, твой папа, никуда не делся. Я тебе сейчас отвернусь, Вебер!.. Пошли со мной в кузницу, Альберт, приехал твой папа, так что пошли, а то у меня горн остынет. Поцелуешь его? Целуй. Мы пошли, а вы тут договаривайтесь. Правда, Аня, побей его, ничего лучше не придумаешь.

Гейнц накинул на Альку пальто, нахлобучил ему шапку, прямо у себя на руке ловко обул его. Аня уткнулась в Гейнца, он выразительно пожал плечами, осторожно обнял и ее.

– Ладно тебе, Анечка, все обошлось. Сейчас он еще и мне мозги выбьет, кто его знает, как он твою радость поймет… Вебер, может, ты сам обнимешь свою жену? Или уж потом без свободных интерпретаций… Прости, Анечка, что я его таким пригнал… шинель поверх кальсон, я даже не обратил внимания… Смотри-ка, Анечка, по-моему, ему даже стыдно…

Гейнц осторожно подвигал Аню к Веберу.

– Вебер, ты до женитьбы смелее был, бери инициативу, кайся, как хочешь, а мы пошли, да, Альбертик?

Алька от удивления уже не только пальцы, а полкулака запихнул себе в рот и огромными глазами смотрел на всех по очереди. Перемены в их лицах ввели Вебера в оцепенение. Аня сама взяла его за щеки, поцеловала его, а он так и стоял истуканом. Гейнц ушел с Алькой на руках.

Она, держа его оцепеневшие плечи, вела его внутрь комнат, словно вся неброская роскошь квартиры Аланда переместилась сюда, и сама себя превзошла. Рояль Аланда. Клавесин Гейнца. Кажется, те же стулья, что стояли в доме Аланда, стеллажи, море книг, нотные переплеты, шторы, овальный стол – все оттуда. Трех с половиной метровый орган, порт с искусной лепниной, глубокие кресла, просторный письменный стол из домашнего кабинета Аланда, письменный прибор на столе, ничего лишнего – и во всем столько заботы, тепла, любви, столько покоя и уюта.

Аня провела его в спальную, пыталась уложить, он, как восковой, подчинялся и всматривался в ее глаза. Она все плачет, и в то же время ее глаза наполнены счастливым испугом, словно не верит, что все происходит на самом деле, не знает, чем ему услужить, пытается укрыть его, приласкать – и все это мешает ей просто сесть рядом. Он будто лишен права голоса, даже за руку взять ее не смеет.

Слава Богу, дом наводняется голосами, шагами – появляется Агнес, с ней Венцель, Анна-Мария. Агнес садится рядом, открывает грудь Вебера, высматривает его сердце, чуть мнет живот. Анна-Мария стоит рядом с ней, Агнес ей говорит, что делать. И Вебер вдруг впервые ловит себя на мысли, что Агнес моложе Анны-Марии, Абеля, но так они все привыкли, что она и Аланд – одно, что она старшая, если нет его, а она совсем молодая, невероятно сильная женщина, и они все почему-то мнят себя ее детьми, ждут ее указаний. Она устала, тени легли на ее лицо. Вебер взял ее руку, как он ей благодарен, высказать невозможно. Она треплет его волосы, что-то утешающее говорит, повторяет, что «всё хорошо», и силы оставляют Вебера.

Анна-Мария поит его, Венцель вышел – вернулся, словно всю жизнь занимался медициной, даже лекарство в шприц сам набирает. На Вебера смотрит открыто, просто, словно ничего не произошло между ними, иногда мелькает вопрос – так ли это и для Вебера. Вебер хотел бы посмотреть ему в глаза, но отворачивается от острого чувства стыда перед ним, перед каждым из них. Он был так уверен, что прав, а оказалось, что не прав, и его неправота, изменившая их лица, награждена их неизменной любовью к нему – и правому, и неправому. Он вернулся не в камеру, как должен был вернуться преступник, едва не убийца, а в дом, о котором не смел мечтать, понимая, что не достоин такого великолепного дома.

Он боролся со слабостью в теле, Агнес повторяла, что он должен уснуть, а ему не хотелось, чтобы сознание его нарушалось даже самым поверхностным сном, он хотел всех их видеть, смотреть на них, слышать их голоса. Чувствовал, как преступна его болезнь, его слабость, и не мог себя простить.

Сон одолевал его, голоса сместились в другую часть дома, Аня сидела рядом, гладила его лоб, он держал ее за руку и не отпускал. Если смертельный сон поглотит его снова? Если все повторится?

Аня молчит, иногда смахивает слезы, нечего сказать.

Вебер задремал, и тут же проснулся в испуге – ему показалось, что тело его лишилось подвижности. Он потянул на себя руку – и не смог ее сдвинуть с места, попробовал приподняться и понял, что тело не отвечает его приказам.

Аня сидела рядом, видела его беспокойство.

– Аня, что со мной? – прошептал он в ужасе, не прекращая попыток пошевелиться. Ничего не выходило.

Пришла Агнес, его поворачивали, растирали, пытались приподнять, он чувствовал каждое их прикосновение, но сам не мог даже с боку на бок повернуться без посторонней помощи. Как он выбрался из подвала, дошел до Гейнца, пришел домой, как случилось, что его тело снова отказало ему, руку к лицу не подтянуть.

Все время кто-то при нем, обычно Анечка, но если она чем-то занята по дому или с Альбертом, приходит кто-то другой. Чаще всего это Венцель. Кроме Агнес, он один умеет колоть уколы. Чтобы ворочать Вебера, сила нужна мужская, приходится принимать его помощь, и, как ни странно, это легко, потому что он умудряется постоянно болтать, не акцентируя внимания на беспомощности положения Вебера. Так же непринужденно болтает с Анечкой, с Алькой, который тоже постоянно вертится около Вебера, и все время за ухо таскает за собой уже изрядно затертого щенка. Кто бы его, Вебера, взял так за ухо и проволок пару раз по сверкающему паркету его волшебного дома за все его мысли, поступки, за его неверие. Алька укладывает щенка рядом с Вебером, это повод не уходить отсюда и вернуться сюда, даже если «к папе нельзя».