Чугунные крылья

Светлана Михайловна сказала, что зайдёт к соседке пока одна.

Там про Машу она всё хорошо поняла и объяснила матери девочки, дала надежду. Но вот Ирина Юрьевна, в свою очередь, оказалась просто шокирована рассказанным о Никите – о случае с отравлением газом в детстве и о его анархистских идеях и настрое на революцию. Маше, которая не могла даже говорить, она сказала:

– Вот как, дочура моя! Сначала я, было, на что-то понадеялась, узнав, что по соседству с нами твой одноклассник переехал, но потом пришла в ужас: откуда у них взялся такой сорванец?! Мутация какая-то генетическая! От такого тебя, наоборот, оберегать надо! Через полгода только если его приглашу, не раньше, посмотрю, не будет ли буянить!

Маша в ответ только мычала со вздохом.

Но настало всё-таки время, когда и Никиту пригласили.

– Ты только, Никит, поосторожней там, – напутствовала мама, – девочка всё-таки довольно нелюдимая, не говорит даже. Не надо, пожалуйста, никаких резких слов и жестов, лозунгов всяких. Ирина Юрьевна уж слишком насторожилась, узнав о твоих идеях.

– Ничего, мам, она изменит отношение к этим идеям!

– Но не в первый же раз!

– Не в первый, конечно, со временем.

Светлана Михайловна имела и другого рода опасение, которое она не высказала сыну: «Я видела эту Машу. Если и Никита её увидит, то может буквально с ума сойти! Он и без того впечатлителен».

Какой изначально представлялась Никите эта девушка? Он полагал, что в соответствии с её отрешённостью от мира, она должна быть невзрачной и, возможно, с какой-то застывшей на лице сморщенной гримасой. Вообще Никита представлял если не всех, то, по крайней мере, большинство людей с психическими расстройствами неприятными на вид: перекошенными, с вывернутыми руками, волочащимися ногами, отрывистыми криками вместо речи и прочими подобными дефектами.

И вот, узнав, что соседская дочка болеет каким-то аутизмом, отгорожена от общества, в первую очередь, сверстников, он даже не стал питать к ней особого интереса как к девушке. Только лишь считая гуманизм неотъемлемой составной частью анархии, Никита решил посетить соседку в знак признания равных возможностей для всех людей на планете. Не столько он хотел увидеть Машу, сколько она захотела, благодаря своей маме.

Итак, приближался момент их встречи.

– Вон там дочурка моя живёт, – указала комнату Ирина Юрьевна. – Можно к тебе, дочур? – В ответ молчание. – Значит, можно. Молчание у нас – действительно знак согласия. Не захотела бы – запищала бы недовольно. А так – пожалуйста!

Никита зашёл в направлении протянутой руки. И в этот момент у него начался новый жизненный этап. При взгляде на Машу он застыл и пошатнулся. Такой красоты он не видел ни у одной здоровой девушки. Красота казалась неземной, доходила до совершенства: круглое ясное лицо с крупными светло-карими глазами, тёмные переливающиеся волосы, заплетённые в тугую косу, очень развитая фигура. Восторг Никиты дошёл даже до какого-то испуга. Какое-то мистическое чувство пронзило Никиту, несмотря на то что он считал себя материалистом и отвергал всякую мистику, потусторонние силы. Он вспомнил испуг гоголевского героя при виде красоты панночки. Так вот, все мистические ощущения заключались в вопросе: не колдунья ли она? Но в следующую секунду парень ощутил, что такая красота исходит именно от болезни. Он открыл нечто ранее неведомое – какой красивой может быть больная девушка, какую красоту может давать болезнь.

Наконец, до парня дошло, что он уже несколько секунд стоит, не шелохнувшись, с приоткрытым ртом. Он встрепенулся, поперхнулся и смущённо попробовал что-то сказать хозяйке квартиры:

– Спа-сибо, Ирин Юрьна, за приглашение!

Та смотрела в ответ как-то выжидающе, затем снова обратилась к дочери:

– Ну что, Машуль, смотри! Вот мальчик из твоей школы – Никита Марков. Из твоего класса. Ты – надомница, а он ходит в школу. Учится неплохо, особенно по химии. Да? – Никита кивнул. – Вот, если что, поможет.

