Чудодей

Жребий, вытянутый Людмилой, нельзя было назвать счастливым. Поэтому она искала у учеников немножко братского понимания. Когда появился Станислаус, Людмила прямо-таки дрожала от сочувствия и по-сестрински подробно расспрашивала его:

— Ты силой заставил пасторскую дочку любить себя?

— Нет, не силой, она и без того любила меня.

— Ты ее повалил, и она забеременела?

— Нет, у нас с ней ничего такого не было. Все это выдумки и обман.

Станислаус не знал, чего хочет от него Людмила.

Она расправила свой накрахмаленный передничек.

— Со мной ты ничего такого не добьешься. Меня тебе не удастся повалить.

— Да, да, — сказал Станислаус, — люди ведь все разные.

Так оно было на первых порах. Станислаус чувствовал себя в новой пекарне, как напуганная птица в чужом гнезде. Но вот он получил письмо от Марлен. Сладок звук-ты-ты… Станислаус писал, черкал и опять писал. То, что рвалось из-под его пера, в самом деле было песней или стихотворением. Сладок звук-ты-ты! Станислаус соскочил с постели, принялся кружить по каморке и вслух читать все, что он написал:

Дождь над крышею шумит. Кто-то в комнате грустит. И тоскует о руке, Белой девичьей руке.

Незнакомая радость обуяла его. Писчая бумага кончилась, но была еще коричневая упаковочная бумага балдахина. Он и на ней стал царапать путаные сладостные строчки. Весь свет превратился вдруг в музыку и укладывался в рифмы. О чудо! В рифмы сочетались самые разные слова: даль — печаль, стена — слеза, вершины — георгины… Станислаус исписал почти половину балдахина и уснул радостный.

Хозяин на свой лад расценил нового ученика. Станислаус был для него чем-то вроде ротного писаря. Такой тип ученого тихони никогда не бывает хорошим солдатом. Он может сидеть в канцелярии и составлять разные списки, но до нормального человека ему далеко.

— Говорят, ты умеешь немножко ворожить и колдовать, правда это?

— Нет, хозяин.

— Наворожи мне, чтобы я в тире три раза подряд попал в десятку.

— Я не ворожей.

Хозяин вспылил.

— Погоди, я тебя научу ворожить!

Станислаус повернулся спиной и зашаркал своими шлепанцами так, что мучная пыль поднялась столбом.

— Ты мне наворожишь, чтобы я три раза попал в десятку, не то я тебя вздую так, что сесть не сможешь!

Станислаус не остановился, только и слышно было, что удаляющееся шарканье его шлепанцев.

Клунтш состоял членом не только «Стального шлема», но и ферейна, который именовался «Ферейн воинов». В «Ферейне воинов» ничего не давали, надо было еще кое-что принести с собой. Националистический образ мыслей, например. И еще — верность кайзеру, который жил в Голландии в ожидании, пока ферейн не доставит его оттуда под гром оркестров домой, в Германскую империю. Каждый член ферейна обязан почитать некоего господина Гинденбурга точно бога: если бы все делали так, как говорил названный господин, немцы выиграли бы войну. Каждый член ферейна обязан также повесить его портрет в своей лучшей комнате, а в день рождения генерал-фельдмаршала украшать портрет венком из дубовых листьев. Члены ферейна обязаны также презирать всех, кто имел что-нибудь против Гинденбурга или кайзера. Таких людей следовало считать антинемцами и низшей расой. Даже господь бог знать ничего не хотел об этих отщепенцах, он карал их безработицей и нищенским пособием. Истинный немец должен, разумеется, быть и отличным стрелком: ведь надо охранять жизнь Гинденбурга и кайзера. Тот, кто на стрельбах попадал только в край мишени, считался пустым номером и плохим членом ферейна. Его обязывали охранять Гинденбурга и кайзера двадцатью марками, которые он вносил в кассу ферейна.

Пекарь Клунтш пользовался громкой славой в ферейне воинов: во-первых, он переписывался с генерал-фельдмаршалом Маккензеном, а во-вторых, он пек такие слоеные пироги на свином сале, которыми не гнушался даже столь высокий полководец, как упомянутый фельдмаршал. К сожалению, пекарь Клунтш не был отличным стрелком, но зато он по очереди предоставлял в распоряжение «Ферейна воинов» своих четырех учеников на роль отметчиков на стрельбах. Клунтш так хорошо натренировал учеников, что мог хоть в воздух выстрелить — на счету все равно оказывалось девять. Не угодно ли?

А каким тупицей проявил себя как отметчик Станислаус! Клунтш выстрелил. Станислаус вышел из укрытия и не увидел в мишени ни одного попадания. Он снял свой синий картуз и помахал им над головой. Публика ответила злорадным ревом. Пекарь Клунтш промахнулся! С каких пор повелась такая мода? Вслед за тем он попал в край мишени и в тройку. Стрелковый бог покинул Клунтша. Хозяин позеленел от гнева, выпил подряд две кружки пива и, сославшись на деловые заботы, удалился. Обойдя тир, он влетел в укрытие с заднего хода и застал Станислауса за сочинением стихов:

С неба ль слетела любовь ко мне Или примчалась на белом коне?

— Ты что, не слышал моего приказа наворожить мне три раза подряд по десяти?

— Так точно, хозяин, но я не умею ворожить.

Хозяин отвесил Станислаусу десяток затрещин. Станислаус шатался, бегал по укрытию, у него пошла кровь носом, однако он ни слезинки не проронил. Страшный гнев душил его.

Но и после небольшой прогулки руки пекаря Клунтша не обрели уверенности. С большим трудом и великим усилием он тремя выстрелами выбил пять очков.

Пекарь Реш был конкурентом Клунтша. Он тоже попытался печь слоеные пироги на свином сале, но, по мнению Клунтша, они представляли собой лишь жалкое подобие его пирогов, они пахли тмином, только и всего. По сути дела такому горе-пекарю не место в «Ферейне воинов»; помимо всего прочего, он держал у себя подмастерья, который состоял в социал-демократической партии. Пекарь Реш протянул свою кружку пекарю Клунтшу, чокнулся с ним и сказал:

— Сегодня, видно, ты не того ученика захватил с собой?

Пекарь Клунтш кипел незримо для окружающих, точно оладьи в масле. И у Станислауса гнев еще не остыл. Он страстно желал, чтобы винтовка Клунтша выстрелила в обратную сторону. Она не выстрелила в обратную сторону, и Клунтш вторично бросился в укрытие. Станислаус выбежал в сад, перемахнул через забор и понесся по ухабистым улочкам к себе в каморку. Он защелкнул дверь на задвижку. Сердце у него неистово колотилось. Месть! Он оторвал кусок заклопленной упаковочной бумаги и излил свою месть в словах и строках стихотворения:

Пускай враги за дверью стоят. Я не боюсь их. Ни шага назад! На каждый удар я отвечу ударом. Всем отомстив, проживу я недаром. Каждый пусть убедится сам: Я плюну прямо в лицо врагам.

С каждым словом, которое писал Станислаус, он все больше успокаивался.

Наутро ученик Герман отрапортовал:

— Четыре ученика построились для работы. Больных нет, все чисты как стеклышко!

Хозяин стоял перед фронтом учеников, и глаза у него были, как у волкодава мясника Хойхельмана.