Чудо – дело тихое

Полковник тяжело задышал, поднялся и вышел из купе. Через полчаса он вернулся с двумя стаканами чая и пакетом пряников и плюшек.

– А теперь, батюшка, давай расскажи мне о своем Боге.

Беседовали они до утра, а утром политрук слезно благодарил отца Симеона и просил прощения за дерзкие словеса.

Батюшка не избегал разговоров о Боге, но учил своих чад: «О Боге говорите спокойно. Со страхом Божиим. Никогда не спорьте. Если видите, что собеседник раздражен, прекращайте разговор. Проку не будет. Не мечите бисер».

Батюшка очень любил людей, но обрушившаяся на него «популярность» тяготила его. Ведь его немощи и хвори усиливались прямо пропорционально росту его известности. Особенно тяжело было, когда люди приходили не для того, чтобы получить духовный совет, а для того, чтобы в его лице заполучить арбитра в семейных ссорах. В таких случаях батюшка просил не вываливать на него грязь семейных неурядиц и советовал супругам вспомнить, за что они полюбили друг друга, и забыть, «яко небывшее», все, что убивало их любовь.

Отец Симеон в Сочи, пос. Верхний Юрт. Начало 2000-х

Батюшка был скромен и часто скрывал свой дар прозорливости. Иногда юродствовал. Как-то пришел к нему молодой человек, увлекшийся язычеством. Он прочел о том, что мать-земля – это живое божество, и хотел спросить, можно ли на землю плевать. Батюшка, не дожидаясь вопроса, плюнул ему под ноги: «Понял?» Пораженный посетитель ничего не сказал. Тогда батюшка плюнул второй раз и пошел в дом.

Отец Симеон окормлялся опытными старцами, такими как прославленные в лике святых схиархимандриты Андроник (Лукаш), Зиновий (Мажуга), Серафим (Романцов), и обрел главную христианскую добродетель – любовь. Любовь к Богу и ближним. Именно этим объясняется ответная, поистине всенародная любовь, которой отец Симеон был окружен в последние десятилетия своей жизни. К нему приезжали за духовным советом люди из ближних и дальних весей России. Приезжали православные и из других стран. Как сказал один из духовных чад батюшки, «в его маленькой келье перебывало больше народу, чем во Дворце съездов». Даже в последние годы – а отец Симеон прожил девяносто лет, – когда из-за тяжелейшей болезни и нескольких перенесенных инсультов он не мог, как прежде, беседовать с посетителями, люди приезжали к нему, чтобы просто побыть рядом, рассказать ему, немощному, о своих немощах и бедах и уйти умиротворенными и успокоенными. До последнего вздоха он молился о своих духовных чадах и гибнущем в грехах и пороках мире.

Сестры его общины, проведшие подле него полвека, знали о его постоянном подвиге, о непрерывающейся ни на миг молитве. Тем, кто мало знал батюшку, трудно было поверить в то, что прикованный к постели старец, не всегда узнававший приходивших к нему людей, пребывал в постоянном богообщении. Я, грешным делом, тоже сомневался, пока за два месяца до его кончины не получил удивительный опыт общения без слов. Я простоял у изголовья батюшки на коленях минут десять. Он держал мою руку в своей руке, и я почувствовал, как его тепло проникает в мое сердце. Я не мог сдержать слез. Это безмолвное пребывание подле него было моим покаянием и его благословением. Происходило исполнение просимого у Господа очищения сердца. Я физически ощутил силу его молитвы, и что «дух прав» по его молитве «обновляется во утробе моей».

Отец Симеон скончался 6 декабря, но до этого он умирал неоднократно. И всякий раз Господь возвращал его по молитвам Церкви и его бесчисленных духовных детей. Батюшка рассказал об одном таком случае.

Однажды после тяжелейшего приступа он почувствовал, что душа его покинула тело. Он увидел огромный вокзал, из которого постоянно отбывали люди. Его охватило беспокойство оттого, что у него не было билета. Вдруг он увидел монаха, с которым в молодости сильно повздорил, а потом всю жизнь об этом горько сожалел. Батюшка стал просить у него прощения, а тот повел его по длинной улице и стал показывать дома, в которых пребывали ушедшие из жизни монахи Глинской пустыни.

– А это твой, – сказал он, остановившись у недостроенного дома. Там было лишь три стены без крыши.

– Да как же я в нем жить буду? – спросил отец Симеон.

– Пока никак. А вот достроим – тогда позовем, – ответил монах. – А пока возвращайся.

В тот же миг батюшка почувствовал, как душа возвращается в тело, и снова испытал сильнейшую боль.