Наступил ключевой момент – Маша посмотрела на Никиту. Особенным взглядом. Его не назовёшь ни смущённым, ни испуганным, ни нежным, ни тем более игривым и вызывающим. Но, в конце концов, и равнодушным также не назовёшь. Взгляд Маши оказался каким-то устало-выжидающий, словно говорящим: «Ты-то чем меня удивишь? Ты-то что изменишь в моей жизни?». В момент захода в комнату Никиты Маша вообще выполняла один ритуал, понятный только ей самой – перекладывала в разные углы стола учебник алгебры и тетрадь, кладя тетрадь то поверх учебника, то под него, то всовывая тетрадь в учебник. Присутствие парня-ровесника этому ритуалу никак не помешало.

Никиту такой взгляд девушки довёл чуть ли не до отключки. Парень чётко понял, что говорил этот взгляд, понял, что от него чего-то ждут. Взгляд ничего не предлагал, не обещал, он только лишь ждал, с выдыхающейся надеждой, но ждал.

Глядя на ослепительно прекрасную, но при этом несчастную девушку-сверстницу, Никита не испытывал того, что в молодёжной среде пошло называется «истекать слюной». Он испытывал трепет и благоговение. Не зная, куда себя деть, он думал, не упасть ли ему к её ногам. Никита видел перед собой красоту в предельно возможном в этом мире проявлении, и эта красота – не просто красивая девушка, а сама красота – обратилась к нему. Обратилась без слов, но предельно ясно. До этого парень знал, что его жизнь ждёт от него преобразований, решительных действий. И оказалась, что эта больная, несчастная жизнь имеет облик прекрасной девушки. Отсюда вывод: как, оказывается, прекрасна его жизнь! У Никиты просились наружу слёзы, а вовсе никакие не «слюни».

А может, всё это назвать короче: Никита влюбился? Так нет же, слишком примитивно! Он обрёл свою жизнь в новом качестве: зрительно воспринимаемом. Красоту всех своих порывов и устремлений, всех величественных книг и самого мироздания он смог уместить в этот один-единственный образ – образ больной аутизмом девушки по имени Маша.

– Ну что, всё с алгеброй? – рядом ещё находилась мама Маши.

И тут наступил следующий этап знакомства Никиты с Машей – он услышал её голос.

Из голоса на данный момент не получалось слов. Раздалось нежное и трогательное бессловесное мычание, означающее «да».

– Что там ещё надо учить на ближайшие дни? Знаешь, Никит? – спросила Ирина Юрьевна.

– Ну, историю там… – парень перечислил остальные предметы.

– Так что давай, Маш, пока не особенно расслабляйся!

В ответ – снова тоненькое мычание, выражающее теперь усталость и задумчивость.

И тут Никита решил срочно идти домой, можно ведь так и заболеть от передозировки восторга, трепета и умиления. Он настроился на реальность данного момента и, как мог, чётко произнёс:

– Признателен вам, Ирина Юрьевна, за знакомство с Машей, я пока пойду, усталость какая-то, если что надо – ещё пригласите. Просто, если захотите. А сейчас что-то в сон клонит, извините.

– Ну что ж, Никит, приглашу! Рады будем такому умному гостю, джентльмену такому!

Но как только за Никитой закрылась дверь, с Ирины Юрьевны моментально слетела вся любезность. Она быстрыми шагами направилась к дочери.

– Значит так, Маша, не собираюсь я его часто приглашать! Никакой пользы тебе от него не будет, сорванца этого. Только внешнюю оболочку твою видит и всё, а проблемы твои ему… – Мать возмущённо махнула рукой. – На внешность-то твою смотрел, я видела как – как вкопанный, без стеснения даже. В общем, знай, родная моя, что я только для приличия, из уважения к соседям его пригласила! А так он тебе не особенно нужен со своими бредовыми идеями да похотью.

В течение дня у Никиты все движения стали замедленны. А ночью он не спал до двух часов. Занимался ли чем? Заливался слезами…

У Маши же в уме Никита не особенно запечатлелся, оказался просто промелькнувшим объектом. И вообще реальный мир представлялся для девушки второстепенным и малопонятным. Она осознавала в нём что-то лишь посредством мамы. Как мама скажет про объект реального мира – так и есть, своего мнения о чём-либо Маша составить не могла. Сказала мама, что придёт мальчик из её класса – значит так надо, и ничего страшного. Затем мама сказала, что ему незачем приходить, что в нём ничего хорошего, сочувственного – снова ни грамма возражения.