Чтоб услыхал хоть один человек

Лермонтов говорил: «Во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Мне кажется, я тоже раздвоен. Одно из моих «я» беспрерывно насмехается над другим моим «я» и унижает его. Я ничего не стоящий человек, лишённый самолюбия. Может быть, это объяснит, почему я, прочитав «Боркмана» и «Нору», не живу своей собственной жизнью. Я нахожусь в каком-то опьянении и в то же время беспрерывно пробуждаюсь от него. Я нахожусь в плену каких-то представлений и в то же время всегда освобождаюсь от них. Жажда жизни, жажда чувственных наслаждений временами сплетается во мне с чувством опустошённости. Прямо противоположные вещи одновременно заставляют меня стремиться в противоположные направления. Я верю, что я умён. Только этот ум достоин того, чтобы проклясть его. Я стремлюсь быть умным и в то же время страдаю от ума. Как хорошо, если бы исчезли обе эти противоборствующие силы. Если этого не произойдёт, я не смогу обрести покой и до тех пор останусь малодушным человеком, лишённым самолюбия. Ты, наверное, будешь смеяться. Что же, я достоин того.

Мне кажется, я до конца своих дней буду чувствовать себя одиноким. И грудь мою будет разрывать печаль, как у жалкого паломника. Я могу полагаться лишь на тебя, испытывающего (в большей или меньшей степени) те же чувства, что и я.

Если тебя не станет, я не буду знать, что мне делать. Стоит подумать, что когда-нибудь наступит такой день, когда нам придётся расстаться, как мне становится не по себе. Мне начинает казаться, что ты бросишь меня.

Ну, что же поделаешь. В конце концов, у нас одинаковая судьба. Всех ожидает одна и та же участь.

Для чего, собственно, я живу? Бог для меня значит всё меньше и меньше. Жить ради продления рода, ради потомства – я даже начинаю думать, что в этом истина. Может быть, развлечения, восполняющие несовершенство окружающего мира, помогут рассеять эту грусть. Но как избавиться от чувства опустошённости? Жить ради продления рода – как печально звучат эти слова.

Крайняя точка – смерть? Но мне кажется, что пока ещё всё образуется. Кажется даже, что я не умру. Трусость. Малодушие. Я не хочу умирать, не имея никаких оснований не хотеть умирать. Обуза семьи – эта гиря ещё больше увеличивает трусость. Просто не знаю, сколько раз писал я в своём дневнике слово «смерть».

А дневник я тоже недавно перестал вести. Все мои дневники за прошлые годы – сплошная ложь. Если дневник служит для того, чтобы его потом было интересно читать, такой дневник не нужен.

Можно ли называть дневником писание, когда недостойные внимания мелочи представляют как нечто грандиозное? Просто не знаю, что делать. Вот я и живу со своей постоянной горькой усмешкой. Так я состарюсь и когда-нибудь умру. Но пока я не умер, наверное, меня будут посещать и другие мысли, чем сейчас. Рано или поздно мной овладеет печаль «забвения».

Как длинно я пишу о всяких глупостях! Но меня действительно всё время посещают такие мысли. Боюсь, что, перечитав, не захочу посылать тебе это письмо, поэтому отправлю не читая.

Прошу прощения за ошибки и пропуски. Молю бога, чтобы экзамены прошли успешно. Рю-сэй

1912

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ [56]

56

Цунэто Кё (1888–1967) – школьный товарищ Акутагавы. Впоследствии крупный правовед.

28 июня 1912 года, Табата

Спасибо за газеты, которые ты мне прислал. Теперь я смогу несколько дней наслаждаться чтением твоего рассказа о том, как ты ездил на родину.

Я читаю запоем. Закончив дела, по полдня читаю неотрывно. Думаю, в июле наступит покой.

Двадцать шестого вечером ходил в Opera [57] . В тот день давали «The Quaker girl» [58] Таннера. Постановки меняются каждый раз – двадцать девятого дают «Musume» [59] , о которой столько говорят. Среди зрителей было много иностранцев. Даже в третьем ярусе сидели две семьи, а как много их было в box [60] и orchestra stall [61] , и говорить нечего.

57

Опера (англ.).

58

«Дочь квакера» (англ.).

59

«Девушка» (яп.).

60

Ложе (англ.).

61

Первый ряд (англ.).

Я был вместе с Фудзиокой-куном. Вещь несколько вульгарнее, чем я предполагал, к тому же я понимал далеко не все. Опера была очень смешная. Женщина, по виду американка, сидевшая сзади меня, смеялась так, что я боялся, как бы с её головы не слетела огромная соломенная шляпа с жёлтыми розами. Даже её представительный муж с розовым галстуком всё время насмешливо хмыкал. Неприятно было лишь то, что японцы, сидевшие в третьем и четвёртом ярусах на upper circle и gallery [62] , знали, что, если долго аплодировать, артисты обязательно будут по многу раз петь на бис, вот они и аплодировали долго и неистово.

62

Верхний ярус и галерея (англ.).

Выйдя наконец из ярко освещённого подъезда на улицу, мы увидели женщину в пальто из бледно-голубого атласа, на котором, на китайский манер, были вышиты облака, дракон и жираф. Из-под пальто выглядывала длинная светло-серая юбка, тоже очень красивая. Она шла к автомобилю с пожилой женщиной, одетой скромнее. Они разговаривали, кажется, по-английски. Встреча с этой женщиной позволила мне ощутить вкус Запада гораздо сильнее, чем Opera.

Двадцать четвёртого или двадцать третьего ходил в колледж. Там в одной из аудиторий сдавали экзамены в сельскохозяйственный университет в Саппоро. Увидев вопросы по математике, вывешенные на кирпичной стене коридора, я убедился, что они довольно лёгкие. В общежитии ещё остались Судзуки, Яги, Курода и Нэмото. Фудзиока живёт отдельно в западном корпусе. Он похож на anachorite [63] .

63

Затворник (англ.).

Рю

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

15 июля 1912 года, Синдзюку

Прости, что долго не писал.

Недавно ходил в колледж, чтобы узнать о результатах экзаменов. Хотел пойти вчера утром вместе с Исидой, Оэ и кем-нибудь ещё, но собрался лишь к вечеру на следующий день. Ко всему ещё и жара стояла несусветная. Белёсое небо пылало, как расплавленный асфальт. Обуреваемый таким же жарким чувством, я решил сходить к тебе, чтобы всё рассказать, но Исида-кун воспротивился этому, сказав, что среди множества людей, которым мы должны рассказать обо всем, значишься и ты, а беспокоить тебя дважды ни к чему. (…)

Ничего не делаю из того, о чем мечтал до каникул. Не так много читаю. Нет никакого желания поехать куда-нибудь. Целыми днями только и делаю, что слушаю, как шумит дождь за окном. Ко мне редко заходят. Я тоже редко выхожу из дому. Не хочется говорить о том, что у меня с желудком не всё ладно, правда, кроме этого, ничего плохого не происходит. Из куска материи я сшил два мешка, наподобие мешков для чая, приделал к ним тесёмки, надел на ноги и завязал под коленями. Так, защитившись от москитов, я могу спокойно читать, дремать. (…)

Ходил в императорский театр на «Пещеру любви». (…) Пьеса ужасная, мне стало невмоготу смотреть ещё Шерлока Холмса и комические сценки, и я уехал домой на тряском трамвае. (…) Мне было даже неприятно, что я не могу наслаждаться ничем, кроме старой драмы Кабуки. Я уверен, что так будет до тех пор, пока создание пьес не окажется в руках молодёжи, проявляющей интерес к искусству.

Если у тебя есть какая-нибудь книжка mysterious [64] историй, сообщи. (…) В предисловии к своему сборнику стихов Россетти пишет, что книгами, в которых описывается сверхъестественное, зачитываются. Мне кажется, он слишком самоуверен. Я иногда читаю его с улыбкой. О, как бы мне хотелось жить в чистом мире стихов, как этот поэт. Adieu [65] .

64

Таинственный (англ.).

65

Прощай (англ.).