Что-то… (сборник)

Но постепенно у неё оставалось всё меньше и меньше сил, чтобы поддерживать в себе эти иллюзии и отрицать очевидное. А однажды она поняла, что беременна, и что необходимо как-то менять существующее положение вещей. И это совпало с его очередным загулом. Она хотела поговорить с ним не для того, чтобы узнать его мнение насчёт ребёнка – она вся хотела его родить, в любом случае, – а для того, чтобы он определился с тем, кто для него она. Она не хотела «привязывать» его к себе ребёнком; ей нужно было точно знать – или она его жена и мать его ребёнка, или…

Но он пропадал несколько дней. А когда появился с очередным покаянием, она уже всё для себя решила. Это был единственный раз, когда она «послала» его матом, и в тот момент всё стало очевидным. Всё прошло.

Вскоре, переговорив со старшей сестрой, она уехала к ней в другой город, чтобы там выносить и родить ребёнка.

Сестра с мужем были состоятельными людьми и жили в отдельном, довольно большом доме. Она не могла, как опасалась, особо их стеснить, так что приняли её довольно тепло. Но больше всех её приезду обрадовался её племянник – очень славный десятилетний мальчишка. Он сразу очень сильно привязался к ней, что её, по началу, даже немного удивляло – обычно пацаны довольно своенравны и упрямо отвергают всякие «телячьи нежности» (попробуйте погладить их по голове! ), а тут прям как котёнок. Но вскоре она, кажется, поняла, в чём дело. Её сестра была по-своему добрым человеком, но в ней не хватало ласки, тепла. Она, конечно, любила сына, но как-то… как в Америке, что ли, если судить по их фильмам. А ребёнку нужно было тепло. И у неё его было много-много.

Поскольку сестра с мужем были «ну очень деловыми», как говорил о них сын, дома они появлялись поздно, а иногда не приезжали вовсе. В городе у них ещё была квартира, и теперь они часто оставались там, зная, что есть, кому позаботиться об их сыне. Так что они с племянником в меру своевольничали, проводя время… «прикольно», о как!

Вот так, «прикольно» и спокойно, прошла её беременность. И чем ближе приближались роды, тем заботливей становился племянник. Это было очень мило. Она даже шутила про себя, что ей теперь есть, кому рожать ребёнка. И когда у неё родилась дочь, радости племяша не было предела. Он искренне заботился о малютке, и иногда даже прибегал ночью, когда она упрямо начинала кричать, чтобы покачать колыбель – бывшую его, кстати, – или даже на руках, и дать отдохнуть своей любимой (это было очевидно) тёте. В этом было что-то, что делало её материнство значимым не только для неё. И это было славно.

Все её личные, эмоциональные и чувственные, порывы сублимировались в заботу о дочери. Что-то «доставалось» племяннику, что делало его тихо счастливым. Что же касается чисто сексуального желания – оно просто не возникало. А иногда возникающие мысли об «этом» были дымчаты, как воспоминание о давнем запомнившемся ярком сне.

Когда малышка начала ползать, племянник стал проводить с ней ещё больше времени; они могли, кажется, бесконечно возиться на толстом ковре в большой гостиной. По началу она исподволь наблюдала, как он обращается со своей сестрой: пацан, всё-таки – мало ли чего. Но ничего неправильного в его отношении к малышке она не увидела. Да и к себе она не чувствовала никакого «неправильного» интереса с его стороны. У неё никогда не возникало повода подозревать его в том, что он пытается за ней подглядывать, когда она не одета. Правда, однажды так случилось, что он увидел её грудь.

Она кормила дочь грудью, когда он, придя из школы, вбежал в её комнату, начав что-то говорить ещё в коридоре. Услышав его голос, малышка оторвалась от соска и повернула головёнку в его сторону, полностью открыв материнскую грудь его взгляду. Ну и выражение было на его мордашке, когда он её увидел! Прелесть! Сдержавшись, чтобы не хохотнуть, она быстро, но не порывисто, прикрыла грудь халатом, и на его смущённые извинения и слова, что он зайдёт попозже, она ответила, что они уже «отобедали», а теперь пора покормить его – ну, не грудью, разумеется! – и отправила его мыть руки.

