Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

«Зав-тра!.. Зав-тра!.. Зав-тра!..» — мерный перестук колес поезда уносит его во сне к желанной цели.

Глава XV

На следующий день Михал просыпается необычно рано. Дяди в комнате уже нет, но достаточно бросить взгляд на висящую над кроватью «луковицу», и сразу ясно: времени в запасе еще много. Однако Михалу не лежится. Он встает, одевается, но из комнаты не выходит: ему не хочется, чтобы его увидели, расспрашивали, а то и без расспросов догадались, что в такую рань согнало сон с его ресниц.

К отъезду у него все уже готово: небольшой узелок с бельем и кое-какие мелочи — в старой, видавшей виды сумке. Осталось только купить билет. Деньги на него он получил вчера. И вдобавок еще целых двести злотых дядя дал специально на подарок маме. «Пусть купит себе что-нибудь и пусть знает, что у нее есть брат, который о ней помнит», — так сказал дядя. Но Михал этих денег в руки маме не даст. Как бы не так! В доме сразу найдется сто прорех, и маме ничего не останется. Нет. Он сделает не так. Сам пойдет с мамой в магазин и попросит ее выбрать материал на летнее платье, будто бы для матери Витека. А когда деньги уже будут заплачены, скажет: «Это тебе, мама!»

Все было бы хорошо, если бы не отчим. Но Михал сразу, от самого порога, так себя поставит, что отчиму придется с ним считаться. Как-никак, а это дом его отца.

При одной мысли о нововведениях в доме или хозяйстве, осуществленных по воле этого человека, у Михала чуть не до боли сжимаются кулаки.

Он смотрит на часы. Если бы сейчас выбежать и вскочить в трамвай, идущий к вокзалу, можно бы еще успеть на утренний поезд. Но нет… не может он отплатить дяде черной неблагодарностью… ничего не поделаешь…

В квартире начинается движение. Кто-то проходит через комнату стариков. А вот и у Петровских уже, слышно, встали. Время готовить завтрак.

В школу они отправляются втроем, и по дороге Агнешка напоминает Михалу о земле для цветов.

— Ладно. Сходим, как только придем из школы.

— Я приду раньше тебя. Классная сказала, что у нас сегодня будет только три урока.

— Вот житуха! — завидует Витек. — А у нас пять. Где справедливость?

— Витек, давай прогуляем, — подбивает Михал. — Я все равно сегодня не высижу!

— Ребята, не надо, — отговаривает их Агнешка. — Четверть кончается. Да и какой смысл? Все равно поезд в Лодзь пойдет теперь только вечером.

— А я хочу еще будку для кроликов смастерить.

— Я тебе помогу, — с готовностью отзывается Витек. — За землей я с вами пойти не смогу — мать сегодня полоскать белье собирается, надо помочь, — а зато потом буду свободен.

— А вечером сбегаем покрутиться на «вертелке», ладно? — спрашивает Агнешка.

— Без меня! Я уже буду крутиться у себя дома, — весело говорит Михал, и по тону видно, как ему не терпится оказаться дома.

У пятого класса сегодня тоже только три урока. На литературе было не столько занятий, сколько разговоров о том, кто и куда во время каникул собирается поехать или что намерен прочитать. Учительница предупредила, что сразу после праздников будет сочинение на свободную тему. Она шутливо отбивалась от вопросов, не хотела ничего больше объяснять, но, когда девчонки прижали ее к стене аргументом, что во время каникул, может быть, найдется свободная минута подумать над темой, она сдалась.

— Ну хорошо, сочинение будет на свободную тему: «Зеленые перчатки».

— Зеленые?.. Почему?.. Чьи перчатки? Может быть, это какой-нибудь исторический образ?.. Это, наверно, из пьесы, да? — посыпались со всех сторон вопросы.

Учительница замахала руками, будто отмахивалась от назойливых комаров.

— Больше ничего не скажу! Ни слова! Дайте волю фантазии, и посмотрим, куда она вас заведет.

Даже Витека озадачила необычная тема, и, оправившись от первого недоумения, он повернулся к Михалу:

— А ты что скажешь?

— Ничего, — ответил тот. — Дурак я был бы сегодня думать о каких-то там перчатках, хоть зеленых, хоть красных. Сейчас первое дело — праздники, а остальное до лампочки! И привет!

На последний урок в пятый пришел биолог, и всем классом отправились искать весну. Называлось это «экскурсией на природу», но только небольшая горстка наиболее прилежных сопровождала учителя. Остальные под разными предлогами разбрелись кто куда, подставляя лица и спины ласковому ветру и солнцу. Праздничные торжества стояли у порога, и не было силы, которая могла бы заставить об этом забыть.

Агнешка несла корзину, делая вид, что ей совсем не тяжело. И хочешь не хочешь, приходилось самому предлагать ей останавливаться, чтобы передохнуть.

— И куда тебе столько земли? Вот увидишь, под твоими горшками балкон обвалится, — запугивал ее Михал.

— Не обвалится. Это не вся земля мне. Одна корзина, — они несли уже вторую, — пойдет на балкон со стороны двора.

— Шафранцам? — Михал остановился как вкопанный и поставил корзину на тротуар. — Так это я, как дурак, для них землю таскаю? Агнешка, ты что, спятила?

— Как тебе не стыдно! Ты же знаешь: у старика одна радость — балкон. Надо ему помочь… Ведь…

— Какое мне дело до его радостей? — грубо оборвал ее Михал. — Мне это до лампочки! Старуха меня терпеть не может, дай ей волю, она на порог бы меня не пустила! Сколько времени вообще смотрела на меня как на пустое место! Хотя я старался до… — Он умолк на полуслове, стесняясь признаться Агнешке в пережитом унижении, — доказать ей, что она неправа. И чуть что — бежит к дяде жаловаться!..

— Не говори так, Михал! — повторила Агнешка. — Ведь ты же не такой!

— «Не такой»! — разозлился Михал. — Ну, тогда валяй сама тащи этот песок! Я перед кем попало выслуживаться не буду! — Говоря это, он отпустил ручку корзины и, оставив Агнешку на полпути, быстрыми шагами пошел вперед.

Однако раза два он все-таки оглянулся: Агнешка тащила корзину, держа ее двумя руками и прижимая к животу; через каждые несколько шагов она останавливалась, чтобы немного передохнуть. Она не окликнула его, не пыталась остановить, хотя видела, что он оглядывается. Михал резко повернул назад. Он снова ухватился за корзину, все еще продолжая сердиться: