Чтоб услыхал хоть один человек

Не хочется говорить, почему начали с «Репетиции «Макбета». Но всё же скажу. В японском театре, чтобы привлечь зрителя, прибегают к пантомиме. Я даже думаю, что с этой точки зрения «Репетиция «Макбета» была выбрана специально, чтобы взволновать зрителя. Эта play [112] взята из «Diminutive dramas» [113] . Я как-то приносил эту книжку, ты её должен был видеть, и среди включённых в неё plays это самая крикливая. Все актёры, участвующие в репетиции, капризничают, переругиваются, одни просто злятся, другие ещё и вопят – в общем, более крикливой пьесы в жизни своей не видел. Подобная комедия была бы вполне уместна, если бы шла в финале, чтобы развлечь зрителя, но до «Электры» играть такую пьесу – полнейший абсурд.

112

Пьеса (англ.).

113

«Маленькие драмы» (англ.).

Ещё меньше мне понравился «Дом чаеторговца». Декорации прекрасные, а сама пьеса никуда не годится. Приходит даже мысль, что у Мацуи-сана не всё в порядке с головой. Сюжет такой. Чайная лавка «Касугаи» разоряется, и старик-хозяин, чтобы получить страховку, доходит до того, что решается поджечь её. В это время его дочь О-Хана, которую в Токио на Симбаси называли «литературной гейшей», оставляет своё занятие и возвращается домой, но, видя, что произошло, она отдаёт скопленные трудом продажной женщины две тысячи иен, сделав вид, что их прислал ей пропавший без вести брат, и снова уезжает в Токио. Отец и брат, не зная, что у неё на душе, ругают её, говоря, что она неблагодарная. Прежде всего – что нового узнали мы о времени, в котором живём? Поджечь дом ради получения страховки – такое мы много раз видели в фильмах. Девушки, продающие себя, чтобы спасти честь своего дома, – и это нам давно известно из пьес, которые ставятся в театре Соси, – давным-давно мы познакомились с такой героиней, как Кару Кампэй. Можно ли назвать пьесу «Дом чаеторговца» social drama [114] лишь потому, что О-Хана стала «литературной гейшей»? Можно ли сказать, что автором решается женский вопрос? Только лишь потому, что он сам это утверждает?

114

Социальная драма (англ.).

А теперь об «Электре».

Серая каменная стена. Каменные колонны. Красная крыша. Серый каменный колодец. Рядом – чахлая зелень. Scene – прекрасная. Действие начинается с того, что выходит несколько женщин с кувшинами для воды. Начало показалось мне скучным. Перевод ужасный. Приведу лишь один пример:

– Ты бы посмотрела, как она смотрела на нас, – со злобством, точно дикая кошка…

Вот так говорят герои. Хотя действие и происходит в Греции, всё равно слишком уж грубая спартанская речь. Так же сухо и неинтересно говорила вышедшая на сцену Клитемнестра. Это всё то же проклятье перевода. На Клитемнестре было ярко-красное платье и ожерелье из драгоценных камней, сверкали два золотых кольца и золотая диадема, в bare arms [115] она держала sceptre [116] – и всем своим видом напоминала куртизанку. Такое впечатление складывалось в первую очередь потому, что лицо актрисы было размалёвано, как у распутницы. Ко всему ещё она всё время подвывала, точно ослица. Приходит известие о смерти Ореста. Вбегает Клитемнестра, победоносно держа скипетр в поднятой руке. Клисотем сообщает Электре, что Орест разбился насмерть, упав с лошади. Оставшись одна, Электра поднимает правую руку и восклицает: «О-о, я осталась совсем одна!» В этом скорбном возгласе мы впервые увидели живую Электру, горестно, подобно мрачному рокоту моря, выражающую свою печаль. Здесь перед нами уже не Кавако, а настоящая Электра. Занавес стремительно опускается.

115

Обнажённые руки (англ.).

116

Скипетр (англ.).

Второе действие я смотрел с ещё большей надеждой. Открывается занавес, слева, опираясь спиной о каменную колонну, стоит, скрестив руки, Орест в пурпурном плаще. Справа дверь – перед этой украшенной бронзой закрытой дверью в рваной чёрной одежде, подпоясанной верёвкой, спиной к залу сидит на корточках Электра. Секирой, которой был убит Агамемнон, она выкапывает его останки. Ореста и Электру освещает голубой свет луны. Сцена прекрасна. Она напоминает картину.

Электра узнает в Оресте своего брата. Появляется приёмный отец Ореста. События развиваются в направлении, куда ведёт их захватывающий дух, напряжённый plot [117] . Из дому, где до сих пор царила тишина, раздаются крики: «Клитемнестра убита!» Электра с криком: «Орест, Орест, убей, убей!» – ползает на четвереньках по земле и воет, словно дикий зверь.

117

Сюжет (англ.).

Появляется Эгист. Обманутый криками Электры, он вбегает в дом. Снова крики: «Убивают, убивают!» Из окна выбрасывают мёртвое тело Эгиста.

