Чума в Бедрограде

Что опять-таки наводит на вопрос.

— А откуда вы знаете, что в этом сезоне модно применять к Габриэлю Евгеньевичу физические воздействия?

— Порт кормится слухами, — невинно хмыкнул Святотатыч, — они здесь самая страшная сила, не чета портовым ножам.

С лестницы снова донёсся шум. Честное слово, как здесь вообще можно жить с такой слышимостью?

— …второй или третьей стадии разложения. Точнее без совсем уж специализированной аппаратуры сказать невозможно, да и не надо: заниматься полным анализом — дело фаланг.

— Уверен?

— За кого ты меня держишь? Вы же пробирку прислали, чтобы я на неё посмотрел и убедился. Я посмотрел и убедился. — Дверь открылась. — Всё идёт по плану.

Наверное, когда Максим (Аркадьевич) давал указания, стоило уточнить, что посмотреть предполагается не на свет, а, ну, в микроскоп хотя бы, который наверняка есть в Порту, потому что в Порту по наблюдениям Брови было всё.

Охотники вернулись с успехом: Максим (Аркадьевич) аккуратно держал завёрнутую в обжёвок салфетки пробирку, а Дима не потерял свой тюрбан. И, кажется, даже отвоевал кольцо. Интересно, у кого из участников погони.

— Да пусть бы оно и сгинуло тут, на лестнице, — тихо покачал головой Святотатыч-младший, изучая свои карты.

Вероятно, он проигрывал.

Обратно из Порта Бровь вёл уже Максим (Аркадьевич) — и весьма убедительно вёл, всего пару раз засомневавшись на повороте. Наверное, голова гэбни должен уметь всё. Например, нести на руках завёрнутого в плащ Габриэля Евгеньевича и продолжать при этом выглядеть серьёзно и даже немного устрашающе. Достаточно устрашающе для того, чтобы закурить Бровь решилась только при виде тавра-таксиста, ожидавшего их у незнакомых покосившихся воротец. От Святотатыча они шли, само собой, не той же дорогой, что к нему, в шпионских романах иначе не бывает. А ещё в шпионских романах выйти из злачного места, не закурив местную же самокрутку, — преступно.

Поскольку дорога была не та же и шлагбаума не случилось, Бровь догадалась о том, что они выходят из Порта, только при виде тавра-таксиста. Пришлось спешно (и, к счастью, успешно) искать самокрутку в кармане сумки.

Это выглядело круто.

Это не могло не выглядеть круто.

Бровь мысленно одобрила святотатычевскую щедрость и свою запасливость.

И даже не закашлялась, хоть и было, от чего.

Максим (Аркадьевич) никак не отреагировал на это героическое и такое крутое действие, зато Габриэль Евгеньевич, учуяв дым, поморщился, открыл глаза и тут же их закатил. Нет никакой совести у этого человека. Ароматы Порта — это мелочь, не стоит обращать внимания и приходить в себя, зато запах табака — и то быстро уносимый ветром — это, конечно, страшное преступление.

Осознав, что от закатывания глаз вселенная не спешит принципиально меняться, Габриэль Евгеньевич поднял голову, холодно посмотрел на Бровь и обратился куда-то налево:

— Если моё мнение вообще может иметь хоть какое-то значение, замечу, что предпочёл бы передвигаться на своих ногах, — и, помолчав, добавил, — если они, конечно, ещё на месте.

Интересно, что он помнит о произошедшем? Вот очень хорошо бы было бы, если бы не свой путь до Порта и связанные с ним события. Остальное, в сущности, мелочи.

— Как угодно, — Максим (Аркадьевич) остановился, — но ботинок на месте нет.

Габриэль Евгеньевич потёр висок.

Вот Ройшу ломать пальцы бессмысленно — они для него всего лишь часть образа, а не средство коммуникации. А у Габриэля Евгеньевича потирание виска — стандартный ответ на половину реплик. Особенно хорош на экзамене. Особенно когда спрашиваешь у него, за что же четвёрка.

Бровь злорадно затянулась.

Максим (Аркадьевич), который с некоторой вероятностью различал интонации стандартного ответа Габриэля Евгеньевича, опустил его босыми ногами на землю. Тот поёжился, окатил своего верного носителя ещё одной волной ледяного взора, продел руки в рукава плаща, завязал пояс и решительно направился к такси. Вся его фигура была отличной иллюстрацией к словарной статье на слово «зябко».

Один сидит в отвоёванных веригах, другой из-за этого уходит из Порта босиком.

Они точно тайные братья.

Но как? Как можно получить по лицу от своего, гм, заместителя, очнуться вечером неизвестно где среди серых складских стен в компании его же и какой-то произвольной студентки, обнаружить на себе из одежды только чужой плащ, а из жизненных перспектив — только тавра-таксиста и ничего — ни-че-го! — не спросить? Ну хотя бы — «а кто ещё меня сегодня бил по лицу?» Или там — «извините, вы не подскажете, мои трусы не являются украшением тюрбана какого-нибудь изгнанного турко-греческого царя?»

Или — «Максим, что происходит?»

Вышла бы такая проникновенная сцена.

Какая жалость, что Габриэль Евгеньевич готов идти босиком по холодной сентябрьской грязи, лишь бы не уронить достоинство. Достоинство, покрытое гусиной кожей, выглядит не очень достойно.

Бровь мысленно не одобрила качество своего чувства юмора.

В любом случае, грех жаловаться. Даже без проникновенной сцены Бровь только что увидела босого завкафа в плаще растерянного замзавкафа. После такого и умирать не страшно.

Тавр-таксист зашевелился. Многоопытная Бровь, перенесшая без потерь встречу с Портовой гэбней, теперь сочла его вполне милым и приятным человеком, с которым совсем не страшно повстречаться вечером у склада. Папино слабое сердце может спать спокойно.

Подтверждая только что обретённую репутацию милого и приятного человека, тавр-таксист распахнул перед Габриэлем Евгеньевичем заднюю дверь. Тот проникновенно заглянул ему в глаза, демонстративно обошёл такси и не менее демонстративно уселся вперед.

Отлично.

Вот если чего сегодня Брови в жизни и не хватало, так это сидеть всю обратную дорогу плечом к плечу с Максимом (Аркадьевичем), на всепоглощающий хлад Габриэля Евгеньевича реагирующим как студент на дополнительные вопросы. Его студентом он когда-то и был, собственно.

Такие мелочи Оставляют Отпечаток.

Максим (Аркадьевич) посмотрел на Бровь извиняющимися глазами, как будто она только что стала свидетельницей домашней сцены. Пришлось снисходительно кивнуть — мол, понимаю, вам выпала нелёгкая участь быть хранителем душевного благосостояния непростого человека в непростой ситуации, которую вы и заварили, но это ничего, всё равно понимаю.

В такси по-прежнему играла Кармина Бурана. Вкусы тавров непредсказуемы, но не очень разнообразны.

Таксист поковырялся под сиденьем и протянул Габриэлю Евгеньевичу извлечённый оттуда плед. Габриэль Евгеньевич убийственно на него прищурился, опустил стекло (чтобы градус хлада не падал, то есть не поднимался, то есть, короче, чтобы у Брови мгновенно замёрзли ноги) и отвернулся.

Так и поехали.

— Давай менее конспиративными путями, — обратился Максим (Аркадьевич) к тавру, покачав головой на поджатые ноги Брови. — Сегодня был тяжёлый день.