Она не видела в произошедшем ничего такого – подумаешь, мальчишка её титьку увидел, – и не стала рассказывать об этом сестре, зная её характер – ещё начнёт пацана отчитывать. В конце концов, она сама виновата – не закрыла дверь в свою комнату; а когда дверь была закрыта, он всегда стучался (воспитанный ребёнок! ) и ждал разрешения войти. После этого ей показалось, что привязанность племянника к ней стала ещё больше. Нет, похоже, мужики в любом возрасте являются «грудными»! Титьки для них всегда имеют большое (чем больше, тем лучше) значение. Но стоит ли с этим бороться?!

И вот теперь, когда дочке было уже два годика, она всё чаще стала задумываться о том, что ей, наверное, пора уезжать домой, к родителям. Загостилась она тут. Нет, никаких намёков на это со стороны сестры или её мужа не было. Ощущение, что они – настоящая семья было абсолютным. И в отношении к ней мужа сестры не было ничего такого, что могло бы… всякое там. Но было ещё сознание. И оно упрямствовало в том, что данное положение вещей – не очень правильное. Но это было только с одной стороны.

С другой же стороны она сознавала, что собирается вернуться туда, где Он. И хотя он давно потерял то значение, которое имел для неё, и за это время ни разу не поинтересовался, где она и как она (её мать это возмущало, хотя она ему все равно ничего бы не сказала о местонахождении дочери), но он мог, пусть даже случайно, увидеть, что у неё теперь есть дочь. Что ж, она твёрдо решила, если придётся, сказать, что это не его дочь. Благо, малышка была похожа только на неё. Она не собиралась докладывать ему о дате рождения, да и вряд ли он стал бы высчитывать сроки.

В конце концов, она устала от метаний этих мыслей и решилась поговорить об этом с родственниками. Она хотела бы сделать это в отсутствие племянника – она подозревала, что он расстроится. Улучив редкий момент, когда они были с сестрой одни, она высказала своё намерение и… получила звонкую отповедь, узнав, что она, всё-таки, маленькая дура (временами она и сама это подозревала, надо признать) и много чего ещё нелицеприятного, но очевидного. Робко заглянувший на крик племянник тут же был проинформирован о намерении «своей любимой тётушки» и…

***

…почувствовал, что готов расплакаться. Он мгновенно представил, что в их доме больше не будет «маленькой тёти» и этого милого создания – его сестрёнки, и ему стало страшно. Никто не знал, как он ненавидел этот дом – большой, пустой и… злобный. И плевать на все «крутые прибамбасы», которыми он был напичкан, и которые могли вызывать зависть у большинства простых людей. И он бы предпочёл, чтобы его родители не были «такими деловыми», пусть даже и не такими состоятельными, но чтоб они были поближе к нему. Нет, они, конечно, любили его, и даже баловали – у него было практически всё, что может хотеть мальчишка, – но они были слишком заняты и…. Он давно забыл, когда мама гладила его по голове. А ему это очень нравилось, как бы оно не выглядело со стороны.

А вот когда к ним приехала мамина сестра – что-то изменилось. Она была такой…. Он это только чувствовал, но не мог определить словами. Да и фиг с ними, со словами! Ему рядом с ней было хорошо, славно. Про себя он сразу назвал её «маленькой тётей». Она была ростом ещё меньше его мамы, но при этом была… упитаннее, что ли? Нет, «упитаннее» звучало как-то не так. Телеснее, во! Точно! И это было здорово.

А ещё она была очень нежной, ласковой. Она никогда не упускала возможности погладить его по голове. А когда они вместе смотрели по вечерам телевизор, она позволяла ему положить голову ей на колени (или даже на попу, если она подгибала ноги на диван) и гладила его по волосам, или просто держала руку на его голове. Он от этого просто млел.