Чудовище
Шрифт:
Я начало было говорить, но тут же осеклась. Как можно быть такой дурой? Я протянула телефон Джону, и он посмотрел на меня так ласково, словно понимал, каково это, когда тебя бросили.
– Как видишь, твоя дочь очень переживает, – сказал он.
Он стоял у окна, смотрел на сад. Я уселась в кресло-качалку, вытерла глаза рукавом. А ведь только вчера мама пела мне колыбельную. Я сказала ей: «Давай убежим и не скажем ему, где мы. И она так и сделала, но без меня.
– Ты должна вернуться, – продолжал Джон. – Нам тебя не хватает. Да, и мне тоже, разумеется.
Но слушать она явно не собиралась. Ей хотелось говорить. Я слышала ее пронзительный настойчивый голос, видела, как действуют на Джона ее слова. Сперва лицо его скривилось от злости, потом окаменело.
– Скажи мне, где ты, – потребовал он. – Как называется гостиница?
Она отвечала что-то неразборчивое, отчего в душе Джона медленно поднималась ярость, точно вода в запруженной реке: того и гляди захлестнет с головой.
– Ты хоть понимаешь, что я могу в срочном порядке получить судебное предписание, чтобы выяснить, где ты? Хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он.
– Что на тебя нашло, женщина? Что на тебя нашло, черт побери? – спросил он.
– Нормальные люди так не поступают, – сказал он. – Разумные люди так себя не ведут. Не пустить ребенка в школу и сбежать без предупреждения способна только истеричка, которой вообще нельзя доверить детей. Если ты сейчас же не сядешь в машину и не поедешь домой, я тебе клянусь, последствия будут самые серьезные.
– Не смей указывать мне, что делать! – послышался мамин крик. – Не смей мне указывать!
– Позови Айрис.
Мама снова заорала, и Джон поднял руку, словно хотел ее утихомирить. Смешно, ведь она его не видит.
– Нет, я не позову Александру. Дай мне Айрис. Немедленно дай телефон моей дочери.
Но мама его не послушала. Еще бы, ведь он назвал ее дебилкой психованной. А потом, видимо, и вовсе повесила трубку, потому что Джон разъяренно зарычал и швырнул мой телефон в дверь кухни, тот отскочил на пол и разлетелся на куски. Меня так и подмывало закричать – дескать, ты чего, это же мой телефон, а не твой, но Джон обхватил голову руками, точно сумасшедший, и я тихонько собрала обломки. Корпус сломался, экран треснул и засиял каким-то странным молочным светом, иконки исчезли. Я уселась в кресло-качалку.
– Это же просто телефон, – сказал Джон. – Не смертельно.
И я снова подавила злость. Более того, даже попыталась обратить все в шутку:
– Тогда, может, купишь мне новый, получше?
– Ты только о себе и думаешь! – Джон посмотрел на меня, как на ненормальную, выбежал из кухни и бросился в кабинет.
Я сидела с разбитым телефоном на коленях, на плите шипела сковородка. Я молчала. На столе лежал список дел, стояла бутылка виски и стакан. Пять минут назад Джон улыбался, говорил: «Как вкусно пахнет!» Пять минут назад мы планировали поехать в Брайтон.
Зря я обернулась с ложкой в руке и капнула маслом на пол. Зря я ему нагрубила. И плакать тоже не следовало. Я ведь так и не выяснила название гостиницы. И не надо было подбирать с пола обломки телефона, словно это самая драгоценная вещь на свете. Да и про новый я пошутила зря.
Значит, вот так
себя чувствует мама? Такое он с ней вытворяет?Я сидела на кухне в ее тапочках и фартуке и гадала, что же дальше. Может, Джон вернется, скажет: «Извини, я не хотел, не бери в голову, не расстраивайся». Спросит, приготовлю ли я ужин. Обернет все в шутку. А может, спустится в прихожую, демонстративно оденется и объявит, что идет в кафе? Скажет: «Подавись ты своим ужином». Еще не хватало, чтобы он сидел за одним столом со святой великомученицей, которая считает его козлом. Ему, между прочим, тоже больно!
На месте мамы я приготовила бы ужин и согласилась, что это была шутка, или умоляла бы его не уходить. Ведь если он уйдет, то по возвращении будет либо отмалчиваться, либо мстить. А если начнет мстить, станет только хуже.
Не потому ли мама вечно без сил? Ее выматывает необходимость постоянно гадать, что будет дальше? Джон тянет из нее жилы?
А вот и он, легок на помине. Его шаги на лестнице. У меня свело живот. Пульс участился. Жить с ним под одной крышей – все равно что играть в игру с ужасными сложными правилами.
– Прости меня, Лекс. – Джон с улыбкой оперся рукой о дверной косяк.
Я этого не ожидала. «Не ведись», – шепнула я себе.
– Я вел себя как полный идиот, – продолжил он. – Разбил твой телефон.
Я смягчилась. Сколько же тепла в его улыбке: по кухне словно разбежались солнечные зайчики.
– Ладно, ты же не специально.
– Я куплю тебе новый.
– Хорошо. – Я кивнула.
– Они ведь вернутся? – Джон запустил руку в волосы.
– Ну конечно.
– А если нет?
Мне было невыносимо его жаль. Цвет глаз у Джона точь-в-точь как у Касса, и он выглядел таким потерянным. Словно собака, которую сбила машина, когда та, растерявшись, выбежала на дорогу.
– Ну так что, я приготовлю ужин? А за едой что-нибудь придумаем.
– Мама что-нибудь говорила про гостиницу? Может, упоминала какие-нибудь детали?
– Сказала, что та совсем задрипанная. И рядом заброшенный ночной клуб.
– Спасибо. – Он кивнул.
– Не за что.
– И за ужин тоже. Я что-то проголодался.
И вышел. Я молча вернулась к плите и перемешала лук на сковородке. До чего же приятно, когда Джон обращается со мной ласково. Я сразу стала мягкой как зефир. Как облака. Как старушечьи космы. И безобидной как пушинка.
Через десять минут Джон вернулся.
– «Белая лошадь». Я им позвонил, они подтвердили, что у них остановилась Джорджия Робинсон с дочерью. – Джон ликующе вскинул кулак к потолку. – Ура!
– Ты их нашел? То есть ты хочешь все-таки туда поехать?
– Нет, я пошлю цветы.
– Значит, мы никуда не едем?
– Нет, нужно дать твоей маме успокоиться. – Он ухмыльнулся. – И еще я пошлю ей шампанское. Она любит шипучку.
– С чего это ты вдруг решил сделать ей подарок?
– Она же моя невеста, так почему бы мне ее не побаловать?
– Ты ведь обычно покупаешь ей цветы, если в чем-то провинился.
В глазах Джона мелькнуло смущение.
– Ну что, как там паста? – Он хлопнул в ладоши.
– Так что ты натворил?
– Ну хватит, Александра, ты готовишь ужин или нет?