Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Хотел с Клаусом посмотреть его дуэты, мне нот в руках не удержать.

– Зачем?

– Он какую-то чушь играет…

– Клаус, поезжай домой, при нём нельзя играть, Гейнц не может не слушать, если что-то звучит.

– Он меня сам отправил играть.

Гейнц прикрыл глаза. Вебер с Клаусом вышли на кухню.

– Рудольф, ему вдруг стало хуже, – шепотом заговорил Клаус. – Под утро он уснул, но… Ты видишь, что с ним? Он даже головы не может поднять… Агнес плакала на кухне, я никогда не видел, чтоб она плакала.

– Что она говорит?

– Ничего. Молчит.

Вебер вернулся к Гейнцу, тот открыл глаза, снова чуть улыбнулся.

– Ты посидишь со мной? Я опять видел этот сон…

– Гейнцек, тебе и раньше он снился, что-то изменится в твоей жизни.

– Тогда Аланд приехал, теперь он не приедет. Думаю, Агнес потому и плакала, она-то всё понимает. Как-то странно я съездил на гастроли.

– Аланд бы не оставил тебя, если бы ты мог умереть.

– Он же не знал, что я напьюсь и полезу в ледяную воду.

Гейнц посмотрел на стакан с питьем, Вебер сам напоил его, осторожно уложил его голову на подушку.

– Странно, что Агнес ушла.

– Я слышал, как она машину вызывала… Расскажи, как там все? Говори, даже если тебе покажется, что я сплю, я все слышу и понимаю. Странное состояние… Так уже было, когда Аланд меня забрал в Корпус… Он сажал меня в кресло, садился рядом, учил медитации, но я, кажется, сидя задремывал, он сидел со мной… Нет сил говорить.

– Есть у тебя силы, у тебя смысла нет, Гейнц. Сон – это про Город?

– Да. Там я понимаю, что во всём есть смысл, там звучит непередаваемая музыка, там невыносимо красиво, это нельзя рассказать…Я хочу быть там, эдесь я противен себе.

Вебер вышел, отправил Венцеля домой и опять сел перед Гейнцем.

– Гейнц, Аланд мне сто раз сказал, чем я должен с тобой заниматься, что концерты концертами, но и для меня, и для тебя не это главное.

– Не надо, Вебер, Аланд бы взял меня с собой, если бы это было так.

– Он не взял тебя с собой, потому что ты должен играть, Гейнц.

– Какие силы, Вебер? Зачем? Лучше скажи, что делает мой Альбертик?

– Зацеловал твой портрет, ни один так не замазан по краю, как твой.

– Какой еще портрет?

– Аланд придумал. Входишь в дом – все наши рожи в портретных изображениях в ряд на стене. Имитация нашего присутствия. Альберт со всеми здоровается по утрам, прощается по вечерам. Абеля зовет, как ты его научил, Абелёчком. Но твой он – подставляет стул, залезает – и целует.

– …Я хочу его увидеть, Вебер. Привез бы ты его, мне бы на него еще раз посмотреть, послушать его речи – и я бы без претензий убрался.

– Не надо болезненное состояние отождествлять с осознанием смысла жизни. Ты должен встать на ноги, вернуться к своим привычным делам – и только тогда ты сможешь сказать, есть смысл в твоей жизни, или нет. Вспомни, как меня ломало, сколько раз я был готов не то что умереть, а прикончить себя. Вы меня вытянули, и я сказать тебе не могу, как я вам благодарен. Гейнц, чистит всегда перед тем, как тебя поднимает на новую ступень, ты не хуже меня эту азбуку знаешь. Давай попробуем сесть, тебе будет не хуже, а лучше, если я прав.

– Подожди, подержи меня за руку, мне так легче. …Ленц вчера приезжал, они говорили с Агнес на кухне, ко мне она его не пустила.

– Что ему было надо?

– Ну, как – контракты, гастроли, надо ехать.

– Ты подписал контракты?

– Да. Он не хочет понимать, что я не просто так лежу в кровати. Агнес как скала: нет – и все. Болен. Два месяца – и не раньше. Ленц сказал, что никаких гастролей – ни на каких сценах – он мне устроить не даст, он устал от фокусов Аланда, придушит нас неустойками. Иностранцы уехали, и он не побежит телеграфировать и извиняться, потому что подписывал не он, а я.

– Агнес, наверное, уехала на телеграф.

– Может, и так. Плохо, она нервничает из-за меня. Так бы коротко и ясно – заболел, умер. Никаких неустоек, никаких извинений. Можно, конечно, написать: «извините, умер», но всерьез не воспримут.

Гейнц чуть улыбнулся. Вебер с надеждой всматривался в его лицо, осторожно растирал его ладонь в своих.

– Тебе лучше? Не думай о них. Это не те люди, с кем стоило играть.

– А с кем стоило? У Аланда мы были в раю, у него была только Музыка, сама по себе, и был только один критерий – стремление к совершенству.

– Ну, так послушайся его, Гейнц. Он не приказал бы делать того, что тебе не нужно. Потерпи, я медленно подниму тебя.

Вебер осторожно поднял подушку, подложил Гейнцу под плечи еще одну.

– В самом деле, сидя мне легче дышать. Фенрих, принеси глоток кофе. Мне Абель иногда понемногу давал.

– Сейчас, прикрой глаза, подыши ровно, подумай о том, что сегодня вечером Алька поволочет к твоему портрету стул, будет тебя целовать, желать тебе спокойной ночи, и ждать, что ты вот-вот приедешь.

– Ну тебя, Вебер.

– Он тебя любит, я тебя люблю. Я не удивляюсь, Гейнц, что тебе снится небесный город, нет сомнения, что ты оттуда. Только заваруха большая впереди, ты локти себе откусишь, когда со своих распрекрасных небес увидишь, как нам тут весело одному за другим кишки выпускают, а тебе – наставнику класса единоборств и главному драчуну Корпуса – будет не вмешаться.

– Вебер, ты это знаешь? Аланд сказал?

– Знаю, он даже кое-что мне оттуда показывал. Силы и так не равны, а ты еще до драки сбежать надумал.

– Я никогда от драки не уходил. И что, моя радость тоже под угрозой?

– Гейнц, я тебе больше, чем всё, сказал, и этого не имел права говорить, не тяни из меня. Музыка – это твоя лесенка, она всего лишь куда-то ведет. Идти по ней устаешь, когда забываешь, зачем ты пошел. Вспомни нашего маэстро. Он плохо играет? Возможно, когда-то и ему этого сделалось мало. Я не знаю, что тебе надо вспомнить, что ты такое главное в себе забыл.

– Принеси кофе и сигарету. Агнес вернется, а я здоров. Мне легче. Иди, пока кофе сваришь, я поправлюсь до конца.