Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)
Шрифт:
Люди шли вдоль кладбищенской ограды, старательно не замечая, что грязно-желто-белое чудовище в облике козла под двойной кличкой Зевс-Леонид с необычайным утренним энтузиазмом употреблял теленка, привязанного заботливой хозяйкой к столбу, у которого трава была погуще.
Уже у свежевырытой могилы процессию нагнали Поземкин и Чекунов. Пробились к Смирнову, стали рядом, сняли фуражки.
На кладбище, как известно, плоды элеквенции по причине экономии времени превращаются в маленькие ягоды. Чем меньше, тем лучше. А те, кто хотел искренне сказать несколько слов, и не распространялись.
— Он был хороший человек. Очень жаль его. И грустно,
— Он, наверное, хотел добра нам всем, добиваясь справедливости. Хотел, очень хотел, но не успел. Мы благодарим тебя за это, Владимир Владимирович. Вот только хотелось бы знать, кто теперь без него будет добиваться справедливости, — Жанна отошла от могилы и возникла пауза.
— Что они говорят? Что они говорят? — воскликнул Поземкин, пробиваясь к месту, определенному как некая импровизированная трибуна. К краю могилы. Пробился-таки.
— Не по делу и не так здесь сейчас говорят. Не устраивают меня подобные выступления, не удовлетворяют. На ответственном, я бы сказал, боевом посту, погиб человек, добросовестно исполнивший свои обязанности. Мы клянемся тебе, дорогой Владимир Владимирович, что продолжим твое дело в беззаветной борьбе за коммунистические идеалы. Прощай, дорогой друг. Память о тебе навсегда сохранится в наших сердцах.
Председатель райисполкома, наконец, словил кайф: скорбно, в такт словам Поземкина, кивал головой и трагическим взором смотрел на алый гроб. Вслед за ним подобным же образом исполняли свой долг подчиненные.
— Завершаем? — как бы ни у кого спросил председатель после речи Поземкина.
— Разрешите мне? — интеллигентно, хорошо поставленным голосом попросил сказать последнее слово Олег Торопов.
Никто не протестовал, да и не было ни у кого такого права — протестовать. Торопов не стал занимать место у края могилы. Он говорил оттуда, где стоял:
— Наши родители, как деды, как прадеды наши во все века, стремились к тому, чтобы нам жилось лучше, чем им. Много лет назад, да нет, в историческом масштабе совсем немного, наши родители, считая, что нашли идеальную полянку, на которой их дети могут счастливо и безбедно существовать, и зная, что детству и юности присущи непоследовательность, любопытство и жажда сравнивать, то есть свойства, способные заставить отпрысков покинуть райскую полянку, вбили посреди нее громадный столб, и всех детей своих привязали к нему, чтобы они не смогли уйти от своего счастья.
Мы грустно щипали травку, одну травку. Но ведь есть что-то еще! Было. Есть. Регулярно появлялся бело-рыжий громадный козел и для порядка употреблял нас всех. Для порядка в наших рядах и для своего собственного удовольствия.
Начальствующие, не совсем понимая опасность, почувствовали ее и недовольно зашелестели. Храбрый Поземкин крикнул:
— Прекратите ваши пошлости!
— Сейчас, — заверил его Олег. — Владимир Владимирович, Володя, взял и отвязался от столба. Его не одурманила зеленая, сладкая вкусная травка. Последуем за ним, друзья! Давайте отвяжемся от столба.
Жанна и Матильда подхватили Олега под руки и повели с кладбища. Прикрывая Тилли, арьергардом следовала Эдита Робертовна.
— Безобразие, — сказал председатель.
— Запойный алкоголик, — объяснил случившееся Поземкин.
— Он сказал то, что хотел сказать, — злобно оборвал их Казарян. — И что подумал о случившемся.
— Но какая-то странная иносказательная
форма… И козел почему-то… — растерянно сказал председатель: одновременно соображал, как будет докладывать первому.— Александр Иванович, вы крайне необходимы, — полушепотом, пользуясь временным своим неучастием в общем диалоге, сообщил Смирнову Поземкин.
— Сейчас я Казаряну пару слов скажу — и в вашем распоряжении.
Смирнов взял Казаряна под руку и повел к выходу с кладбища. Вслед за Тороповым и дамской тройкой. У оставшихся еще было дело: ждать, когда закопают прокурора. Уже ударами по сердцу стучал молоток, заколачивая гроб.
— Я без твоего разрешения Борьку Марченко в крайцентр отправил по кое-каким своим мелким делам, — признался Смирнов, когда они вышли за ограду.
— Ты спятил! — заорал Казарян.
— Не кричи. Кладбище, — устыдил его Смирнов.
— Ты спятил! — уже прошипел Казарян. — Операторская группа с утра снимает пейзажи на всякий случай, а на режим я наметил их сцену с Олегом.
— Олег надерется на поминках до окаменения, — уверенно предсказал Смирнов. — А Борька к вечеру здесь будет. Отменяй режим, Рома, и на поминки. Только не пей, прошу. Я думаю, сегодня и ты мне понадобишься.
— Опять он командир! — взмахнул руками темпераментный кинорежиссер.
— Только не пей, — еще раз напомнил Смирнов и направился на встречу Чекунову и Поземкину, которые под шумок тоже смылись с кладбища.
— А где козел? — огорченно вопросил Чекунов. Теленок был, жевал траву, а козла действительно не было. Видимо, утолил свою неуемную страсть.
— Да подожди ты с козлом! — раздраженно отчитал Чекунова Поземкин. — Александр Иванович, вы сейчас, прямо сейчас можете с нами поехать?
— Форму сниму и готов. Случилось что-то серьезное?
— Ратничкина нашли, — выложил козырь Поземкин.
— Кто нашел?
— Вон, Витя. Он сказал, будто вы считаете, что если где и есть тайная берлога у Ратничкина, так, значит, выкопана в высоком берегу. В четыре утра у одного нашего охотника знаменитую собаку раздобыл и с шести от Жоркиного хутора стал на лодке спускаться. Ну, в одном месте собачка голос и подала.
— Значит, ночь не спал, — сказал Смирнов, глядя на Чекунова. — Значит, очень хотелось поймать преступника самому.
— Простите меня, Александр Иванович. Очень уж хотелось, — признался Чекунов.
…В схроне работали медик и фотограф. Знал эти тайные убежища Смирнов, в Закарпатье видел: пещера в обрыве с замаскированным выходом на воду и с запасным — уже в лес — где-нибудь под пеньком, под поваленным деревом. Кому понадобился партизанский схрон в Нахтинском районе?
Ратничкин лежал на спине, раскинув руки, а ноги были чуть приподняты маленькой скамейкой, на которой он, видимо, сидел перед выстрелом. Пуля вошла ему в правый глаз и вышла у левого уха. Поэтому и голову почти не разворотило: мало на пути пули было твердых тканей.
Фотограф еще раз щелкнул с вспышкой и прекратил съемку. Отряхнувшись от своих электрических молний, увидел, наконец, вновь прибывших. Похвастался:
— Я пулю нашел, — и протянул Поземкину почти не деформированную пулю.
Смирнов взял ее из ладони Поземкина двумя пальцами, осмотрел, погоревал:
— Жену бы мою сейчас сюда.
— Зачем? — бестактно удивился Поземкин.
— Моя жена, полковник Болошева Лидия Сергеевна, — лучший баллистик в советской милиции.
Поземкина потрясло не то, что Болошева — лучший баллистик, а то, что жена старше по званию мужа.