Что-то остается

Крылья косым крестом лежали у стангрева за спиной. Больное заново обмотано бинтами. Ясеневые рейки если и были смещены, сейчас находились в правильном положении. На плечах и на крыльях добавилась уйма новых царапин. Все, однако, аккуратно промыты и смазаны бальзамом.

— Кто его избил, Сыч?

— Кто? Да сам постарался.

— Сам себя изметелил палкой?

— Да не… Это я насчет крыла. В окно он вышел.

— Сбежать хотел?

— Не. Меня спасал. От съедения.

В голосе охотника явственно прозвучала самая настоящая отцовская гордость. Задавая вопросы, я глядела на Мотылька. Он рассматривал свои колени.

— От чего он тебя спасал?

— От съедения. Меня жрать пришли… енти. А тут козявка наша как выскочит… Окно своротил, воет… Они и задали стрекача.

Ничего не понимаю.

— Кто тебя есть собрался? Звери?

— Хуже, — торжественно объявил Сыч. — Трупоеды.

Я обернулась. Он стоял в вальяжной позе, облокотившись на печь. У ног его сидел Ун.

— Чего ты ухмыляешься?

— Да так…

Он пожал плечом, продолжая ухмыляться. В кудлатой бороде блестели зубы. Такой сам кого угодно съест.

— Мотылечек…

Я присела на корточки, снизу заглядывая в склоненное лицо.

— Почему ты молчишь? — спросила я на старом найлерте, — Кто тебя… Кто сделал это?

— Такенаунен.

Он взглянул поверх моего плеча на охотника. На Мотыльке было накручено старое шерстяное покрывало. Из-под покрывала торчали голые мальчишечьи колени. Я встала, пошарила на полке с лекарствами. Нашла микстуру, сильное обезболивающее средство.

— Сыч, принеси-ка воды.

Сыч ушел. Я снова присела на корточки.

— Трупоеды, Мотылек. Э-э… с какой целью они приходили?

Стангрев проговорил что-то непонятное. Потом я разобрала «моя вина». Потом — «приходили за мной» или «из-за меня».

Вернулся Сыч с чашкой воды. Я накапала туда микстуры.

— Пей, Мотылек. Горько? Пей, надо выпить. Это лекарство.

Выпил, хоть и скривился. Я освободила его от чашки. Взяла в руки обе его ладони — узкие, длиннопалые, заново перебинтованные.

— Им нужен был ты, Мотылек? Они хотели тебя забрать? Убить?

Стангрев мотнул головой.

— Нет. Не меня. Его.

— Дак того… Померещилось парню с перепугу, — влез Сыч на обыкновенном вульгарном лиранате, — Кайд ко мне заходил. С Ольдом да с Рагнаром. Зашли — того. Побалакать. Слово за слово… Ну, сцепились. А тут птаха наша налетела. Они перепужались и — бежать.

— Ага. А прежде, чем убежали, излупцевали парня палками.

— Дак того… Мне по маковке спервоначалу тюкнули. Ну, я с копыт долой. А парень уже потом набежал. Мы ведь с Кайдом — вроде как недруги. Супротив друг друга, сталбыть. Неслух ентот — вообче никаким боком, не совался б в чужие дела — шкуру б сберег.

Я недоверчиво покачала головой.

— Кайд что, пьяный был?

— Да тверезый небось бы не попер. Залил глаза и вперед.

— Я, конечно, не знаю, какие у вас там отношения с Кайдом…

— Да как у кошки с собакой.

— Такенаунен, — вдруг сказал стангрев, — Трупоеды приходили убить. Приходили убить его, — он мотнул головой в сторону Сыча.

— Брось, — перешел Сыч на старый найлерт, — Просто злоба. Пьяные, злые. Глупость, — Сыч посмотрел на меня и пояснил на лиранате: — Для парня что пьяный Кайд, что медведь-шатун — все едино. Непривычный он к дракам-то.

