Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов
Шрифт:
Наиболее радикальным способом реформы быта представляется студенческая коммуна, обобществлявшая каждого своего члена — его труд, доходы, личное имущество, свободное время. Коммуны чаще всего терпели крах, но возрождались на новом месте или с новыми людьми. Почти каждый крупный вуз — Петроградский университет, Политехнический институт и др. — экспериментировал с ними (первые опыты датируются годами Гражданской войны) [270] . Коммуна интересна тем, что ее идеология имела гораздо больше общего с анархизмом или анархо-синдикализмом, нежели с сугубо большевистской программой. Возможно, поэтому государство почти не участвовало в подобных экспериментах [271] . Коммуна являла образец коллективизированного индивида, переставшего принадлежать самому себе. Именно маргинальность опыта приводила предприятие к быстрому краху. Высшая школа все-таки сохраняла обширные пространства для субъекта, оставаясь в то же время одной из многих «точек» значительно индивидуализированного (в городах, во всяком случае) социума. Индивидуализм петроградской жизни с определенного момента препятствовал любым попыткам «коллективизации». С этой точки зрения большевики казались скорее «умеренными». Фракция «рабочей оппозиции» потерпела поражение на X съезде РКП(б), но воспоминание о ней ставило коммуналистские эксперименты в весьма неловкое положение — во всяком случае до начала сталинской культурной революции 1928–1931 годов [272] .
270
Первая годовщина студенческих коммун // Красная газета. 1925. 1 февраля; Красный студент. 1924. № 4/5. С. 44–45; № 8/9. С. 44–45; № 10/11. С. 34; 1925. № 1. С. 22; № 2. С. 35; № 3. С.19–20. Ср. с трудовой сельскохозяйственной коммуной универсантов 1919 года: ЦГА СПб. Ф. 2555. Оп. 1. Д. 192. Л. 74.
271
Stites R.Revolutionary Dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. N.Y.; Oxford, 1989. P. 205–222.
272
О «культурной революции» см.: Cultural Revolution in Russia, 1928–1931 / Ed. by S. Fitzpatrick. Bloomington; L., 1984. Ср.: Stites RRevolutionary Dreams. P. 235–241.
Городская география студенчества первой половины 1920-х годов также менялась. Хотя количество высших учебных заведений сперва резко увеличилось, а затем столь же стремительно сократилось, они концентрировались в центральных районах Петрограда. Поэтому с точки зрения учебы студенчество было ориентировано на центр — равно как и в отношении досуга [273] . Однако «спальные» студенческие районы могли располагаться даже в сельской местности, как это было с одной университетской коммуной в конце Гражданской войны. Виды используемого учащимися транспорта остались те же, но стерлась связанная с ними иерархия социальных позиций. Произошли перемены и в формах досуга. Из закусочных, кафе, студенческих столовых и баров центры отдыха и развлечений сместились в общежития и частные квартиры — вследствие экономических и политических сложностей. В мире «нового» студенчества досуг не был исключением и принял коллективные формы: от кружков до застолья, с групповыми (или в групповом окружении) играми, народными песнями, праздниками. Кроме того, появился организованный досуг — прежде всего кружки (спортивные, хоровые, литературные, рисунка и т. п.). Более традиционное студенчество собиралось на квартирах, участвуя в привычных литературно-поэтических, философских, социально-политических дебатах, по форме мало чем отличавшихся от дореволюционной практики [274] . Возрождалась культура домашних кружков, имевшая к тому времени многолетнюю традицию в российском образованном обществе.
273
Ср. с порайонным списком вузов Петрограда в годы Гражданской войны: ЦГА СПб. Ф. 2551. Оп. 1.Д. 1162. Л. 1–7.
274
См., напр.: На штурм науки. С. 91–93, 124–126, 137–138, 182, 190, 200–202, 213, 220, 231, 238, 240–241.
Кружки
275
Habermas J.Strukturwandel der "Offentlichkeit: Untersuchungen zu einer Kategorie der b"urgerlichen Gessellschaft. Frankfurt am Main, 1995. S. 107–116.
276
Лихачев Д. С.Воспоминания. СПб., 1995. С. 132–136 (история «Братства святого Серафима Саровского» и проникновения в него провокатора Ионкина).
277
Александров Д. А.Историческая антропология науки в России // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4. С. 7–9.
