Чудо-юдо, Агнешка и апельсин

Когда несколько часов спустя мать открывает глаза, она видит сына снующим вокруг стола. Он накрыл уже его к завтраку, красиво разложил на тарелках все, что было в доме и что привезла она. «Где он взял скатерть?» У брата она никогда не видела скатерти! Загадка разъясняется, когда в слегка приоткрытых дверях появляется девочка, та самая, которая утром впустила ее в квартиру. Она подает Михалу сахарницу.

— Михал, я принесу примулу, — шепчет она, — поставим ее посередине.

— Зачем? Ее же не едят?

— Зато красиво!

— Ладно, давай сюда свою примулу!

Михал замечает, что мать открыла глаза.

— Мама, вставай, завтрак готов.

«Неужели это тот же Михал?» Тот и совсем не тот. Возмужал. Стал серьезнее. Но не это главное. Что же в нем все-таки изменилось? Что?.. Во время завтрака, и потом по пути на вокзал, и даже у окна в поезде, который вот-вот тронется, мать внимательно всматривается в сына и уже в который раз все спрашивает:

— Скажи правду, сынок, как тебе живется здесь, у дяди?

— Ну что ты заладила одно и то же? — не выдерживает Михал. — Я же сказал. Нормально, и точка!

— Ты стал у меня совсем столичный житель! — замечает мать, окидывая его изучающим взглядом.

— А что я, хуже других? Старый мой костюм давно вышел из моды. Адью-мусью! А этот мне больше идет, правда? Я думал, это ты деньги присылала… вот и купил. Но я все дяде отдам, не беспокойся… Железно!

Мама еще что-то говорит, но поезд уже тронулся. Михал бежит за вагоном и кричит:

— Не забудь: двести злотых — только для тебя! Только! Смотри не вздумай тратить на что-нибудь другое…

Мама, наверно, уже не слышит его, но внезапный блеск ожесточения в его глазах, взмах крепко сжатых кулаков лучше всяких слов говорят ей: это все тот же, прежний Михал, — порывистый, угловатый, резкий, но, как и прежде, любящий ее, готовый встать на ее защиту, не дать никому в обиду, позаботиться, чтобы она, думая о других, не забывала и о себе.

Глава XVIII

Агнешка демонстрировала соседям свой тщательно убранный и старательно выкрашенный балкон с цветами в маленьких горшочках.

— Красиво… хотя краска, наверно, долго не продержится. Впрочем, все равно скоро переезжать, — выразила свое мнение пани Анеля.

— Анютины глазки подобраны со вкусом, — похвалил пан Шафранец. — Когда разрастутся, в каждом горшочке будет цветник.

— В горшочке! Много ли в этом горшочке может вырасти? — не удержалась пани Леонтина. — До войны у нас здесь были целые ящики. Садовник менял землю. Не балкон был, а целая клумба! Все прохожие заглядывались. Помнишь, Франек, как ты любил в жаркие дни посидеть здесь в тенечке? А теперь…

— Теперь пану Франтишеку полезнее посидеть на солнышке, — торопливо прервала ее медсестра. — Ах, девочка моя, сколько же тебе пришлось натаскать сюда земли!..

— Мне Михал помог!

— Неужели Михал? — удивляется пани Леонтина. — Наверно, не бесплатно?

— Бесплатно.

— Знаем мы его, сами не раз слышали, что задаром только дураки работают, — вставляет пани Анеля.

— Это он только так говорит, — защищает приятеля Агнешка, — а на самом деле он совсем не такой!..

— Да, в последнее время он, кажется, действительно стал серьезнее, — замечает мать Витека. — Но ты, Агнеся, и правда молодец: всюду у тебя чистота и порядок. Я-то знаю, каких трудов это стоит!

В переулке, у ворот, показался почтальон и замахал конвертом.

— Пани Шафранец, вам письмо!

Старики поспешили в переднюю.

Вышла и Петровская. На балконе остались только медсестра и Агнешка.

— Посидите у меня, пожалуйста, минуточку, — приглашает Агнешка.

— Ну, разве что минуточку. — Пани Анеля, невзирая на свою полноту, проворно усаживается на подставленную табуретку. — Вечно я строю планы: будет свободный день — и то сделаю, и это, и никогда ничего не успеваю… Кстати, ты не знаешь, отчего это мать Михала так быстро уехала?

— Торопилась. Ей надо было успеть к вечерней смене на завод.

— И охота была ей мчаться сюда, как на пожар! Хотя, конечно… мать. А что Михал говорил?

— Ничего. Он вообще после того случая с письмом и посылкой как-то присмирел.

— Петровская видела, что ты помогала ему готовить завтрак для матери.

— Немножко. Ему хотелось, чтобы все было готово, когда мать проснется.

— Мне нравится, что он заботится о матери. И правда, он немного утих. Это и Петровская заметила. Но ненадолго его хватит, вот увидишь.

— А мне кажется, он переменился.

— Голубка моя, всем бы этого хотелось. Смотришь, у нас стало бы немного поспокойнее. Я готова ему простить даже то, что он Пимпуса не терпит, а ведь собачка никому не причиняет зла.

— Михал? Не терпит Пимпуса?

— Конечно! Помнишь, он сказал, что такая собака только на сало и годится. И потерялся Пимпус, я уверена, не без помощи Михала, все из-за того, что он на меня злился. Души надо не иметь, чтобы вымещать зло на беззащитном создании!

— Нет, нет! — горячо возразила Агнешка. — Он же сам его нашел и на руках домой принес. Он не велел об этом говорить, но…

— Бедный песик, совсем исхудал… На себя стал не похож! — опять расчувствовалась медсестра.

— А вчера я видела, как Михал подсовывал ему под дверь кусок колбасы и говорил всякие ласковые слова, а чуть заметил меня — его будто ветром сдуло, — продолжала Агнешка.

— Неужели? — изумляется медсестра. — Неужели? — повторяет она и глубоко задумывается. — Да-а-а, может быть, он и не такой плохой…

Витек и Михал едут на автобусе в Мокотув.

Михал замышлял осуществить эту поездку на другой конец Варшавы втроем. К сожалению, Агнешка не смогла: она обещала навестить днем подругу.

Никакого благовидного предлога, чтобы отложить поездку на другой день, Михал придумать не смог, а сказать прямо, что без Агнешки ему ехать не хочется, постеснялся.

Они оказались на одной из тихих зеленых улиц Мокотува, по обеим сторонам которой тянулись палисадники, а за проволочными изгородями и цветниками стояли небольшие домики и отдельные коттеджи.