Пустая сцена, и вдруг по ней начинают метаться десятки факелов. Слышится звон скрещивающихся мечей. Раздаются вопли. Это сражаются враги и друзья Ореста. В этом невообразимом шуме Электра продолжает ползать, воя, словно дикий зверь. Факелов становится всё больше. Люди с криками врываются в дом, звон мечей, ругань всё громче. Электра встаёт шатаясь, точно пьяная. Поднимает руку, поднимает ногу – сцена сумасшествия. В этих движениях танцующей Электры оформился бесконечный поток жизни, бьющий многие десятки веков в сердцах людей, начиная с далёких времён до нашей эры и кончая нынешним днём. Раздирая сверху своё чёрное рваное платье, с бледным лицом, горящими огнём глазами, она танцует, издавая жалобные стоны. Среди всех японских актёров, исполняющих роли людей Запада, актриса, играющая Электру, сделала это наиболее жизненно. Выходит Клисотем и сообщает о свершении возмездия. Электра, пропуская его слова мимо ушей, не прерывает танца. Обессилев, она падает на землю, но, и упав, продолжает танцевальные движения. Клисотем стучит в двери, украшенные бронзой, и кричит: «Орест, Орест!» Никто не отвечает. Занавес падает, скрывая плачущего Клисотема и безумную танцующую Электру.

Временами я даже плакал. Мужчины, играющие женские роли, – люди не особенно привлекательные: едут, например, такие актёры играть в провинцию, в гостинице на горячих источниках все комнаты заняты богачами, с досады они тут же превращаются в обычных женщин и, пользуясь похотливостью этих богачей, живут припеваючи на их счёт. А ведь все эти актёры – самые обыкновенные люди. Среди них нет ни одного безумного. Они едят то же, что и мы, дышат тем же воздухом. Это не могло не привлекать Огай-сэнсэя.

В общем, Электра была хороша. «Электра, Электра», – думал я, возвращаясь вечером домой в Синдзюку в тряском трамвае. Я и сейчас ещё вспоминаю её танец.

На этом рассказ о театре кончаю.

На следующий день мы отправились осмотреть, хотя бы снаружи, дом в Усигомэ. Место прекрасное, но строение старое и ведёт к нему очень крутая дорога, поэтому отец заколебался. Один знакомый отца сообщил ему, что недалеко от Оцуки продаётся земля и дом. Дом совсем новый, построен только в прошлом году, но слишком уж роскошен (потолок, например, сделан из мореной криптомерии) и к тому же маленький, так что он нам не подошёл (хотя просили за него не так уж дорого). Но в этом районе можно взять в аренду земельный участок – место высокое и сухое, тишина, арендная плата низкая, пожалуй, это подходит нам больше всего. Арендовать цубо двести земли, не больше, и построить дом – думаю, так мы и сделаем. (…)

В университете по-прежнему противно.

Прочёл Синга. «Deirdre of Sorrows» [118] прекрасна. Но написана трудно. Очень уж вольно использует он относительные местоимения и в именительном и в косвенном падежах. Пишет, например, повторяя немецкий порядок слов: from the house out [119] . Чтение отнимает массу времени.

Взялся за «Forerunner» [120] . Очень интересно. Я думаю, у Нагасаки-куна она есть. Прочти. Читается сравнительно легко.

118

«Деидре – дочь печали» (англ.).

119

Дословно: из дома выйдя (искаж. англ.).

120

«Предвестник» (англ.).

Университетские каштаны уже совсем облетели. Платаны тоже пожелтели. По утрам и вечерам руки и ноги мёрзнут. Когда выхожу вечером погулять, в нос ударяет запах вялой травы, покрытой росой. Завтра открывается художественная выставка.

Ежедневно слушаю одни и те же лекции, веду один и тот же образ жизни – тоска. (…)

ПИСЬМО АСАНО МИТИДЗО

23 октября 1913 года, Синдзюку

(…) Ходил на художественную выставку. У меня сложилось впечатление, что большинство выставленных на ней художников стараются передать не конкретное, сиюминутное ощущение от воды или облака, а некое частное, полученное делением суммы ощущений на их количество. Этим выставка мне не понравилась. (…)

Акутагава-сэй

ПИСЬМО ХАРЕ ДЗЭНЪИТИРО [121]

1 ноября 1913 года, Синдзюку

(Пишу в университетской библиотеке утром 1 ноября.)

Хара-кун!

Фотография канадских Скалистых гор и письмо из Банфа меня по-настоящему успокоили. Очень благодарен тебе за них.

Сейчас ты уже, наверное, в Нью-Йорке и смотришь, как опадают листья платанов. В Токио тоже похолодало. Глядя, как пожелтели с приходом осени растущие вдоль улиц каштаны и наши платаны, как на жухлой траве, точно коричневым бархатом покрывающей дамбы, чирикают желтовато-зелёные пушистые пичужки, я вспоминаю короткое стихотворение Уайльда «Жёлтая симфония».

121

Хара Дзэнъитиро (1892–1937) – школьный товарищ Акутагавы. Впоследствии занимался торговлей.

Уже пошёл третий месяц, как я надел форменную фуражку. Лекции не особенно интересные. Литературу читает старик по имени Лоуренс – на голове у него розовая плешь, напоминающая формой воздушный змей, какие делают на Западе. Он доброжелателен, вежлив, во всем хорошо разбирается, но, к сожалению, в литературе не силён. На нём всегда серая визитка и гетры защитного цвета. Почему он круглый год носит гетры, установить пока не удалось. Сейчас он читает нам такие курсы: «Humor in English Literature from Goldsmith to Bernard Shaw», «Plots and characters in Shakespeare’s late plays», «English Pronunciation» [122] . Третий курс – philological [123] и совсем неинтересен.

122

«Юмор в английской литературе от Голдсмита до Бернарда Шоу», «Сюжет и характер в поздних пьесах Шекспира», «Английское произношение» (англ.).

123

Филологический (англ.).