В дискурсе и практиках студенческой сексуальности также наблюдаются изменения и известная стабильность. Осмысливали эту сторону жизненного мира те же люди и в тех же категориях, что и до 1917 года. По крайней мере, опрашивая в середине 1920-х годов студентов Технологического института, организаторы анкеты обращались к опросу конца 1909/1910 года как к материалу для сравнения [278] . Однако появился ряд принципиально новых моментов: особое внимание к первому сексуальному опыту, к проблематике мастурбации, к взглядам на любовь и брак. Озабоченность рациональностью, дисциплинированностью, общественной «полезностью» универсанта как homo sexualis, заметная с конца XIX века, усилилась с превращением студенчества в экспериментальное поле для поиска моделей совершенного общества будущего. «Мониторинг» сексуальной жизни вузовцев позволял узнать о перспективных или тревожных тенденциях с целью ее гармонизации при помощи социальной инженерии. Тем более что смешанное высшее образование и приток «красного» студенчества подразумевали повышенный интерес к тем потенциальным опасностям, которые подстерегали социально «здоровые» группы и обращенные на них государственные интересы на этом пути. Поэтому проблематика «буржуазного» и «мелкобуржуазного» влияния на сексуальную жизнь «пролетариев», с одной стороны, и тема брошенных детей и аборта — с другой, пользовались особой популярностью. Дискурсивная «рамка» обсуждения вопроса не изменилась: сексуальность ради деторождения, а не для удовольствия. Тяжелые сомнения окружали, правда, институциональную форму реализации этой установки: дебатировали саму необходимость и полезность брака. Тема «естественного», «человеческой природы» сильно психологизировалась под влиянием фрейдовского психоанализа [279] . Значительное влияние оказывали современные представления об энергии и павловско-бехтеревская теория условных рефлексов (последняя постепенно усиливалась). Сексуальная жизнь стала одной из популярных тем публичных студенческих дискуссий, так что научные представления эпохи «реконструировались» и усваивались не только за чтением книг и газет или в личных беседах. (Мы не случайно употребили слово «реконструкция», поскольку весьма специфический советский психоанализ — в отличие от классической венской модели — рождался, как ни банально это звучит, под шум университетских аудиторий и газетно-журнальный «перезвон».)
278
Данный пример может показаться некорректным, так как анкета 1909 года не касалась сексуального поведения. Однако он точно характеризует отношения преемственности в социологии студенчества до и после 1917 года. Ср.: К характеристике современного студенчества (по данным переписи 1909–1910 гг. в С.-Петербургском Технологическом Институте) // Научно-Экономический Кружок при С.-Петербургском Технологическом Институте. Вып. 1 / Под ред. М. В. Бернацкого. СПб., 1910; К характеристике современного студенчества: По материалам анонимной анкеты, проведенной в Технологическом институте им. Ленсовета в 1926 г. Л., 1927. Анкета 1926 года реферировалась к половой переписи московского студенчества 1904 года, к опросу свердловцев (см.: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923) и неопубликованной анкете политехников 1925 года: К характеристике… С. 97–110.
279
Эткинд А. М.Эрос невозможного: История психоанализа в России. М., 1994. С. 171–271.
Начало нэпа отмечено всплесками бунта — так называемой «теорией стакана воды», нашедшей отражение в немногочисленных маргинальных студенческих статьях. В прессе Петрограда не удалось обнаружить ее следов, но в провинции они сохранились. Например, в Перми универсант С. Смирнов опубликовал получившую широкую известность заметку о желательности беспрепятственной смены полового партнера при условии так называемой «социализации» детей [280] . Насколько можно понять из краткой заметки, оправданием для автора служили «буржуазный характер» брака и необходимость удовлетворять «естественную человеческую потребность» — о гедонизме речи нет. Любопытно само по себе, что в центре внимания Смирнова оказался индивид, его«потребности». Однако с одной стороны, смирновская концепция индивида «несамостоятельна» (и эта маргинальность подтверждается и его суждениями о «буржуазности» и лицемерии брачного союза — в качестве главного аргумента, и «биологизацией» человека), а с другой, она вступила в противоречие с «коллективизирующим» дискурсом 1920-х годов, парадоксальным образом к нему же и реферируясь (индивид принадлежит «общему делу», а не самому себе). Смирнов не усмотрел общественного интереса в числах— демографии — и не учел «смены декораций», то есть «реализма» партийной политики нэповских лет. В рамках официального дискурса признавалась желательность социализации детей, но в то же время констатировалась ее актуальная «нереалистичность». Вероятно, за прагматическим поворотом к семье угадывалась и «немыслимость» иного, по крайней мере, для многих [281] . Но элемент конвенционального прагматизмабыло бы неразумно игнорировать. Именно этот прагматизм, обусловленный господствовавшими формами мышления, заставил учащихся высшей школы достаточно быстро изменить оценки. Если в начале 1920-х гг. большинство отвергало брак как «буржуазный» институт, то уже через четыре-пять лет он в качестве оптимальной социальной формы интимности конкурировал с «продолжительными отношениями» с партнером (без регистрации) [282] .
280
Смирнов С.Мысли о сущности старой и новой любви // Студент-пролетарий (Пермь). 1924. № 3. С. 28–30; Попова Ю.Ответ тт. Смирнову и Рдецкой // Там же. № 4. С. 53–55. Ср.: Т-лев А.Вредные уклоны // Красная молодежь. 1924. № 3. С. 109–112.
