Что видно отсюда

Пока запеканка доходила в духовке, Фредерик в купальном халате Сельмы сидел у батареи отопления в гостиной, на том самом месте, с которого я вместе со своим ступором впервые говорила с ним по телефону.

В гостиной было еще более прибрано, чем обычно у Сельмы. Книжные полки были вытерты от пыли, журналы на столике у дивана лежали строгой стопкой, подушки на красном диване выглядели так, будто на них еще ни разу никто не откидывался.

Фредерик смотрел, как Сельма развешивает наши мокрые вещи на сушилке для белья.

— Можно, я вам помогу? — спросил он, но Сельма конечно же отмахнулась.

— Ни в коем случае, — сказала она, — обсушитесь сперва, вы же промокли как пудель.

Сельма развешивала все так тщательно, как будто вещи должны были остаться на этой сушилке навсегда и следующие поколения из рода развешивателей белья могли извлечь из них бесценные уроки.

— Вы хорошая буддистка, — сказал Фредерик.

Сельма закрепила последнюю прищепку на моих брюках и повернулась к нему:

— Хорошо, что хоть кто-то, наконец, это заметил, — сказала она.

После того как каждый из нас съел по две порции запеканки, а Фредерик четыре, оптик сложил свои приборы на тарелке и откашлялся.

— Я хотел вас кое о чем спросить, — сказал он, покосившись на меня краем глаза. — Верно ли, что нечто может исчезнуть, если мы будем пытаться его видеть, но оно не может исчезнуть, если мы не будем пытаться его видеть?

Я пнула оптика по ноге под столом.

— Меня это интересует сейчас вовсе не с буддистской точки зрения, — быстро сказал он, — а чисто из моих профессиональных соображений.

Фредерик вытер губы.

— Этого я тоже не знаю, — сказал он, — тут мне надо подумать, — а Сельма показала в окно, там к нам на холм поднимались три фигуры под зонтиками, то были Эльсбет, лавочник и Пальм.

Сельма открыла дверь.

— Привет, — сказала Эльсбет, протягивая ей кухонный миксер: — Я хотела наконец-то вернуть тебе миксер. И случайно оказалась поблизости.

— Вот именно, а мы принесли мороженое, — сказал лавочник из-за спины Эльсбет, держа в руках завернутый поднос.

Сельма отступила в сторону, и трое вошли друг за другом в кухню. Я подвинулась ближе к оптику и была теперь уже не так уверена, что действительно надо впускать в себя больше мира. Оптик улыбнулся мне.

— В буддизме ведь главное — безоговорочно принимать все происходящее, — шепнул он.

Эльсбет принарядилась, на ней было черное платье с огромными фиолетовыми цветами, фиолетовая шляпка с черной вуалью и букетиком фиалок на полях. Фредерик встал, и Эльсбет протянула ему руку.

— А вот и вы, — сказала она, озарив его улыбкой. — А мы все вас ждали с нетерпением.

— Спасибо, — сказал Фредерик, — какая у вас красивая шляпка.

Эльсбет покраснела.

— Вы находите? — Она потрогала букетик фиалок. — Кстати: если нюхать фиалки, то можно покрыться веснушками или тронуться умом.

— Эльсбет, прошу тебя, — пришикнула я, и она покраснела еще больше.

— То есть так иногда говорят люди, — быстро добавила она. — Я-то лично такого бы никогда, ну то есть я ведь считаю это за… — Эльсбет огляделась, в надежде, что кто-нибудь поможет ей выбраться из этой фразы, но никто не знал как. — Мы, кстати, сейчас все в хлопотах из-за подготовки к рождественскому празднику, — сменила она тему, — в правлении общины деревни. Мы пока не знаем, провести ли его после обеда или ближе к вечеру. Это ведь, — Эльсбет выглядела так, будто пыталась вспомнить что-то, давно заученное наизусть, — это ведь действительно очень интересно.

Фредерик подался вперед и понюхал букетик фиалок.

— Я надеюсь на веснушки, — сказал он. — А что в пакете?

— Добрый день, — сказал лавочник, выходя из-за спины Эльсбет, — я ритейлер. — Он развернул бумагу, которой был обернут картонный поднос. На нем стояли семь картонных стаканчиков с зонтиками. — Это из кафе-мороженого. Тут у нас две средних Тайных любви, одно Горячее желание, — он поднимал соответствующие стаканчики и ставил их на стол, — один Пламенный соблазн, а вот здесь нечто изысканное: новейшее творение Альберто — Тропический стаканчик Астрид. Она сейчас и сама придет.

— Прелестно, — сказала Сельма, вытягивая стол, чтобы усадить всех.

Мы подвинулись и все уместились, на самом краю Пальм, который пока ничего не сказал и просто так сидел как робкий десятилетка. Вихор у него на голове стоял торчком. Из-за тесноты оптик положил руку на спинку кухонной скамьи позади Пальма и тщательно следил за тем, чтобы не коснуться его.

— А это господин Вернер Пальм, — сказала Сельма, и Фредерик протянул ему через стол руку:

— Рад познакомиться.

Пальм молчал, улыбался и кивал.

— Расскажите же, — попросила Эльсбет, — как оно там, в монастыре?

— Почему вы стали именно буддистом? — спросил лавочник. — А вы никогда не хотели обучиться какой-то профессии?

— А есть в вашей жизни какая-нибудь буддистка? — спросила Эльсбет.

— Меня лично интересует, как пламенный соблазн и горячее желание сочетаются с невозмутимым безучастием, — сказал лавочник. — Придерживаетесь ли вы целибата?

— Наш оптик рассказывал, что во время медитации человека хоть палкой бей, — сказала Эльсбет. — Это правда?

— А вы можете что-нибудь сказать по-японски? — спросил ритейлер.

— А теперь, пожалуйста, все замолчите, — громко сказала я, и все на меня посмотрели, как будто это было исключительно неуместное предложение, на которое лучше не обращать внимания, и потом снова все обратились к Фредерику. Он положил свою ложечку рядом с Горячим желанием и сказал, что в монастыре чаще всего очень тихо и что буддизм это фактически профессиональное образование, нет, сказал он, в его жизни не было буддистки, во всяком случае, такой, на пути к которой стоял бы целибат, и действительно, во время медитации, бывает, и удар палкой не заметишь, по крайней мере, благонамеренный, который расслабил бы мускулатуру затылка, и потом он сказал:

— Уми ни сеннен, яма ни сеннен.

— Что это значит? — спросила Эльсбет, и Фредерик сказал:

— Тысячу лет к морю, тысячу лет в горы.

— Ах, как красиво, — сказала Эльсбет и похлопала меня по руке через стол, — так мог бы сказать и твой отец.

Все улыбались Фредерику и выглядели немного смущенными.

— Вы все очень приятные люди, — сказал он.

— Да, ведь правда же? — сказала Эльсбет и выпрямилась.

Фредерик поднялся:

— Пойду-ка я снова надену свое кимоно, — сказал он, и мы все удивленно закивали, мы-то думали, что он в нем и был.