Что я думаю о женщинах

— Может, Натали захочет, чтобы с ней была я? предложила мама.

Я чуть было не рассмеялся.

Для большего эффекта мама развела руки и положила их на стол ладонями вверх. Этот жест она скопировала из старых фильмов с Элом Джонсоном.

— А почему бы и нет? Я ведь в свое время через все это проходила… Ужасно, если Натали окажется одна, без матери и мужа, в огромной страшной больничнице!

(Не спрашивайте, почему у моей мамы больные лежат в «больничнице», а яйца несет «куричница»!)

— Ну, мам, с чего вдруг она окажется одна? — возразил я. — Рядом обязательно будет доктор и несколько медсестер.

— Ты знаешь, мама имела в виду совсем не это! — поджал губы папа.

— Мама, огромное спасибо за предложение, — как можно вкрадчивее поблагодарил я, — но Натали желает, чтобы присутствовал я. Конечно, она предпочла бы Джину, однако ее с нами нет. У бедняжки больше никого не осталось, и я обязательно о ней позабочусь.

На роды у Натали имелся следующий план: малыш должен появиться на свет с минимальной суетой и минимальным количеством лекарств. Мне надлежало проследить, чтобы эти скромные цели воплотились в жизнь. Я должен был смотреть, чтобы медицинский персонал не делал уколы ни ей, ни ребенку и не мешал принять положение, которое она выберет для родов. Если бы медсестра или акушерка без веских причин попытались помешать плану, я должен был дать нарушительнице в глаз.

Ребенок родился в больнице Степпинг-хилл, той самой, где умерла Роуз. Акушерка, бодрая, оптимистически настроенная индианка по имени Мелвис, против плана Натали не возражала — и слава богу, потому что давать ей в глаз было не самой безопасной из затей. Рост Мелвис — метр девяносто пять, грудь — две ядерные боеголовки, руки — окорока.

Роды начались пятнадцатого мая, в четыре утра, и продолжались двенадцать часов пятнадцать минут. Пока Натали кричала, кряхтела и обливалась потом, допотопная стереоустановка проигрывала ее любимые концерты Баха. Иоганн Себастьян тоже входил в план роженицы. Мелвис считала меня бойфрендом Натали, и ни я, ни сама девушка возражать не стали.

Все двенадцать часов Мелвис шутила, стараясь поднять настроение роженице. Мужчин она считала никчемными клоунами, и, будто подтверждая ее правоту, я чуть не пропустил появление ребенка. Когда показалась головка, я гулял по больничной стоянке, дышал вечерним воздухом и жевал шоколадное печенье: так скучал по Джине, что незаметно съел целую пачку.

— Вот они, мужчины: в самый важный момент бегут набивать себе живот! — сказала Мелвис, когда с измазанным шоколадом ртом я вернулся в родильную палату.

Рассмеявшись, акушерка потащила меня взглянуть на чудо, происходившее между ногами Натали. Я раскрыл рот от изумления: передо мной открывался лучший из всех возможных видов на влагалище свояченицы. Увы, в тот момент из него торчала головка ребенка.

Тайна последняя

Мальчик!

Он родился с хохолком темных волос и пенисом, из которого брызгала вода. Я думал, что кроха особых чувств у меня не вызовет, ну, в лучшем случае симпатию, а он прочно занял все мои мысли. Похож и па Натали, и на меня, хотя больше все-таки на маму. Яички для младенца довольно большие. Совсем как у папочки!

Когда малыш рос в чреве Натали, я относился к нему с самодовольным удовлетворением, считая чем-то вроде контракта, который мы с его матерью подписали кровью, обязавшись до конца жизни принимать участие в судьбах друг друга.

Однако, увидев его крошечные пальчики с аккуратными розовыми ноготками, сморщенное, красное, истошно орущее лицо, я испытал невиданное доселе чувство.

Чистую, лишенную похоти любовь.