281
Это скрывалось за «пропагандой» пусть незарегистрированного, но все же стабильного союза половых партнеров. Ср.: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923. С. 95, 130.
282
В связи с этим отметим неопределенность юридической границы между тем и другим: семейный кодекс предполагал одни и те же последствия в случае рождения ребенка для супругов и сожителей.
Замкнутая в семейные рамки идеальная сексуальная жизнь, ориентированная на демографическую стратегию государства и общества, оказалась несовместимой с проявлениями нерепродуктивной сексуальности, прежде всего с наиболее распространенным и очевидным из них — мастурбацией. Чему в большей степени обязана дискурсивная норма, стимулировавшая и категориально структурировавшая «истерию мысли» вокруг мастурбации в Советской России 1920-х годов? Представлениям отечественных врачей, как они сложились под влиянием европейской медицины XVIII–XIX веков? Противоречиям до- и послереволюционного российского либерального дискурса о сексуальности? Религиозно-догматическим воззрениям на мастурбацию (в России — прежде всего по православному канону)? Формировавшимся сложными путями и синкретичным по своей структуре повседневным практикам, данным людям только в языке, через язык или по образцу языка? [283] Так или иначе, очевиден сам факт российского «невроза» на этой почве в то время, как в Европе и Америке страх перед онанизмом «выдыхается» уже в последней четверти девятнадцатого столетия [284] . Студенчество в силу понятных социальных причин оказалось одним из главных жертв «охоты» на мастурбацию. Социологи и врачи уделяли важное внимание студенческому онанизму в опросах и публицистике. Рядовая анкета о половой жизни содержала обширный раздел о мастурбации: первый опыт; различные «вредные» влияния, спровоцировавшие мастурбацию (книги, картины, друзья, наблюдение за людьми и животными и т. д.); «возраст» мастурбации; воздействие «нормальной» половой жизни, в частности брака; частота актов и т. п. [285] Выпускалась масса популярных брошюр [286] . Большинство посетителей консультаций по половому вопросу — молодых мужчин от 20 до 30 лет — связывали свои проблемы именно с онанизмом, пусть даже давним и кратковременным [287] . В данном случае можно говорить не просто о проблеме нерепродуктивного секса, но о субъекте как таковом — ибо «секс с самим собой» не имеет прямого отношения к внешнему миру: индивид замкнут на самое себя. Эволюция представлений о мастурбации, таким образом, непосредственно соприкасается с историей индивидуализма на Западе и в России. Было бы недальновидно рассматривать «кампанию по борьбе с мастурбацией» только в репрессивном контексте, поскольку складывание самой «тревожной» категории и практик «греха» концентрировало внимание индивида — в нашем случае студента — на собственном «я» и на своем теле (что связано одно с другим) [288] . Отметим, как важный аспект комментируемого дискурса, связь, проводившуюся между мастурбацией и психическим здоровьем. Эта особенность была «врожденной» чертой ново-европейского мышления о мастурбации с XVIII века [289] . Но русские врачи и гигиенисты жили не в безвоздушном пространстве и внимательно следили за зарубежной литературой: в этой последней онанизм еще с конца XIX века перестал увязываться с соматическими изменениями в организме и если и представлялся до известной степени опасным, то как источник беспокойства, обусловленного исторически. В России чаще всего говорили о психопатии, неврозах, импотенции [290] . Именно эмоциональная сфера выглядела самой уязвимой. Психические потрясения негативно сказались бы на общественной ролииндивида в новом обществе, не позволили бы ему выдержать нагрузок «революционного строительства». Тем более что проблематика нервного истощения, психических расстройств, самоубийств была «на слуху»: кремлевский доктор А. Б. Залкинд в середине 1920-х годов посвятил психическим болезням партийного актива целую книгу [291] . Учитывая распространение психоанализа, важно подчеркнуть «сексуальный характер» классической психоаналитической теории, несмотря на «асексуальную» ее ре интерпретацию советскими аналитиками. Ведь даже эти «перетолковывания» конструировались в рамках и по ходу дискуссии с Фрейдом, его текстами и сочинениями его учеников [292] . Поэтому искать в студенческом (и не только) дискурсе о мастурбации исключительно следы века Просвещения и даже XIX столетия означало бы упрощение. Скорее стоит вести разговор о «модернистском» синтезе.
283
См. о языковом акте: Витгенштейн Л.Философские исследования // Он же. Философские работы. Ч. 1. Пер. Козловой Н. С., col1_0, 1994. С. 215, 218, 248–2.49; Austin J. L.Philosophical Papers. Oxford, 1962. P. 107–116.
284
Stengers J., Van Neck A.Histoire d’une grande peur: la masturbation. Bruxelles, 1984. P. 135–148.
