Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

— Двойку? От кошки рожки! Это только твоя тетка не понимает юмора. А в Лодзи, когда я написал «В гостях у товарища», учитель только посмеялся вместе со всем классом, и все, ясно?

— Так и сошло?

— Сошло. Пришлось, правда, второй раз написать, без юмора.

— Вот и теперь давай без юмора, — настаивает Агнешка.

— Будь спокойна! Напишу. Думаешь, не сумею? Еще как сумею! — бахвалится Михал. — Просто мне иногда неохота.

— Ну ладно, — успокаивается Агнешка. — Хорошо. Я знаю, что ты сможешь, если захочешь. Ты только захоти.

— Но смотри, Витеку ни слова! — предупреждает Михал.

— Конечно, — соглашается Агнешка. — Но я эту тему уже проходила и, если хочешь, могу тебе помочь. Ты только напиши черновик.

— Ладно, посмотрим. А ты, главное, помалкивай.

Когда дядя возвращается из города, Михал вспоминает разговор о балконе: «А если обрушится?»

— Дядя, а правда, что балкон у Агнешки может обрушиться?

— Чего ему рушиться! Этот балкон прочнее, чем у Шафранца… Откуда это цветочки?

— Агнешка привезла. От тети, которой нашу Кисулю отдали, — ответил Генек, который вот уже несколько минут стоял возле кровати Михала. — Она и нам дала, и дедушке Шафранцу тоже, и тете Анеле, и у себя в комнате поставила. Я и зашел посмотреть, а у вас есть?

— Вот видишь, Михал, какая она?.. Умеет девчушка ладить с людьми, этого у нее не отнимешь. Шафранец ее любит, а если он кого любит, то и пани Леонтина помалкивает!.. Пойду-ка я открою ей балкон… Куда это я молоток сунул?.. Хорошая она девочка.

— Нашей маме Агнешка тоже нравится, — говорит Геня Михалу. — У Витека теперь нет двоек по математике, во! А у нас сирень больше вашей… А корочки от апельсина она тебе дала?.. А нашей маме дала. Из Констанцина привезла. Тетя, которая нашу Кисулю взяла, делает из них апельсиновый джем для пирога. Ты любишь такой пирог, а? Я люблю…

Михал не слышит и не отвечает на вопросы Гени. Все мысли его заняты совсем другим: почему Агнешка не хочет признаться?.. Ладно бы она сделала какую-нибудь пакость и постаралась скрыть — это можно понять. Но сделать подарок и ничего не требовать взамен, пусть даже простое «спасибо», — это было выше его понимания…

В субботу утром Михал чувствует себя почти совсем хорошо. Правда, левый бок, которым он ударился о дверь, еще побаливает, но синяки понемногу проходят и ссадины начинают заживать. Голова вот только немного еще кружится и шишка на затылке болит, если потрогать.

Пани Анеля, на все вопросы которой Михал отвечает: «Ничего у меня не болит», поглядывает на него с недоверием и в конце концов говорит:

— Ну, братец, и здоров же ты, позавидовать можно! Но денек еще полежи.

И Михал послушно лежит, вспоминая свой утренний разговор с дядей. Вчера Михал заснул рано и всю ночь спал крепко. Утром же проснулся, едва дядя начал собираться на работу, хотя тот и старался не шуметь.

— Спи, еще рано!

— Мне не хочется спать. Давайте я приготовлю завтрак, — предлагает Михал. — У меня уже ничего не болит.

— Лежи, неугомонный. Пани Анеля сказала, что тебе надо полежать до воскресенья. Ей лучше знать. Завтрак мне не нужен. Кофе в термос я налил еще вечером. Возьму с собой хлеб да ветчину. Славная ветчинка, свежая! Если захочешь, ешь. Вот тут я тебе калорийную булку купил, ты ведь любишь булку с маслом. Масло в банке за окном. Смотри переставь его потом, чтобы на солнце не растаяло. Не забудешь?

— Не забуду.

— А может, тебе кофе дать?

— Не надо. После попью.

— Ладно, как хочешь. А у меня сегодня, — дядя вздыхает, — будет тяжелый день. На заводе, правда, освобожусь пораньше: суббота. Но опять подвернулась работенка на Доброй. С приятелем подрядились. Новую раковину будем ставить. Нынче что ни хозяйка, — продолжал дядя, прихлебывая кофе, — то графиня: подавай ей новую раковину и никелированные краны. А ведь и без того строят — красота смотреть! Я уж не говорю о новых домах, но и в старых все по-новому. Для мусорного ведра — шкафчик, раковина — блеск! Дворец, а не кухня. А все же каждому охота еще лучше. Вот, глядишь, и нам можно подработать. А вообще, смотришь другой раз — сердце радуется: тут тебе и стиральная машина, и холодильник, и отопление, и газ, и электричество. Телевизоры почти у всех. Скажу я тебе, Михал, — дядя перестал смеяться, — похожу я вот так по квартирам, и, как вспомню нашу трущобу, тошно становится: грязь, копоть, кирпич на кирпиче едва держится… Эх!..

— Медсестра хочет свою клетушку покрасить. Она говорила?

— Говорила. Надо будет ей помочь.

— Помочь? Знаем мы эту помощь: вы будете красить, а она смотреть, — съехидничал Михал.

— Больно ты умный, брат. Люди должны помогать друг другу. Да и комнатушка у нее — что твоя клетка: раз, два — и делу конец… Ну ладно, заболтались мы с тобой, надо поторапливаться. Ужинать сегодня я пойду к приятелю, так что ты меня не жди.

— Опять крестины?

— Нет. На этот раз бери выше — продвижение по работе. Придется обмыть, а то народ нас не поймет. Ну, будь здоров!..

Михал вздыхает. Знаем мы эти продвижения… Опять выпивка.

В комнату к Михалу заглядывает Петровская.

— Ты уже встаешь? — говорит она. — Конечно, за столом кушать удобнее. Калорийка с маслом? Ого! Приятного аппетита! Балует тебя дядя, ничего не скажешь. На обед он просил приготовить тебе мясной суп с помидорами. Ничего для тебя не жалеет. Хороший он человек. Да и то сказать — один ты у него… А что, апельсин все еще цел? Или это уже другой? Мне свои пришлось за шкаф спрятать, а то у них быстро ноги вырастут. Ешь на здоровье. Витамины… Сейчас постель перестелю, окно пошире открою — и лежи себе спокойно.

— Спасибо! — отвечает Михал.

Редко произносимое это слово звучит так невнятно, что похоже больше на кашель.

Михал снова ложится, но спать ему не хочется. В эти несколько дней он отоспался за целый год. Он слезает с кровати и приносит портфель с книжками. Апельсин прячет в чемодан: надоело — этот апельсин никому не дает покоя.

Михал достает хрестоматию и перечитывает стихотворение, хотя и без того помнит его чуть ли не наизусть. Затем берет в руки карандаш и задумывается.

«Мои мысли о стихотворении Марии Конопницкой», — старательно выводит он заголовок сочинения. Подчеркивает. Ставит кавычки. А что дальше? Дело идет вовсе не так гладко, как представлялось, когда он хвастался перед Агнешкой. Вот ведь и желание есть — ему и правда хочется написать что-нибудь умное, на удивление всем и особенно Агнешке.

Михал вздыхает, грызет карандаш, пишет еще одно предложение, перечеркивает его, снова вздыхает, берет чистый лист и опять начинает с заглавия.

Наконец после долгих попыток вроде бы готово. Не коротко и не длинно, а, кажется, в самый раз… Он переписывает все начисто и читает вслух: