Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Отвез, — Смирнов слез с мотоцикла и опять с удовольствием устроился на травке. Сначала сел, потом лег, вытянувшись во весь рост. И руки тоже вытянул. — Разговор наш слышал?

— Кое-что.

— Ну и что понял?

— Насчет Ратничкина все понятно. Вы правы, его подставляют. Но кто и зачем?

— Этот «кто» для меня тоже пока покрыт полупрозрачным покрывалом неизвестности. А зачем — абсолютно ясно, Чекунов, абсолютно. Надо было кончать с прокурором.

— Прокурор-то причем?

— Добираться, видимо, стал до многомиллионной панамы.

— Какие у нас тут миллионы? — удивился Чекунов.

— Потом объясню, — Смирнов, как ни хотелось еще поваляться на траве, сел. — Поможешь мне, Витенька?

— Я — милиционер, я просто обязан помогать обществу…

— Не обществу, а мне. Поди, разберись, какое у вас здесь общество. Так поможешь мне? Не райотделу милиции, не прокуратуре, не райкому партии — поможешь мне, Александру Ивановичу Смирнову?

— Помогу, Александр Иванович, — твердо заверил Чекунов и вдруг сообразил: — Только помощник вам я еще никакой.

— Не прибедняйся. Глаз хороший, ухо острое, здоров, ловок, с хорошей реакцией — такой парень мне вот так, — Смирнов ладонью по горлу показал как, — нужен!

К двум, несмотря на световое противостояние скотовозок, добрались до Нахты. Мотоцикл остановился, не доезжая руководящего каре. Чекунов объяснил:

— После двенадцати там постановлением райсовета запрещено появление любого транспорта.

— А если я, к примеру, верхом на лихом коне?

— Тоже нельзя, — включился в игру Чекунов. — Он может звуковой сигнал издать.

— Покажи мне дом Поземкина, — вдруг попросил Смирнов.

— Поздно уже. Он спит наверняка.

— Я его не обеспокою, Витя. Просто посмотрю дом, и все.

Дом стоял на взгорье. Сложенный из идеального кедрового бруса, по фасаду шесть окон, с мезонином, по размеру смахивающим на второй этаж, под редкой здесь черепицей. Плотный бесщелевой забор высотой под скат крыши стеной стоял на охране полугектарной территории двора.

— Поместье, — решил Смирнов.

— У него семья большая: трое ребят, жена, теща, отец с матерью на лето приезжают.

— А работающий он один — капитан Поземкин. Зная размеры его зарплаты, эти хоромы тебя не смущают, Витя?

— Не мое это дело, — решительно заявил Чекунов.

— И не мое, — присоединился к нему Смирнов. — Поехали.

Остановились на том же месте: черные дома, заборы в дырах, непонятные тропки между заборами и домами. Освещенное фонарями каре казалось изящно исполненным архитектурным макетом.

— Завтра я вам понадоблюсь? — спросил Чекунов.

— Ага! Сразу же после похорон прокурора.

На этот раз выстрелили трижды. Они успели упасть за мотоцикл. Смирнов вырвал парабеллум из-за пазухи, но уже отчетливо стучали по неизвестной тропке бежавшие сапоги. Стрелять было бесполезно. Смирнов спрятал парабеллум, поднялся, отряхнулся, поправил сам себя:

— Или после моих.

— Чего ваших? — не понял Чекунов.

— Похорон, Витя. Похорон. Сегодня стреляли всерьез, на поражение.

— Что вы говорите, Александр Иванович! — ужаснулся Чекунов.

— Шучу, шучу, Витя. Хрен я дамся таким говенным стрелкам. А они у меня уж попляшут!

— Вальтер вы купили, чтобы с двух рук? — спросил Чекунов.

— Чтобы с четырех, — непонятно ответил Смирнов и приказал: — Езжай к себе как можно быстрее, чем черт не шутит. И сразу, рывком, в дом. Понял?

— А вы как же?

— Я сразу на свет. Я… если попасть захочется, тоже придется, сокращая расстояние, под фонарями появиться. Ну, я думаю, он соображает, что подполковник Смирнов с фронтовым опытом выстрелит точнее, чем он.

* * *

В люксе догуливали. Роман и Семен Саморуков допивали остатки, а остальные наводили марафет в апартаментах шефа.

— Где Олег? — спросил Смирнов.

— В колыбельке, — ответил Сеня.

— Сколько принял?

— Около трехсот, — подсчитав в уме, решил Казарян.

— Проверяли, как спит?

— Чистое бревно, Иваныч, — успокоил Сеня. — Сам ворочал. Отруб часов на семь.

— И то слава Богу. Рома, можно тебя на минутку?

— Да мы все уходим, Иваныч! — успокоил его Саморуков, встал и позвал: — Тронулись, мальчики и девочки!

Они сидели за чистым столом друг против друга. Друзья многих долгих и опасных лет. Казарян спросил:

— Выпьешь с устатку?

— Если есть.

— У начальства всегда есть, — заверил Казарян и, сходив в спальню, принес непочатую пол-литра. Брякнул ее на стол. А Смирнов на этот же стол положил «Вальтер» с обоймой и объяснил:

— Твой, Рома.

Казарян с отвычкой, с любовным любопытством профессионально проверил пистолет. Поставил на предохранитель, отодвинул от себя и спросил:

— Я теперь — кинорежиссер, Саня, Зачем он мне?

— В меня уже дважды стреляли, Рома. В общем, я, конечно, от них отмахаюсь, но на хотелось бы, чтобы спина была совсем голая.

— Эх, Саня, Саня! — горюя, Казарян налил подполковнику стакан, а себе рюмочку. — За то, чтобы все обошлось!

16

В Нахте все рядом. От райкома до клуба метров восемьсот, а от клуба до кладбища еще меньше: полкилометра, пятьсот метров.

Районные руководящие богатыри все по очереди отстояли в почетном траурном карауле. Клубный стационарный магнитофон, — панихида, естественно, была в клубе, — из двух динамиков извергал заранее записанный и составленный отделом культуры крайкома партии грустный монтаж из Шопена, Чайковского, Вагнера и — чему страшно удивился Казарян — Малера. Есть, есть меломаны в партийных рядах.

Первым выступил следователь. Смирнов, наконец-то, вспомнил, как его зовут: Сергей Сергеевич Трунов. Он отметил высокие деловые качества усопшего.

Второй была женщина из народа, которую прокурор как-то защитил от каверз начальства. Она напирала на душевность покойника.

Милиционер заверил, что убийца будет схвачен.

В заключение Георгий Федотович сожалел о невосполнимой потере.

Посожалев, на кладбище не пошел: отрядил председателя райисполкома. Впереди комсомольцы несли четыре венка от соответствующих организаций, за ними — начальники. Детдомовец были прокурор, не было у него родственников, кроме домохозяйки Эдиты Робертовны, свободной от дежурства буфетчицы Матильды, почти трезвого Олега Торопова, Жанны, подполковника Смирнова и Казаряна. Они и восполнили родственный ряд. В ярком кумаче крышка гроба. И гроб столь же первомайски праздничный. Несли его шестеро дюжих милиционеров без фуражек. А уж далее — процессия страшно любопытных по отношению к смерти (прикидывают, что ли, на себя?) стариков и старух. Человек пятьдесят.