285
См., например: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. Опыт социально-биологического обследования. М.; Пг., 1923. С. 29–45; Ласс Д. И.Современное студенчество. Быт, половая жизнь. М.; Л., 1928. С. 167, 188, 193, 212; Поляков Е.Студенчество ЛМИ как профессионально-бытовая группа (По анкетному обследованию 1924/25 г.) // Социальная гигиена. 1928. № 1 (11). С. 83; Половая жизнь студенчества. Итоги анкеты // Студент-пролетарий (Пермь). 1924. № 6/7. С. 67; Баткис Г. А., Гурвич Л. С., Маянц А. И.Проблемы пола среди молодежи Востока. М., 1930. С. 20–22, 38; Платовский А. К.Половая жизнь современного студенчества. Ростов-на-Дону, 1926. С. 19–23; Петренко И. Г.К вопросу о половой жизни учащейся молодежи. Харьков, 1925. С. 14–15; Голосовкер С. Я. Ополовом быте мужчины. Казань, 1927. С. 10–16 и др.
286
Никулин С. В.Онанизм, его причины и борьба с ним // Половой вопрос. / Под ред. col1_0; Л., 1924. С. 169–174 и др.; Голомб Д.Половая жизнь нормальная и ненормальная. [Б.м.], 1926. С. 18–26; Якобзон Л. Я.Онанизм. Изд. 3-е. М.; Л., 1930; Файнгольд Л. И.Онанизм. Его причины, последствия и меры борьбы с ним. [Б.м.], 1927; Флоринский А. В.Онанизм. Его причины, последствия, предупреждение и лечение. [Харьков], 1927; Михайлов (доктор).Борьба с онанизмом в семье и школе. Изд. 2-е. Л., 1925, и др.
287
Berstein Е.Panic, Polovoy Voprosand the Problem of Male Sexuality in the Consultation for Sexual Hygiene in the 1920s. (Неопубликованный доклад на конференции по истории повседневности в России 1921–1941 гг.). СПб., 1994. Р. 6–11.
288
В этой связи характерно исчезновение дискурса о мастурбации (и вообще о сексе) в 1930-е годы. По крайней мере, так представляется на первый взгляд. Связано ли это с другими формами производства индивида? Последнее, в свете недавних исследований О. Хархордина, весьма возможно. Ср.: Kharkhordin О.The Soviet Individual: Genealogy of A Dissimulating Animal; Kharkhordin О.Reveal and Dissimulate: A Genealogy of Private Life in Soviet Russia // Public and Private in Thought and Practice / Ed. by Weintraub J. and Kumar К. Chicago, 1996.
289
Stengers J., Van Neck A.Op. cit. P. 49–89.
290
Berstein E.Op. cit. Равным образом см. литературу, указанную в примеч. 4 на с 115–116. (в файле — примечание № 286. — верст.).
291
Залкинд А. Б.Очерки культуры революционного времени. М., 1924.
292
О советском психоанализе см.: Эткинд А. М.Эрос невозможного… С. 171–271.
Интересно и то, что озабоченность мастурбацией вопреки содержанию дискуссии вела к результатам, прямо противоположным целям дискурсивно компетентных специалистов (врачей, учителей, пропагандистов), — а именно к конструированию историческинаиболее «массового» субъекта. Этот вывод позволяет по-новому посмотреть на логику «коллективизирующего» мышления, по крайней мере в отдельных его сегментах. Присмотримся снова к Лиге «Время»: тейлоризм начинается с индивида. Конечно, преувеличивать не стоит — бригадно-лабораторный метод игнорирует «индивидуальное»: группа работает, отчитывается, аттестуется. Но нет ли в рамках той же группы неких индивидуализирующих практик? Не заключают ли ее члены своеобразный контракт, в отличие от крестьянской общины? Пока у нас недостаточно материала, чтобы ответить на этот вопрос.
Тема мастурбации подводит нас к более общей проблеме студенческого мышления о сексуальности: как конструировалось «модельное», идеальное сексуальное поведение. Представляется, что само это «конструирование» было в нэповский период задачей со многими неизвестными. Партийные и комсомольские лидеры, озабоченные моральным и физическим «здоровьем» будущей советской элиты, с трудом соединяли противоречившие друг другу установки — критику института «буржуазной семьи» и осуждение не менее «буржуазного разврата» [293] . Первая была юридически закреплена в советском семейном праве, предусматривавшем примат брака де — факто, признание равноправия обеих сторон в семейных отношениях, простоту процедуры развода, равноправие «незаконнорожденных» [294] . По сравнению с семейным правом европейских государств и США послереволюционные правовые нормы означали несомненный прогресс [295] . В свою очередь, «война» с развратом вылилась в ряд громких политических кампаний середины — второй половины 1920-х годов: вокруг «чубаровского дела», «кореньковщины», «есенинщины» и т. п. В начале десятилетия дискуссия вокруг статьи А. М. Коллонтай «Дорогу крылатому пролетарскому Эросу!» велась на страницах журнала «Молодая Гвардия»; «Правда» публиковала материалы дискуссии и постановления ЦКК РКП(б) о партийной этике; большие споры вызывали проекты А. Б. Залкинда [296] . Даже главные «либертарианцы» эпохи — например, Коллонтай — при вдумчивом прочтении их «манифестов» выглядят вполне «умеренными» (с позиций сегодняшнего дня, разумеется). Они оставались верны марксистской критике семьи в немецкой традиции
начала века (Каутский, Бебель, Цеткин), но настаивали на регулировании интимной жизни индивида рабочим коллективом. В некоторых «экстремистских» текстах всякая интимность растворяется в публичной сфере. Залкинд писал о подборе полового партнера исключительно по принципу «классовой целесообразности» [297] . Е. А. Преображенский предлагал «элитистскую» модель, где государственная бюрократия и наука определяют саму возможность той или иной формы сексуальной жизни индивида [298] . Перед нами предстает идеал «прозрачной», рационально организованной и управляемой сексуальности. Такой ее видели и врачи, и гигиенисты, и статистики.293
Fitzpatrick Sh.Sex and Revolution: An Examination of Literary and Statistical Data on the Mores of Soviet Students in the 1920s // The Journal of Modern History. 1978. V. 50. № 2. P. 255–256; Naiman E.The Case of Chubarov Alley: Collective Rape, Utopian Desire and the Mentality of NEP // Rissian History / Histoire Russe. 1990. V. 17. № 1. P. 17–30.
294
Ср.: ВЦИК XII созыва. Вторая сессия. Стенограф, отчет. М., 1925. С. 222–312; ВЦИК XII созыва. Третья сессия. Стенограф, отчет. М., 1926. С. 554–704, 862–868; Брак и семья. Тезисы к проекту Кодекса о браке, семье и опеке. Предисловие П. Стучки. М., 1926. С. 19, 24.
295
Это понимали многие европейские интеллектуалы эпохи: Reich W.La r'evolution sexuelle. Pour une autonomie caract'erielle de l’homme / Tr. de l’anglais par C. Sinelnikoff. Paris, 1970. P. 245–251.
296
Коллонтай A. M.Дорогу крылатому пролетарскому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Молодая Гвардия. 1923. № 3 (10). С. 111–124; Партийная этика: (Докум. и матер. дискуссии 20-х годов) / Под ред. А. А. Гусейнова и др. М., 1989. С. 167–169, 183–190, 199–200, 202, 205, 206–208, 214, 217–218, 236–238, 242–243, 262–264, 289, 300–301, 315–326, 332–342, 351, 356–357, 361–394; Залкинд А. Б.Половая жизнь и современная молодежь // Коммунистическая мораль и семейные отношения. Сб. ст. Л., 1926. С. 118–130; Он же.Половой фетишизм. К пересмотру полового вопроса. М., 1925; Он же.Половой вопрос в условиях советской общественности. Л., 1926.
297
Залкинд А. Б.Половой вопрос в условиях советской общественности. С. 55–60.
298
Преображенский Е. А.О морали и классовых нормах. М.; Л., 1923. С. 96–99, 102.
Картина сексуального поведения, рисуемая социологическими опросами 1920-х годов, концентрирована на функциональной связи между теми или иными поведенческими «фактами» и возрастом опрашиваемого студента. Под влиянием психоанализа сформировались представления о детской сексуальности. Но именно ее интерпретация показывает, насколько связаны были в тогдашних формах мышления нормативность и возрастная шкала. «Омоложение» первого сексуального опыта, констатируемое во многих опросах, вызывало у статистиков серьезное беспокойство, как болезненное отклонение. Одновременно оно увязывалось с более ранним взрослением ребенка из рабочей или крестьянской семьи, что указывает на социально-иерархические коннотации возрастной шкалы в «статистике» нэпа [299] . Однако этот «положительный» социальный контекст не нивелировал, а напротив, усиливал