Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Говорят, они тревогу оповещают, — сказала про сороку Зинка. — Я этого Вовка всё в общаге Рыбфлота видела. А ты как сказал про воровство, меня как кольнуло… У Перепетуя твоего лицо было, а у этого — как у мартышки.
— Ладно врать-то, — Сережа приложил к шее снег. — Одна ты у нас чудная.
Зинка держала кошелку на большом пальце и крутила ей.
— Они, Перепетуи, беспокойные, — сказал Сережа, — у них кровь такая…
— Не пойду я, — тоскливо сказала Зинка и отдала ему кошелку. — На, бери. Что ты меня таскаешь!.. — Но в дом вошла.
В доме было жарко, чисто и душно. Радио тихо
По улице, за окном, шел морячило с девушкой. Морячило все говорил, а девушка все слушала, слушала.
— Морячило — языком точило, — почему-то обозлилась Зинка. — А тебя вон в покойники произвели…
На стенке фотография Перепетуя, маленькая, уголок затянет черным плюшем. От жакетки, что ли, мать отрезала. А вот они трое — сам Сережа, Карнаушка, Перепетуй и длинная тень карнаушкиного папаши с фотоаппаратом у их ног. И на этой фотокарточке тоже уголок в черном плюше.
— Точно… От жакетки отрезала, — крутит себя Зинка. — Вон строчка. А что ты жив-здоров — что ей, мамаше…
— Что ж ей меня, выстригать?.. Ты чего — мамаша, мамаша?!
Стоп. Вот и Вовок, собачья шапка мимо бокового окошка.
Сережа стоит за печкой, прижимая Зинку к табуретке. Надо подождать, увидит — рванет. Не догонишь с хромой ногой.
Шаги… Красная с мороза щека и красное ухо мимо печки, обернулся — поздно: Сережа уже у двери.
— Здравствуй, рыцарь мой прекрасный. Что ты хмур, как день ненастный? Удивляешься чему?
Ноги у Вовка дрожат, постоял, сел на стул, руку себе на колено положил, соображает, сообразить не может.
— Холодно, — сказал Сережа.
— Здорово, Кружок, — голос у Вовка сорвался, — покажи орден.
— Спасибо, я покушал. — Сережа вроде не слышал.
Вовка только теперь увидел Зинку и засмеялся.
— У меня, Вовок, — Сережа вроде смеха не слышал, — скажу я тебе по секрету, не только нога, мозжечок тоже весь вдребезги. — Для убедительности Сережа погладил себя по затылку, показывая, где находится мозжечок. — Два медицинских генерала еле сшили… И справочка есть. Ввиду особых заслуг перед Родиной разрешить гвардии сержанту Кружкому… Справку маршал Конев подписал… Отдельно про тебя, Вовок, нет, но подразумеваешься… Я тебе, Вовок, в тыщу раз страшнее буду, чем все твои другие страхи. Ложись, снимай штаны, гад мелкий.
Сережа заорал, толкнул табуретку и стал выдергивать ремень.
— Уйди, — завизжал Вовка, — уйди!
И побежал вокруг стола, вправо, влево. Не схватить. Все неожиданно стало походить на игру. Испуг у Вовки проходил. Зинка все сидела, сцепив пальцы. Он мотнулся еще туда-сюда и хихикнул. Тогда Сережа рявкнул, поднял тяжелый круглый стол за край и перевернул. Так, что нырнувший под стол Вовка сразу оказался под ногами. Сережа поймал Вовку, почувствовал, как тот впился зубами в руку, перехватил другой рукой за штаны, бросил на диван и рванул штаны вниз. Увидел на секунду белую, дрожащую от страха и напряжения попку и сильно, с оттяжкой ударил ремнем. И так хлестнул еще раз пять или шесть.
Вовка завыл и завизжал, и захлебнулся собственным плачем.
— Так, — бормотал Сережа, — так, так, что купил, что продал? По улице пойду, спрашивать буду… У всех…
Вовка
заколотил по дивану руками.— Ты мне нервы не демонстрируй, я, брат, таки-и-и-х нервов повидал… Штаны надевай, я сказал… Так я пойду по улице-то?!
— Ты мне мышцы перерубил… — рыдал Вовка. — Хочешь, чтобы все ковыляли, как ты… Да?
Сережа встал и опять стал снимать ремень.
— Подойдешь, я дом сожгу… И пусть эта корова отвернется. Что она подглядывает, я зна-а-а-ю…
— Тьфу! — Зинка ахнула, двинула табуретом, зазвенели пустые банки.
— Что у тебя хорошо, это мыслей много, — сказал Сережа, забрал у Зинки кошелку и выложил на печь потертый летный шлем и довоенные свои калоши.
— Отдашь, скажешь, спутал… Кому должен — посылай ко мне… Скажешь — деньги Кружку передал, мол, а он отдаст… Увижу у общаги Рыбфлота — отхлещу при всех… А ну, встань… Что надо говорить в таких случаях?
— Не знаю чего, мне вставать больно…
— Спасибо, — сказал Сергей, — спасибо за науку, товарищ гвардии сержант, вот что надо говорить. Папаша и брат у тебя пали смертью храбрых за честь, свободу и независимость и так далее… Так что поезд отправляется. И место твое у окошка справа, а не в тамбуре. Так будет, даже если я за тебя в тюрьму сяду…
Темнело, когда они с Зинкой подходили к дому. Зинка молчала, крепко сжав рот, а Сережа старался идти без палки, держа ее на весу, наперехват.
— Давай я понесу, — предложила Зинка.
— Все в свое время, все в свое время. Только так и не иначе… Иначе зачем?!
На катке на пруду зажглись огни, там было празднично и печально. Сразу и вдруг заиграл духовой оркестр. Тревожными легкими тенями пронеслись по бульвару птицы.
— «В сталь закованы, по безлюдью, на коне своем на белом»… — забормотал Сережа.
— Что это?
— Стих вспоминаю.
Крыльцо было скользкое. Зинка быстро поднялась, Сережа поотстал и сразу же услышал, как бухнула дверь и крякнул замочек.
— Открой, а то дверь сломаю, — Сережа потряс дверь.
— Вот как тебя разбирает… — Зинка за дверью развеселилась. — Иди зубы чистить и спать…
Оркестр на пруду все играл.
— Не будет этого никогда, — сказала Зинка, — это ж просто цирк…
Сережа услышал, как она прикрыла вторую дверь и сразу же там упал таз.
— Сыночек, ты?
Замок наверху не щелкал, и крюк не брякал: дверь скорее всего была приоткрыта, и мама слушала. Сережа сплюнул и медленно пошел наверх под стук собственного сердца. Он несколько раз менял выражение лица, будто примериваясь, с каким войти, и остановился на насмешливом. Глаза у матери под очками большие, желтые, этими глазами мать показывает, показывает в угол. В худых руках — вафельное полотенце.
— Надо сразу же вымыть руки. В военное время гигиена тоже способ борьбы с неприятелем… — И опять глазами в угол.
В углу на вешалке куртка и шинель — милиция или НКВД, но младший комсостав. Мама и управдома-то боится. Раздеваясь, Сережа незаметно трогает шинель, шинель теплая и сырая, давно сидят.
— Давно сидят? — говорит он матери. Оправляет гимнастерку, тут он, орден, и нашивки тут. Он гладит мать, как маленькую, по голове, по редким волосам, и шагает в комнату.