О молитвенной помощи отца Симеона существует множество свидетельств. Еще предстоит большая работа по их сбору и проверке. Народ любит чудеса. И любит о них рассказывать. Приходится тщательно отделять правдивые истории от «фольклора». Но уже сейчас очевидно, что чудес, происшедших по молитвам батюшки, не смогут отрицать самые закоренелые скептики. Но главное чудо – это тысячи людей, приведенных отцом Симеоном к Богу, тысячи исцеленных душ, обретших смысл и верные ориентиры. А разве не чудо то, что восемь сестер батюшкиной общины на поминальных трапезах умудряются накормить чуть ли не полгорода? Когда я спросил матушку Макрину, как им это удается, она улыбнулась: «По молитвам батюшки. К тому же мое самое любимое место в Евангелии – это когда Господь пятью хлебами накормил пять тысяч».

Из общинки старца Симеона

Схимонахиня Елисавета была старшей в общине отца Симеона. И то, что она первой ушла вслед за батюшкой, никого не удивило. Девяносто лет – возраст немалый. Умирала она, как и отец Симеон, не один раз. Последний – в день батюшкиной кончины. Тогда матушка Варвара приказала ей повременить: «Погоди. Батюшку проводим, тогда и помирай». Елисавета послушалась. Сильно постаралась и умерла ровно через два месяца после кончины своего духовного отца: он – 6 декабря, она – 6 февраля. И сподобилась упокоиться рядом с любимым старцем. А ведь если бы раньше померла, лежала бы на дальнем кладбище…

Матушка Елисавета с юности знала о своем монашеском призвании. В Перми, где она жила со своей сестрой, был прозорливый старец Алексий. Когда обе девушки, придя к нему, спросили совета, как им устроить свои жизни, он внимательно посмотрел на них и приказал принести двух кукол. Старец нарядил этих кукол в монашеское одеяние и сказал: «Имена поменяете и будете петь, как ангелы, до самой смерти». Так и произошло. Обе они стали монахинями и пели Богу своему до последнего вздоха. Сестра Елисаветы Евдокия ушла из жизни намного раньше и упокоилась в Гудаутах, где они жили до переезда в Сочи. А матушка Елисавета, как и отец Симеон, погребена рядом с храмом Георгия Победоносца. Это великая милость Божия. Немногие знают, чего это стоило верным батюшкиным чадам. Ведь в Сочи не было еще ни одного такого погребения. Да и храмов никаких до недавнего времени не было, кроме Михайло-Архангельского. Настоятели новых церквей, слава Богу, живы. И вдруг умирает старец, никогда сочинским клириком не бывший. Как было доказать светским властям, что его нужно похоронить рядом с храмом? И все же удалось. Дай Бог здоровья мэру и всем, кто об этом хлопотал!

Это были удивительные похороны. Проводить матушку Елисавету собралось немало народу – батюшкины чада, любившие своего духовного отца и тех, кто много лет ухаживал за ним. Все чувствовали не только печаль расставания с любимым человеком, но и радость оттого, что ей первой Господь судил встретиться с батюшкой. Когда закончилась панихида и установили крест над могилой – всего лишь в двух метрах от батюшкиного креста, – люди медленно двинулись меж двух могильных холмов, полностью засыпанных цветами, кланялись в пояс и целовали кресты: батюшкин и новопреставленной Елисаветы. И было в этом крестном целовании нечто от клятвы на верность Богу и обещание вечной памяти об усопших. Как это было не похоже на то, что происходило совсем рядом. По дороге к храму я прошел мимо людей, стоявших у свежей могилы. Мужчины курили и пили водку из пластиковых стаканов. Женщины тоже курили. О чем говорили они, я не слышал. Но это определенно были не слова молитвы.

Еще совсем недавно сочинское кладбище начиналось с братской могилы воинов, погибших в Великую Отечественную войну. Гипсовый солдат, покрашенный серебрянкой, все так же стоит, скорбно склонив голову. Но скромное военное захоронение перестало быть главным. Неподалеку от братской могилы вырос целый город могил «братков». Могил не братских – индивидуальных. Очень дорогих и помпезных. Тут тебе стилизация и под христианские часовни, и под греческие пантеоны с портиками и дорическими колоннами, а перед ними – скульптурные изображения их хозяев. Одни стоят, другие сидят в креслах в вальяжных позах. И эпитафии теперь иные. Вместо: «Вечной славы героям!» – призыв «не стрелять в спину, поскольку песня еще не допета», или: «Жизнь пронеслась, как сверкающий бал, но только я на него не попал».