тревогу. Социолог или гигиенист имели в виду, даже если они не соглашались с психоанализом, что детство, возможно, не лишено сексуальных переживаний [300] . Тем опаснее выпустить «детский секс» из-под контроля: поступить так — значило бы дать свободу «анархии» удовольствий, не имеющих ничего общего с государственной и общественной пользой. С другой стороны, «энергетическая» картина мира диктовала признание того факта, что «кража» энергии организма ребенка на секс сказалась бы на его физических и интеллектуальных способностях. Таким образом, до известного момента детская сексуальность должна оставаться под надежным контролем. Поскольку главная угроза исходила от онанизма, то ребенок, имевший такой опыт, относился некоторыми врачами к «нецеломудренным» [301] . В рамках этой логики юноша едва ли имел право на свободу проявления «инстинкта». Ради собственного успеха и интересов общества ему следовало, в идеальном случае, «воздерживаться» до брака. Разумеется, и тут «опасность» мастурбации оказалась далеко не на последнем месте. Принципиальным стал вопрос о брачном возрасте. Многие врачи и статистики утверждали необходимость раннего брака [302] . Косвенно они признавали «неподатливость» сексуального поведения для контроля и элементарной рационализации, по крайней мере, в современных им общественных условиях. Но не меньше специалистов верило в успех «просвещения», в направляемоеизменение человеческой «натуры»: например, одесский врач и медицинский статистик Д. И. Ласс с удовлетворением отмечал поворот к традиционным ценностям среди студенчества Одессы [303] . Учитывая стремление к контролю и рационализации человеческого поведения в целом, неудивительна и регламентация брачной половой жизни. Некоторым из составителей подобных регламентов — таким, как А. Б. Залкинд, — позавидовали бы иные составители католических инструкций [304] . Рекомендовалось сократить сексуальные контакты до необходимого для деторождения и «товарищеской спайки» уровня, экономя физическую и психическую энергию для иных общественно и государственно полезных целей [305] . Статистиков интересовала регулярность сексуальной жизни семейных студентов и их практики в случае длительного раздельного проживания супругов [306] . Равным образом беспокоились они о внебрачных половых связях (в социальном, возрастном, этническом аспектах), в частности о пользовании проституцией. Последнее казалось тем тревожнее, что напоминало поведение дореволюционного студента, часто посещавшего столичные бордели, и тем самым свидетельствовало о «буржуазном заражении» студентов-«пролетариев». Кроме того, контакт гражданина с проституткой в советских условиях никак не вписывался в государственные интересы. В представлении медиков студент, пользовавшийся услугами «жриц любви», был уже отчасти болен, оказываясь социально и физически (сифилис, триппер) уязвимым [307] .
299
Ср.: Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. С. 30, 124–125.
300
Когда интерпретатор твердо придерживался концепций Павлова — Бехтерева, детская сексуальность увязывалась с фактами среды, закрепленными посредством условных рефлексов в детском сознании. Ср., в частности: Бехтерев В. М.Половые уклонения и извращения в свете рефлексологии // Вопросы изучения и воспитания личности / Под ред. Бехтерева В. М. № 4/5. Пб., 1922. С. 745–746. Ср. всю статью в целом: С. 644–746.
301
Михайлов (доктор).Борьба с онанизмом в семье и школе. Изд. 2-е. Л., 1925, С 5.
302
Петренко И. Г.К вопросу о половой жизни учащейся молодежи. (Оттиск из журнала «Профилактическая медицина», № 6). Харьков, 1925. С. 16.
303
Ласс Д. И.Современное студенчество. С. 193, 211.
304
После Тридентского собора, знаменовавшего поворотный момент в истории контрреформации, половая жизнь верующего превратилась в одну из главных забот исповедника и, следовательно, стала в ряд центральных тем исповеди: Foucault М.Histoire de la sexualit'e. V.1: Volont'e de savoir. Paris, 1976. P. 84–85.
305
Залкинд А. Б.Половой фетишизм. С. 14, 32, 44; Он же.Половой вопрос в условиях советской общественности. С. 45, 55, 62.
306
Баткис Г. А., Гурвич Л. С., Маянц А. И.Проблемы пола среди молодежи Востока. С. 27–29; Гельман И.Половая жизнь современной молодежи. С. 82–90.
307
О проституции в Петрограде 1920-х годов см.: Левина Н. Б., Шкаровский M. B.Проституция в Петербурге (40-е гг. XIX в. — 40-е гг. XX в.). М., 1994. С. 60–97, 179–215.
Регулирование половой жизни могло быть и несколько более гибким. В случае серьезных «отклонений» от «нормы» (гомосексуализм, садомазохизм, педофилия и т. п. [308] ) медики рекомендовали мастурбацию как меньшее зло, понимая нереалистичность пожизненного воздержания [309] . Безусловно, этот «либерализм» не противоречил парадигмам мышления эпохи.
