Чугунные крылья

– А-а… Ну да. Идеи мировой анархии, единства людей на Земле без государственной власти и власти капитала, безо всякого насилия и принуждения. Идеи не совсем мои, ну, в том смысле, что они мне по душе пришлись – да, мои. А так они ещё в позапрошлом столетии активно провозглашались. Я их воспринимал непосредственно от товарища своего, одноклассника, Кости Савина.

– Ну ладно, Никит, мы пока ещё к чаю только приступили, потом продолжим.

После первой чашки Ирина Юрьевна продолжила узнавать:

– Значит, Никит, государств не должно быть?

– В конечном итоге – да. Ещё Толстой говорил, что государство – это идол, а патриотизм – суетное чувство, ничего от него хорошего, одна только рознь между народами земли.

– И что же, Толстой для тебя высший авторитет? Великий, конечно, писатель, но некоторые мысли у него я нахожу спорными.

– Я тоже не скажу, что у него всё бесспорно, но это вот мне в душу запало.

– Извини, что это? Про патриотизм?

– Да, он мешает подлинному единению людей, разделяет их границами государств, наций и рознь между ними сеет. В конечном итоге – войны.

– …Та-а-к… – Ирина Юрьевна призадумалась. – Но изначально патриотизм – это любовь к родине. Может, и семью свою тогда не надо любить, это тоже ведёт к вражде с другими семьями? Или природу родной страны любить не надо?

– Почему, природа – вещь неплохая. Для здоровья полезна, нервов. Но я предпочитаю всё-таки прогресс.

– Как это? Машины тебе нравятся больше природы?

– Нет, дело не в одних машинах и устройствах, прогресс бывает и в человеческих отношениях.

– А это как понять?

– Ну, более они открытыми делаются, свободными.

– Ой, Никит, ты к какой-то вседозволенности клонишь?

– Да нет, Ирина Юрьевна, – ощутил парень наступление. – Просто между людьми много всяких условностей, недомолвок, неискренности. Денежный интерес сейчас над всем преобладает и прочее. Я сам ещё не очень разобрался, но пока вот это могу сказать.

– Хорошо, к этому мы ещё вернёмся.

Тут Маша, на которую Никита специально взглядывал пореже, издала, наконец, своё нежное мычание.

– Что такое? Скучно Маше это слушать?

– Да нет, ей, наоборот, интересно, но только сложно.

– А я и сам ещё не так всё понимаю, – усмехнулся Никита. – Я говорю всё поверхностно.

– И давай вернёмся, Никит, к вопросу, нужно ли свою семью любить, или, как и родину, не нужно? Ведь патриотизм – это любовь к родине, любовь – главное слово. А ты про какую-то рознь, войны.

– Главное, мне не нравится государственная власть: всякие выступления под флагами, наращивание вооружений – вот этого всего мне точно не нужно.

– И историю страны изучать не нужно?

– Почему? Нужно.

– Историю традиций, обычаев, культуры?

– Полезно всё это, развивает ум, если только культ из всего этого не делать! А то может и национализм возникнуть из древних одежд. Ни у кого, мол, таких традиций не найти.

– Понятно на данный момент.

Ирина Юрьевна переменила собеседника.

– Что, Свет, не устала ещё сидеть?

Светлана Михайловна сказала, что нет.

– Ну посиди ещё. Мне просто с Никитой захотелось как-то наедине пообщаться.

Произошёл ещё один заход чаепития. Кое-кто сидеть действительно устал – Алёна Маркова. Она тихо попросила маму пойти с ней домой, чтобы помочь с уроками. Но перед этим девочка умоляюще посмотрела на Никиту, который снисходительно кивнул, и только потом обратилась к матери.

И Светлана Михайловна с Алёной под знаки соседке собралась домой.

– Ладно, пойдём мы с Алёной, уроки у неё ещё остались. Скажу только напоследок, что сегодня ты, Ир, почти сравнялась по красоте с дочкой, насколько это вообще возможно.

– Да я и не собиралась сравниваться! Просто постаралась не выглядеть слишком незаметной на фоне такой жар-птицы!

Светлана Михайловна, смеясь, удалилась. А Никита теперь посмотрел на Машу подольше. Она чуть повернулась в его сторону. Совсем чуть-чуть, так, что заметить мог только тот, кто в этом нуждался.

Дома двенадцатилетняя Алёна сказала маме:

– Да-а! Вот это Маша «с «Уралмаша»! Я увидела её и поняла всё, что с Никиткой происходит. Повезло ему! Или, наоборот, влип не в ту.

– Алёна, давай надеяться на лучшее!

Тем временем Ирина Юрьевна хотела уже подойти к теме Бога, но это могло не так подействовать на Машу, встревожить тем, что у её мамы появился оппонент. И она нашла выход.

– Ладно, Никит, давай пройдёмся по квартире, а то что всё сидеть?

– А Маша?

– Ничего, одна посидит.

– Именинницу одну оставим?

– Ей так лучше будет, я её знаю.

Из-за стола встал этот «единственный мужчина», сосед и одноклассник Маши и анархист, всё в одном флаконе. Выходя из кухни, Никита ещё раз задержал на Маше взгляд, в надежде, что она приподнимет на него свой взгляд или голову. Её подбородок приподнялся на какой-то миллиметр, но парень заметил это в своём трепете ожидания.

Ирина Юрьевна привела его в большую комнату, где, сев на диван, продолжила расспрос:

– Я продолжу узнавать, очень ты меня заинтриговал. А вообще что-нибудь родное, вот, скажем, двор, где ты маленький играл, вызывает какие-нибудь тёплые чувства?

– Вызывает… Да, я выделяю это особое место, но с государством его никак не связываю, помещаю свой двор на планету Земля.

– Ни в Москву, ни в Россию…

– Нет, в первую очередь – на планету Земля. Остальное – так, географические уточнения.

– А высшего существа над миром ты не признаёшь?

– Бога, что ли?.. Если честно, человека предпочитаю высшим существом считать, который сам до всего дойдёт со временем, путём познания.

– И до бессмертия?

Тут Никита задумался.

– Может быть… Я смутно что-то слышал про разработки по… крионике.

Последовало ещё несколько мелких вопросов. И так за чаепитием и разговорами прошло уже больше часа.

– Ну, в общем и целом, Никита, я тебя поняла. Разделить твои взгляды не могу, но хотя бы поняла. Интересный ты, конечно, человек. Пойдём теперь вернёмся на кухню, к новорожденной нашей.