Натали повсюду носила сына с собой, усталая и одновременно пьяная какой-то неутолимой любовью. Она собиралась назвать его Джоном, пока я не напомнил, что так называют своих сутенеров проститутки. Я предложил имя Джин в честь тети Джины, но новоиспеченная мать заявила, это похоже на джин с тоником. В конце концов договорились на Эрике в честь дяди Эрика, который подарил Натали новую скрипку. Когда малыш подрастет, такое имя любой девчонке понравится!

Я купил видеокамеру и, как возомнивший себя кинорежиссером работяга, стал снимать своего отпрыска. Обалдев от любви, я снимал, как Натали кормит Эрика, Эрика крупным планом, сморщенного, как черносливина. А потом Натали сняла нас обоих спящими.

У Эрика был талант: лежа на спине, он писал фонтанчиком метровой высоты. За первую неделю жизни он дважды описал мне лицо, когда я пытался сменить ему пеленку. Натали он никогда не пачкал, только меня. Интересно, кроха это понимал?

Глядя, как Натали кормит его в гостиной дома номер тринадцать на Шепли-драйв, я растворялся во всепоглощающей любви к счастливой матери и жадному обжоре у нее на груди. Целая череда поздравляющих прошла через наш дом полюбоваться на очередного потребителя природных ресурсов планеты. Когда, глядя в несфокусированные глаза Эрика, мои родители начали приписывать ему несуществующие достоинства, я радовался, что он больше похож на мать, чем на отца.

Единственными, кто не пожелал войти, были розовые подруги Натали. Сладкая троица приехала в белом фургоне с надписью «Дай-Кири». За рулем сидела сама Дай а на Кири — высокая тощая ирландка с надменным, по-лошадиному вытянутым лицом. К моему ужасу, на ней были футбольные шорты, пузырящиеся над бледными жилистыми ногами. С ней явились две подруги с мужскими стрижками и толстыми задницами.

Увидев их, Натали радостно замахала и вынесла ребенка. Целый час женщины стояли на подъездной аллее, передавая Эрика из рук в руки и слащаво сюсюкая. Забежав в дом, свояченица сварила кофе и вынесла подругам на подносе. Начался дождь, и следующие тридцать минут гостьи прощались, затем сели в фургон и укатили прочь.

— Что же ты их войти не пригласила? — спросил я, когда Натали вернулась в дом. — Дождь все-таки.

Молодая мать прошла на кухню и стала вытирать полотенцем влажнее личико Эрика.

— Из-за тебя, — просто ответила она.

— Я бы не возражал.

— Знаю, возражали бы девочки. Они сепаратистки, Гай, и с мужчинами не общаются.

— До сих пор не понимаю, почему им нельзя было войти. Дом-то половой принадлежности не имеет.

Будто желая успокоить меня, Натали протянула мне Эрика.

— Но здесь живешь ты, и ты мужчина.

В душе кипело негодование: новорожденного держали под дождем, потому что у девиц, видите ли, принципы!

— Ну и что? Я ведь не поливаю стены спермой, правда? И не ношу футболки с надписью «Отсоси!». Кстати, а почему они против Эрика не возражали? Он ведь тоже мужчина? Или эти «Дай-Кири» обнимали его, потому что он никого не изнасиловал?

Холодно на меня посмотрев, Натали схватила ребенка и бросилась вон из кухни. Головка Эрика лежала у нее на плече.

— Гай, — обернувшись ко мне, прошипела она, — потрудись, чтобы я больше никогда не слышала подобной ерунды.

Я сделал Эрика своим наперсником и в отсутствие Натали вел с ним долгие беседы. Малыш умел слушать и, когда не плакал, казался внимательным, невозмутимым и мудрым. Хотя признаюсь, в том, что он написал мне в глаз, особой мудрости нет. Но, клянусь Богом, сын меня понимал. Иногда в его взгляде я видел Джину, которая любила меня даже из погребальной урны. Любила и не осуждала. Хотя, возможно, мы видим только то, что хотим.