Что-то остается

Он знакомо поджал губы, глядя мимо меня в проем арки, в темноту. Правда, рук с плеч моих не убрал.

— Норв!

— Ладно, — проговорил он неожиданно мягко, — Я вернусь через месяц. У тебя будет достаточно времени. Ты уж постарайся, голубка, хорошо?

Я покачала головой.

— Норв, боюсь… Боюсь, с этим покончено. Меня теперь вообще не допускают в лабораторию и к складам. Норв, это серьезно. Этарда нашла мне другую работу.

Он отстранил меня, придерживая за плечи.

— Ах, вот почему ты такая ласковая сегодня! Поня-атно… — он покивал.

Во мне бушевал комплекс вины. Я с трудом подавила рвущиеся наружу уверения в том, что все это — временные трудности, что, конечно же, к следующему разу я приготовлю ему целую пропасть этих проклятых пилюль, что, если он захочет, разворую для него весь Бессмараг до последнего камешка. Но, черт побери, я же — аристократка, гордая лираэнка, а не деревенская простушка, обалдевшая от золотых перстней и бархатного плаща. В конце концов!

— Хорошо, Норв. Если ты рассматривал меня только как выгодного поставщика контрабанды, то с прискорбием заявляю, что моя лавочка закрывается. Ты хороший партнер, с тобой приятно было иметь дело. А сейчас — позволь раскланяться.

— Альса!

Он приподнял меня и встряхнул, да так, что от плаща отлетела фибула.

— Что ты болтаешь? Ну, что ты болтаешь! — подтащил мня к себе и обнял, подхватив спадающий плащ. — Ладно, ладно… потом. К черту. Да не хлюпай ты, не хлюпай. Сказала гадость, теперь хлюпает… Ну, кто обижаться-то должен, а? На глупость такую? Вот дурища-то. Дурища, голубка, дурища и есть. И за что я тебя люблю, дурищу этакую?

— Правда, любишь?

— Правда, правда. Особенно когда у тебя губа сковородником и нос распухший. Красавица ты моя. Кра-са-авица!

Ну вот, опять и смех и грех. Веревки вьет из меня этот альхан. Настоящее крокодильство это, ненаглядный мой.

— Послушай, Альса, голубка, — шептал меж тем ненаглядный, — Мы на денек задержимся здесь, время есть. Давай встретимся, помиримся как следует. У меня подарочек для тебя есть — загляденье. А то ведь я уеду, опять на месяц расстанемся.

— Сейчас же — зима, Норв! Я не снежная кошка, чтобы любиться в сугробе… Или ты к Эрбу меня приглашаешь? Чтобы потом вся деревня обо мне судачила? Благодарю покорно!

— При чем тут Эрб, глупая? Я с Омелой договорюсь. Слышишь? Завтра, вечерком. Как стемнеет.

— В это клопиное гнездо!

— Плащ свой постелю, если ты такая брезгливая. Чего боишься? Омела тебя и не увидит, я ей с полудня арварановки поставлю… Слышишь? Дорогу, небось, не забыла, к Омеле-то? Я тебе открою, потом провожу, ни одна собака не заметит.

В общем-то, я несколько ошалела от такого напора. Надо было подумать, прикинуть, но в голове путалось. На подобное приключение я не рассчитывала. Как-то оно не входило в мои планы.

— Постой! Как же я приду вечерком в Косой Узел? А Этарда? Как я ей объясню отлучку?

— Да ведь ты каждый день шастаешь в Долгощелье, возвращаешься по темноте. Причем — одна. И никто за тобой не следит.

Я моргнула. Все уже знает, чертов альхан. До всего докопался.

— Это моя работа, Норв. Тот стангрев, помнишь, из-за которого столько шума было? Я собираюсь писать книгу о стангревах, поэтому делаю записи и наблюдаю. Это — очень ответственное задание.

— Избавь меня от научных лекций, голубка. Я тебе о чем толкую? О свиданке. Постарайся завтра побыстрее закончить свои наблюдения. И — бегом к Омеле. Вернешься вовремя. Договорились?

— Надо подумать, Норв…

— Некогда раздумывать, — он недовольно нахмурился, — Что, опять не так? Скажешь, и эта лавочка закрывается? Зачем тогда пришла сегодня?

— Норв…

— Вот что я тебе скажу, голубка. Я завтра буду ждать у Омелы. Не придешь — значит, между нами все кончено. Я навязываться не собираюсь. Ночь тебе на размышление. Поняла? Вот и размышляй. А мне пора.

Он подтолкнул меня к двери. Нагнулся, подхватил фонарь и кожаную сумку.

— Да, — повернулся ко мне, — Это гостинцы тебе и подружкам. На здоровьице.

Я приняла объемистый сверток.

— Спасибо, Норв.

— До завтра, — холодно чмокнул в щеку.

Повернулся и вышел из-под арки.

Ветер напал на него, задрал, распялил небрежно распахнутый плащ. Словно крылья взвилось черное полотнище. Словно крылья…

Норв начал спускаться в сторону дороги прямо по целине. Мелькнул огонек фонаря и исчез. И Норв исчез, остались одни сугробы да ветер.

Завтра к Омеле? Хорошо, приду. Но если таким образом Норв попытается надавить на меня и заставить вернуться к колбам и перегонным кубам, то ничего у него не выйдет.

Я пишу книгу. И дело вовсе не в Этарде, марантинах, и даже не в стангреве, если уж на то пошло. Я напишу эту книгу, или перестану уважать себя.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Стуро вдруг напрягся, выдохнул еле слышно:

— Идут…

Все-таки. Все-таки.

— Сколько их, малыш?

— Кажется, двое…

Всего двое? Что же, и вправду — чужаки? Или, поняв, что так легко тильского медведя из берлоги не выгнать, решили — подтолкнуть?

Отодвинул доску, которая «бойницу» маскирует. Ни хрена не видно.

— Один — она, — сказал Стуро, — Та, что приносила питье.

— Альсарена?

Кивнул.

Худо дело. Если они отследили нашу барышню…

— А второй?

— Я ее не знаю.

— Ее?

Может, инга или всезнайка? Нет, их он должен помнить. Но, может, помнить — не значит знать?..

И тут я увидел две фигуры, двигавшиеся к нашему дому — чуть доску не уронил.

Боги милосердные!

Незнакомка, сопровождаемая Альсареной, оказалась настоящей красавицей. Высокая стройная блондинка, с эдак кокетливо загнутыми рогами. Коза. Провалиться мне на этом месте. Сам же просил…

— Это завтрак твой идет, — сказал я, но смотреть Стуро не пустил.

На всякий случай.

— Больше никого не слышишь?

— Никого.

Альса с козой между тем были у самого дома.

— Мальчики, доброе утро.

— Закрой это, — кивнул я на лавку с арсеналом, а сам пошел встречать.

— Вам гостинцы из Бессмарага, — Альса отряхнула снег с себя и со своей спутницы, — Мед гречишный, яичек десяток. И — вот. Беляночка.

— По дороге… чужого никого не встретила? — все же спросил я.