Имели ли дискуссии о студенческой сексуальности сугубо «репрессивный» оттенок? Следует, по-видимому, согласиться с М. Фуко, что само беспрестанное обсуждение «запретной темы» создавало новые источники удовольствия — самим фактом «говорения», признания, науки сексуальности [310] . Конструировались новая личность и новые отношения микровласти в российском обществе. На первый взгляд кажется противоречием соседство самого либерального в тогдашнем «развитом мире» семейного законодательства [311] и рассмотренного выше типа мышления о сексуальной жизни. Загадка отчасти разрешается в рамках того же дискурса: «исправление» возможно через медицинскую и гигиеническую пропаганду и надзор советской «пролетарской» общественности. Вспоминается идея «паноптикума Бентама», которую неоднократно анализировал Фуко [312] . В рамках языка просветителей человек оказывался достаточно «прозрачен» и управляем доводами разума. Насколько советские специалисты и сами студенты оказались близки к этому взгляду на мир 150 лет спустя? Вопрос вдвойне непрост, поскольку родившиеся во второй половине XIX столетия социальные науки, по существу, вернулись к картезианской логикеПросвещения (либо продолжили ее победное шествие): прояснение горизонтов бессознательного— в широком смысле — ради осознанногоуправления им [313] . С другой стороны, значительно повлиявшая на русских интеллектуалов Серебряного века философия Ф. Ницше осуществила глубокую критику новоевропейского рационализма и, в частности, подновленного кантианства представителей социальных наук [314] . Возможно, поэтому подспудная тревога за успех эксперимента присутствует и во многих из цитированных выше текстов. Тот же Д. И. Лacc позволил заподозрить себя в снисходительном отношении к мастурбации; еще более «либерален» казанский врач С. Я. Голосовкер, утверждавший, что последствия мастурбации, хоть и нежелательны, но менее опасны для общества, чем беспорядочная половая жизнь, чреватая заражением венерической болезнью [315] . За стремлением создать общество «половых скромников» (А. Б. Залкинд) угадывается беспокойство перед «джином из бутылки», которого невозможно контролировать. Эта «раздвоенность» — критика «буржуазности» и викторианский дух — предопределила двусмысленность студенческих практик сексуальной жизни, отмеченную еще в статье Ш. Фицпатрик [316] . Студенты часто рассматривали свое сексуальное поведение как ненормативное, в то же время будучи весьма «умеренны» (с современной точки зрения, конечно) на практике. Осмысливая интимную жизнь как аспект публичной сферы,учащиеся одновременно конструировали себя как индивиды. Соответственно эта индивидуальность существенно отличалась от «католической» в Западной Европе (и, вероятно, от протестантской): она реферировалась не к теологическим нормам и не к сугубо «научному» дискурсу, но к общественно-государственному интересу, менявшемуся в зависимости от обстоятельств и корректировавшему марксистскую картину мира. Допустимо предположить, что эта специфика была во многом предопределена православием, под влиянием которого оформился «жизненный мир» населения России, а также тем сложным синтезом, который обустраивал мир практик российских образованных слоев начиная с эпохи Петра I. Развивать здесь эту чересчур общую декларацию нам не представляется ни уместным, ни доказательным. Отметим лишь, что будущая элита сталинской эпохи, существенно повлиявшая на особенности процессов индивидуализации в 1930–1950-е годы, конструировалась именно в университете и институте периода нэпа [317] .
308
Перечисляя несопоставимые, с точки зрения современной медицины, психологии и общественного мнения, сексуальные ориентации в одном ряду, автор никоим образом не выражает этим личного отношения к ним.
309
См., напр.: Голосовкер С. Я.О половом быте мужчины. С. 13–16.
310
Foucault М.Op. cit. Р. 94–98.
311
И не только семейного: тот же гомосексуализм в СССР, в отличие от большинства западных государств, до 1934 года не преследовался как преступление.
312
Foucault М.Surveiller et punir. Naissance de la prison. Paris, 1975. P. 228–264; Idem.L’entretien // Bentham J. Le panoptique. Paris, 1977. P. 9–31.
313
Фуко М.Слова и вещи: Археология гуманитарных наук / Пер. В. П. Визгина, Н. С. Автономовой. СПб., 1994 (фактически репринт московского издания 1977 г.). С. 343–356, 392–404.
314
О влиянии Ницше на русскую культуру и философию см.: Nietzsche in Russia / Ed. by Rosenthal B. G. Princeton; New Jersey, 1986. P. 127–145, 275–311, 331–354; Эткинд A. M.Указ. соч. С. 18–24 и др.
315
Голосовкер С. Я.О половом быте мужчины (Выпуск «Казанского Медицинского Журнала»), Казань, 1927. С. 10, 13, 15–16.
316
Fitzpatrick S.Sex and Revolution. P. 255–256.
317
О дальнейшей эволюции субъекта в России см.: Kharkhordin О.The Soviet individual: Genealogy of a dissimulating animal.
