Чума в Бедрограде

Он думал, что всё в порядке, потому что Гуанако-ж-сам-велел-отвезти-Максима-куда-тот-пожелает!

Велел, да.

И повелел бы ещё раз, если б можно было переиграть.

— Схожу потолкую с пленником, — приготовился вставать Святотатыч.

— Я сам, — Гуанако мотнул головой и залпом допил бодягу.

Святотатыч посмотрел на него с сомнением.

— Он меня сорок восемь раз переспросил, хочу ли я ему ствол давать, — усмехнулся Гуанако. — Сам явно не понял, чё сделал.

— Ты его оправдыват’ будешь? — ошалел Муля Педаль.

— Будет, — как-то чересчур устало вздохнул Святотатыч, и все его пятьдесят с лишним лет нарисовались у него на лбу. — Гуанако, умнее будь. Если твой ёбаный Максим чего-то сам не понял, надави на него и употреби с пользой. Не всё тебе ему стелить помягче, пусть отрабатывает благодеяния.

— Я не умею умнее, — забрал и Святотатычев стакан Гуанако. — Умел бы, меня б здесь не было.

— Здесь бы ты и был, — возразил Святотатыч. — В Порту, в смысле, а не где ты там обычно шатаешься. Оставайся, а? Когда дерьмо закончится.

Гуанако побродил взглядом по твиревым бочкам.

— Куда я денусь, мне долги отдавать. Озьма вроде приумолк пока после даров от медиков, но я ему ещё до того обещал вписаться в одно крупное дельце.

— Озьма тебя изъездит вдоль и поперёк за жалкую неделю финансовой поддержки. Не дури, не столько назанимал, чтоб теперь до края света грести, — Святотатыч тоже смотрел куда-то мимо. — Да и не о том я. Сам оставайся, ты же хочешь.

Гуанако хотел.

— Может, они меня ещё на британо-кассахский флаг порвут. Ночью-то.

— И не такие не рвали.

Гуанако встретился-таки глазами со Святотатычем, помычал, собираясь с мыслями, и всё же объяснил честно:

— Да не знаю я, блядь, где мне оставаться, а где нет! Если ты мне дерьмовых врачей прислал — останусь. Если нормальных — не один же буду решать, что дальше делать.

— А, — хмыкнул Святотатыч и плеснул в похищенный у него стакан ещё бодяги.

— Она с наркотой, между прочим, — тоном крайне осведомлённого человека напомнил Муля Педаль. — Щас вскрыват’ начнёт.

— Тогда я пошёл разговоры разговаривать, пока меня не размазало совсем, — обрадовавшись поводу, вскочил Гуанако.

В том, что его сейчас на самом деле может что-то там размазать, он сомневался.

Но повод же!

Святотатыч и Муля Педаль за спиной обсуждали растущую популярность нового пойла среди озлобленного блокадой портового населения.

Максим сидел в комнатушке напротив.

Гуанако очень хотел навсегда остаться в Порту или, например, прямо сейчас сбежать в пассажирскую бухту и искупаться-таки, но вместо этого он решительно пнул дверь, ведущую к Максиму.

— И чё это было? — заявил он с порога и, сползши по двери, уселся на корточки (бодяга с наркотой оказалась круче, чем можно было предположить).

Максим молчал.

Так как бодяга с наркотой оказалась круче, чем можно было предположить, молчание Максима пришлось к месту.

Про таких хороших парней как Максим пишут скучные, плоские книжки без неожиданных подстав через каждые двадцать страниц. Фантастику с гражданским пафосом или что-то вроде.

Потому что такие хорошие парни как Максим предсказуемы, а фантастическим сюжетам, разворачивающимся в запутанных реалиях выдуманных миров, для равновесия нужны предсказуемые герои.

— Более предсказуемо было бы, если б ты палил по мне, — высказался в потолок Гуанако. — Ты меня удивил. Уважаю.

Максим крякнул где-то там в недрах комнатушки.

Один раз удивил — и хватит пока. Зато как!

Те же Охрович и Краснокаменный, впрочем, не удивились.

Охрович и Краснокаменный перед выездом на ритуал священного переодевания чучела позвонили Святотатычу, а тот сказал, что Димы нет, а сам он так забегался с аппаратурой, спизженной у Бедроградской гэбни (государственная символика очень уж почесала глубоко анархический менталитет Серьёзных Людей из Порта), что думал, Охрович и Краснокаменный Диму и увезли.

Охрович и Краснокаменный подождали, пока Святотатыч выяснит, с кем последним видели Диму, и, услышав ответ, мгновенно рванули по квартирам Максима. По отдельности, ибо квартир две.

У Охровича и Краснокаменного есть чутьё и нет идиотской веры в лучшее.

— Ты б всё же дал какой-нибудь комментарий, — попросил Гуанако, сфокусировавшись-таки на Максиме.

Максим как Максим, только мрачный и какой-то пустой. Привязанный к батарее целым букетом любимых узлов Святотатыча. Без морской подготовки такие даже со свободными руками не распутаешь.

У Максима на правой руке совсем побелели пальцы, и Гуанако всё же принял кое-как вертикальное положение, потому что его вдруг очень припёрло ослабить Максиму петлю.

Максим не понял, брыкнулся, выкрикнул:

— Вы издеваетесь?!

То есть не выкрикнул — вышептал скорее уж. Но в любом случае — «вы».

Странно, непривычно, давно-это-было. Опять сбивается. Зачем?

— Нет, — честно ответил Гуанако.

Издеваться ­— это ходить в шелковой рубахе к бывшему командиру, например. Да и то.

— Тогда пристрелите меня к лешему, — выплюнул («вы»!) Максим.

— Приплыли, ёба.

— Я не хочу разговаривать, объяснять, оправдываться. Не хочу.

Гуанако вмазал ему с ноги куда-то в грудь. Несерьёзно, безо всякого желания.

— Дай угадаю: так ты станешь общительней, потому что тебя задевает, когда по-хорошему. По-плохому проще?

Максим мотнул тяжёлой головой, но вышло уже менее убедительно, чем раньше.

— Прости, не сообразил сразу, — Гуанако картинно вздохнул, пытаясь вспомнить шелково-рубаховые ощущения. — Наверное, чтобы ты сам захотел мне что-то рассказать, я должен тебя демонстративно не слушать. Ты не умеешь по-человечески, ты же пресмыкаться любишь.

Как желваки-то заходили, а.

Нести всю эту чушь было неловко. Особенно неловко — потому что эффект, увы, наличествовал.

— Только предупреждаю сразу: совсем уж эталонным Габриэлем Евгеньевичем морду воротить я не смогу, ага?

— Перестаньте паясничать! — рявкнул Максим, и это вышло у него отлично.

Этак преподавательски. Если не гэбенно.

Гуанако даже задумался на секунду, от кого он чаще слышал в своей жизни «перестаньте паясничать» — от преподавателей или от разнообразных голов гэбен?