Тут стангрев опять сказал что-то непонятное. Звучало оно как «аре гварнау». Он повторил это несколько раз.

— Аре гварнау? — я нахмурилась, — Гварнэйн? Что это значит?

— Гварнарэйн, — поправил стангрев, — Слышать, — он дотронулся до своего уха, — Видеть, — коснулся глаз, — Гварнарэйн, — прижал ладони к груди чуть выше повязки.

— Чувствовать?

— Чувствовать, — он посопел, подбирая слова, — Да. Похоже. Почти. Чувствовать, что чувствует… другой. Гварнарэйн.

— Он слухучий, — встрял с объяснениями Сыч, — Как енти, с хвостами. Арвараны всякие. Оборотни там…

— «Слух сердца»! Вот что это значило.

Стангрев — эмпат. Я не удивилась. Каким-то образом мне это уже давно было известно. Сейчас сей факт просто сформулировали.

— Значит, ты э-э… слышал (ире гварнае), что трупоеды собирались убить Сыча?

— Я слышал. Слышал. Хотели убить. Из-за меня.

Я поднялась с корточек. Выпрямила немного затекшую спину.

— Поговорю-ка я с Кайдом.

Сыч отлепился от печки и растопырился в проходе.

— Да брось. Того. Пошто тебе в енто дело лезть? Сам с им побалакаю. По-свойски. Наши енто дела, мужские.

— Все ясно. Побалакает он. По-мужски, значит. Ну-ка, пропусти меня!

— Э, э! Остынь-ка, — он схватил меня за плечи, придерживая, — Ты че, того? Шум-то к чему подымать?

Я прищурилась.

— Можно и без шума. Сделаю заявление Боргу от имени Бессмарага. Общественный суд.

Сыч закатил глаза.

— О боги! Этого только не хватало.

— Знаешь, друг мой, это не твое личное дело. Это — вандализм, причем ужасающий. Закона о равноправии и достоинстве любого разумного существа никто не отменял еще со времен колонизации. Альдамарский король его подтвердил, когда всходил на трон. Это — основа нашей цивилизации, Сыч. Мы просто не имеем права превратить это безобразие в обычную деревенскую дрязгу.

Сыч оскалился. Пламенная моя речь задела его, но эффект оказался прямо противоположный. У него словно зубы разболелись, такую гримасу он состроил.

— Лираэночка, — сказал он устало, — Цивилизованная ты моя. Законопослушная. Ладно, сделаем по-твоему. Суд, громкие речи. Общественное порицание. А на следующую ночь случайно загорится дом. И сгорит дотла. Мы с парнем, может, выберемся, а может — нет.

Я невольно отступила. Он продолжал держать меня за плечи. Какие тяжелые руки!

— Матери Этарде потом скажут: «Да мы! Да ни в жисть! Да никаким боком!» До короля дойдешь? Пф! Всю деревню оцепить, мужиков строем — на каторгу? Здесь не город, барышня. Глубинка здесь. Кадакар. В Кадакаре сгинуть — легче легкого.

Горло у меня перехватило. Он прав. Он абсолютно, безнадежно прав.

Я закрыла лицо ладонями.

— Боже, что за мир!.. Что за дикость!..

— Ну-ну. Давай-ка я тебе — арварановки, поправиться, м-м?

Я проглотила липкий ком. Тряхнула головой.

— Нет. Спасибо. Это… лишнее.

— Ну и ладныть, — в голосе его снова появилась эдакая тягучая ленца, — Арварановка, она — того. Штука забористая. Пойду-кось я, взгляну, как там окошко поправить.

И он наконец освободил дорогу, но мне уже расхотелось бежать за справедливостью. Я вернулась к стангреву, по-прежнему сутулившемуся на койке. Он кутался в свое покрывало, обеспокоено поглядывая здоровым глазом. Редда привалилась к его правому боку. Я села слева.