Как и до революции, более «духовные» формы повседневной жизни (впрочем, неотделимые от рассмотренных выше) — чтение, театр, кинематограф, изобразительное искусство, музыка и т. п. — были не менее важны для конструирования и трансформации студенческой идентичности. Изменения, привнесенные «красным» студенчеством, при первом приближении также можно определить как своего рода «коллективизацию», не затронувшую разве что чтение. «Старое» студенчество создавало и участвовало в многочисленных литературных и поэтических кружках — как собственно студенческих, так и профессиональных. Но скорее это было поле саморепрезентации, чем «коллективного» творчества [318] . Иной характер приобрели «красные» кружки. Прежде всего они были достаточно «официальными», то есть имели свои помещения в институте и действовали с разрешения, а часто и при активной помощи администрации и партийных комитетов, сдвигая «пограничную полосу» между студенчеством и госбюрократией и превращая студента в агента-партнера государства [319] . Менялись также практики творчества: речь шла о систематической учебе и коллективности опыта. Кстати, групповые виды творчества пользовались особой популярностью — например, хоровое пение. Вырос интерес к театру, до революции бывшему в первую очередь профессиональным занятием, а в 1920-е годы ставшему популярной формой студенческой самодеятельности [320] . Появились студенческая журналистика и, следом, культура оформления стенгазеты. Студкоры работали как для университетской или институтской газеты (стенгазеты), так и для городских и московских студенческих изданий, советских и партийно-комсомольских газет и журналов. Они имели не только институтские, но и общегородской центр — бюро студкоров при журнале «Красный студент» [321] . Участие в деятельности разного рода творческих объединений считалось неотъемлемой составляющей партийной, комсомольской и профсоюзной работы «пролетария» и средством влияния на «болото». Признавая, что «официозная» культура доминировала в «статусных» студенческих кружках, отметим неопределенность понятия «официозная культура» в годы нэпа, по крайней мере в первой половине 1920-х годов. В самом деле, что можно считать «официозом» в литературном движении эпохи — РАПП, «Кузницу», ЛЕФ? Аналогично, был ли мейерхольдовский театр безусловной доминантой после своеобразной «диктатуры» первых революционных лет? Стоит напомнить, что даже группировке, связанной с именем опального Замятина, — «Серапионовым братьям» — не чинили особых препятствий [322] . Еще более удивительными могут показаться человеку неосведомленному относительная свобода и возможность печататься, коими располагали ученики расстрелянного Н. С. Гумилева, публичные выступления А. А. Ахматовой и т. д. [323] Соответственно многообразие форм культурной жизни отвечало многообразию габитусов в тогдашнем российском обществе, однако же не находившему своего завершения в политике и идеологии. Студенчество же и до революции не составляло единого целого, хотя, судя по опросам рубежа 1900–1910-х годов, «классические» вкусы преобладали (Толстой, Достоевский, Пушкин в литературе, например) [324] . Но в начале 1920-х годов водораздел в культурных пристрастиях мог означать нечто большее, чем до 1917 года. Речь идет о демонстративной привязанности «белоподкладочников» и «болота» к богемным дореволюционным и сравнительно аполитичным современным культурным течениям, в то время как «красное» студенчество увлекалось «пролетарской литературой» и футуризмом. К середине десятилетия, по мере «гомогенизации» студенчества и своеобразной «реставрации» его маргинального статуса, карта культурных предпочтений также эволюционировала; кульминацией этих перемен стала кампания по борьбе с «есенинщиной» [325] . Фигура С. Есенина и его поэзия надолго стали культовыми — и не столько в среде студенческой «богемы» старого образца, сколько среди «пролетариев» и «крестьян». Одновременно эти предпочтения приобрели ярко выраженную политическую окраску оппозиционного характера, маргинализируя их носителей.
318
Ср.: Рождественский B. A.Первые опыты // Ленинградский университет в воспоминаниях современников: В 3 т. / Под ред. В. А. Ежова, В. В. Мавродина. Т. II. Петербургский-Петроградский университет. 1895–1917. Л., 1982. С. 150–151.
319
Красный студент. 1924. № 2. С. 15–16, 35; № 3. С. 32–33; № 4/5. С. 45; № 8/9. С. 33–35; № 10/11. С. 34–36; 1925. № 1. С. 9; № 2. С. 24–25, 32; № 4. С. 30–31; № 6. С. 4–6.
320
Там же. 1924. № 1. С. 41–42; № 2. С. 31–35; 1925. № 2. С. 38.
321
Там же. 1924. № 1. С. 18–20; № 2. С. 29–30; № 3. С. 33–34, 35; № 4/5. С. 38–39, 48; № 6. С. 38; № 7. С. 15; № 10/11. С. 45; 1925. № 1. С. 30; № 2. С. 44; № 3. С. 43–45.
322
Каверин В. А.Освещенные окна. С. 445–588.
323
Красный студент. 1925. № 2. С. 38.
324
Слушательницы С.-Петербургских Высших Женских (Бестужевских) Курсов. Поданным переписи (анкеты), выполненной статистическим семинарием в ноябре 1909 г. / Под ред. А. А. Кауфмана. СПб., 1912. С. 114, 118, 122, 123.
325
Против упадничества, против есенинщины М., 1926.