Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
К КДП подъехали санитарная и пожарная машины.
— Капитан Бесшапко?! — позвал командующий.
Бесшапко вышел из строя. Генерал подошел, снял с руки часы и протянул их капитану.
Бесшапко посмотрел на генерала, на строй летчиков, опять на генерала.
— Да, да, вы были тогда правы! — повторил генерал и отдал часы.
— Попробуй теперь забросить капитанские звездочки, может вернутся генеральскими погонами, — сказал кто-то, и строй грохнул смехом.
Заработал один, второй, третий моторы самолетов. Подвешивались торпеды. Экипажи разбегались по своим машинам.
— Вы моя сказка, — кричал за столом невидимый Белоброву торпедист, — вы для меня сон, дуну — и вас нет… А она на семь годов старше и вылитая треска…
— Бабушка, — прокричал второй голос.
— Ну, что там у вас? — крикнул Белобров.
Из-под самолета выскочил торпедист и доложил:
— Торпеда готова по-боевому!
— Добро! — сказал Белобров. Он осмотрел шасси, снял с унтов калоши и полез в кабину.
Звягинцев проверил подвеску торпеды, поиграл с подбежавшим Долдоном, затоптал окурок и занял свое место.
Черепец пристегивал парашют и покрутил пулеметом.
В небо взлетела зеленая ракета.
— От винта, — крикнул Белобров и запустил сначала левый, затем правый моторы. Он надел на шлемофон каску и включил СПУ.
— Штурман в порядке? Стрелок в порядке?
— В порядке, — ответил Звягинцев. Он подкрутил высотомер, разложил карту.
— В порядке, — ответил Черепец.
— Тогда поезд отправляется, третий звонок, — сказал Белобров и запросил КДП.
— Клумба, Клумба! Я Мак-4! Экипаж к выполнению боевого задания готов! Разрешите вырулить!
Белобров махнул рукой, и из-под шасси убрали колодки. Механик отдал честь, Белобров кивнул головой, и самолет выкатился из капонира.
За Белобровом рулили экипажи Романова и Шорина. В стороне от полосы стоял «пикапчик», и Серафима, кутаясь в платок, смотрела, как взлетали тяжелые машины. Мощно и грозно выли моторы.
Над заливом в плексиглаз ударило солнце, под самолетом прошли голые, поросшие красноватыми лишайниками скалы, и сразу же открылось море. Над водой стояла легкая дымка, и они еще с час летели над этой дымкой.
— Интересно, — сказал Черепец по СПУ, — как муха на потолок садится, с переворота или с петли?
Ему никто не ответил.
Они снизились, дымка сразу вроде бы расступилась, открывая студеную холодную воду, и тогда они увидели первую бочку. Они не сразу поняли, что это бочка, она была полузатоплена, и Белобров решил, что это мина: сорванные мины ходили косяками, и их следовало наносить на карту, но это была не мина, а именно бочка, и вторая, и третья, и чем больше они снижались, тем шире расступалась дымка и тем больше открывалось этих полузатопленных знакомых масляных бочек с рефрижератора номер 3. Некоторые были разбиты, и на них и вокруг них сидели и плавали чайки. Больше ничего не было, только бочки, да угол какого-то здорового ящика, да доски, на которых тоже сидели чайки. Бочки, бочки, бочки!
— Бочки! — быстро по СПУ сказал Черепец и облизнулся. — Бочки! Бочки с рефрижератора!
И вытер сделавшиеся мокрыми лоб
и подбородок.Море было пустое, студеное, беззвучно ходила волна.
— А-а-а-а-а-а! — вдруг закричал Черепец и, чтобы заглушить в себе поднимающуюся откуда-то из живота боль, ударил себя кулаком в лицо, раз и еще раз, потом выключил СПУ и уже беззвучно заплакал. Турель, небо и вода подернулись на секунду пестрыми кругами, когда эти круги пропали, никаких бочек уже не было, и он включил СПУ.
— Почему отключились? — спросил Белобров. — Вы мне попробуйте еще раз отключиться… Иван Иванович, курс…
Сердце Белоброва билось где-то у самой шеи, лицо совсем свело. Он попил из жестяной банки, остатки воды выплеснул себе в лицо, чуть приоткрыл форточку, и ветер тихо завизжал в кабине.
Сначала Белобров увидел один корабль. Потом корабль и лодку. Лодка была повреждена и лишена хода. И охотник вел ее на буксире. Сердце Белоброва билось спокойно и ровно. Это была его минута, его мгновение, неповторимое и никогда не возвратимое, к которому его готовила вся эта война и его жизнь — военного моряка-торпедоносца. Впрочем, Белобров не думал об этом в эти минуты, как не думал сейчас и о потопленном рефрижераторе. Он работал. И эта работа состояла в том, чтобы уничтожить подводную лодку, низкую, серую, с этой надстройкой, и с этой торчащей пушкой, и с черными фигурками людей вокруг этой пушки.
Струи черно-серого дыма вырывались с кормы кораблей, они ставили вокруг лодки дымовую завесу.
— Мак-5, Мак-9, я — Мак-4, — сказал по радио Белобров. — Видите?
Розанов выровнял машину и нажал кнопку радио.
— Вижу, я Мак-5, как на ладони, — ответил он.
На КДП сквозь шум динамиков прорвался голос Белоброва.
— Клумба, я — Мак-4.
— Мак-4, я Клумба, вас слышу, — ответил руководитель полетов.
Генерал встал и подошел к микрофону.
— Клумба, я Мак-4, — продолжал Белобров, — все на месте, все на месте. Видимость хорошая. Начинаем работать.
— Вас понял! — сказал командующий в микрофон. — Работайте. Хорошо работайте!
Он повернулся к оперативному:
— Поднимите еще одно звено!
— Есть! — ответил офицер и, выйдя из КДП, дал зеленую ракету.
— Маки, разошлись! — сказал Белобров. — Будем карать гадов! Всех на дно! Всех на дно! Вы меня слышите?!
Шорин отвернул вправо. Машина Романова — влево.
Романов стал заходить на лодку. Шорин и Белобров с разных сторон готовились атаковать боевые корабли.
Желто-красными вспышками ощетинились охотники. Шорин и Белобров заставили их развернуться так, чтобы они не могли ставить завесу и отвлечь их от лодки.
Романов снизился над водой и вышел на боевой путь. Было видно, как пушку на лодке облепили черные фигурки людей и длинные желтые вспышки из этой пушки.
Штурман приник к прицелу. Самолет шел так низко, что, казалось, вот-вот его винты заденут за волну. Из-под брюха оторвалась серебристая сигара. Романов тут же развернул самолет. Огромный взрыв метнулся над лодкой. Все вдруг превратилось в бесформенное черно-красное пятно.