Чума в Бедрограде

С пятнадцати лет любой человек во Всероссийском Соседстве — совсем самостоятельный гражданин и сам решает, в Порт ему или не в Порт. До пятнадцати пришлось изворачиваться, потому что кое-какие права у батюшки всё же имелись. Но у отрядских педагогов они тоже имелись, а надувать батюшку при помощи педагогов, а педагогов при помощи батюшки — это ж как нехуй.

Мёртвый идеолог Сергей Корнеевич Гуанако ещё на заре своей короткой жизни знал, что его государство (несмотря на все свои промахи) идёт правильной дорогой!

И сам шёл в Порт мечтать податься в юнги.

С подачей в юнги не вышло. К пятнадцати гуанаковским годам, когда это стало возможным, батюшка подсуетился и — здравствуй, старый приятель Шухер! — сделал ему через знакомых фальшивый отвод по медицинским показаниям.

Это никуда не годилось.

Сам Гуанако в пятнадцать лет медицинских или бюрократических знакомых не имел и потому остался в дураках. Портовые плевали на бумажный закон, но врачей уважают всерьёз. Нельзя — значит, нельзя. А юнг проверяют по бумажкам ого-го как — кому охота, чтоб у него дитё на корабле померло?

Гуанако усмехнулся не то самодовольно, не то печально: ну прям как с новобранцами в Северной Шотландии!

К тому же помер сосед-моряк (не на корабле, в своей квартире). И батюшка подсуетился ещё немного, нашел знакомых в Распределительной службе, и та распределила Гуанако не какую-нибудь случайную жилплощадь, как это происходит со всеми гражданами Всероссийского Соседства в пятнадцать лет, а очень, очень неслучайную. Квартиру напротив батюшки, в которой помер сосед-моряк, она ему распределила.

Поближе, чтоб сторожить.

Пятнадцатилетний Гуанако такого блядства спустить не мог, плюнул на жилплощадь в Бедрограде и всё равно свалил в Порт, хоть и не в юнги.

В досье у него написано, что два года до Университета он работал в Порту грузчиком. Грузчиком он тоже работал, было дело, но сначала поступил куда более пятнадцатилетне — устроился в бордель (а Охрович и Краснокаменный ещё смеют возмущаться, что Гуанако соответствующий инструктаж не проходил, ха-ха).

Про бордели в досье не пишут, потому что во Всероссийском Соседстве их нет. Да и пробыл там Гуанако всего какую-то жалкую неделю, которую только на инструктаж и хватит.

А через неделю его оттуда буквально за шкирку забрал Святотатыч. Фактически первый полноценный клиент (леший, стыд-то какой!).

О Портовой гэбне Гуанако тогда ещё ничего не знал, но всё равно просёк, что это у Святотатыча метод такой — чтоб свои люди были действительно своими, надо их самому и растить. Чем младше, тем лучше (хотя никто сильно младше старшеотрядского возраста к нему не попадал — при контролируемом деторождении дети на дороге не валяются, даже на портовой дороге).

Святотатыч и растил, блядский недоделанный педагог.

Его инструктажи были пожёстче бордельных. Именно Святотатыч заставил как-то Гуанако искупаться в Пассажирском Порту. Не в блокаду, когда всем похуй, а в нормальный рабочий день. Поместил на нижнюю палубу отбывающего через пару часов парохода какую-то ювелирную цацку, сказал: принесёшь — пойдёшь в контрабанду. Не принесёшь — на таксиста выучу.

Это было весело. На пассажирское судно (пассажирское судно для законопослушных граждан с выездными документами!) портовым вход заказан. Есть персонал, но в Пассажирском Флоте сплошь приличные люди, которых таможня знает в лицо до последнего кока. И в багаж не сунешься — таможенники каждый шов на чемоданах проверяют, о содержимом и говорить нечего.

Короче, Гуанако поплыл. Под водой, чтоб не заметили. Под водой мимо блядских прогулочных катеров с блядскими винтами, на которых иностранцы любуются видами Бедрограда с воды (идиоты, Бедрограда с воды не видно, только Радиовышку; всё, что видно с воды, — это Порт).

Как он не утонул, непонятно. Но, наверное, с тех самых пор страха смерти и нет. Просто нет, хотя случались поводы побояться. Какой к лешему страх смерти, когда есть пароход, на пароходе цацка, и, если она там и останется, Святотатыч не возьмёт пятнадцатилетнего ребёнка в контрабанду?

И каждый раз, когда случается повод побояться, обязательно находится своя метафорическая цацка, метафорическое желание раздобыть которую начисто отбивает все прочие трепыхания.

Святотатыч — прекрасный недоделанный педагог.

Но — недоделанный, поэтому не бояться чужой смерти он Гуанако так и не научил.

Многочисленные приползания Святотатыча в эту самую блядскую каморку с ножевыми, пулевыми, леший-знает-какими ранениями стабильно вызывали у Гуанако одну-единственную реакцию: только не сегодня, пожалуйста!

Слышишь меня, блядина, не сегодня! Сегодня я тебя не отпущу, не отпущу и всё, и прекрати хрипеть, меня это не впечатляет. Не хрипи, а улыбайся, блядина, скоро будет врач. Врач, обезболивающее, алкоголь и трава, и мы будем пить, пить и трахаться, не мотай головой, улыбайся. Улыбайся и говори, блядина, помолчишь ты потом. Не сегодня.

Это, в общем, относится к любым чужим смертям (кроме тех, которые инициировал сам Гуанако). Обещание пить и трахаться — не к любым, но можно и к любым, если оно вдруг чем-то поможет (чего не сделаешь ради «не сегодня»).

Убивать-то легко, это тоже метафорическая цацка на метафорическом пароходе, а вот смотреть, как пытаются умереть у тебя перед носом, — трудно.

Что-то совсем дурацкое подаёт в такие моменты голос из глубин: неужто совсем ничего нельзя сделать? Ничего-ничего, вы уверены? А если так? А если ещё как-нибудь? А если встать на голову, снять штаны, достать из-под земли толпу скопцов и сам Вилонский Хуй? А если постараться, поднапрячься ещё немного?

Ну вот видите, а вы говорили.

Наверное, это тоже педагогическая заслуга Святотатыча — всегда помнить, что сдаваться нельзя. Что всё можно, если очень нужно. Что всё получится, если не сидеть, сложив лапки.

Через пару лет в Порту со Святотатычем Гуанако перестал складывать лапки над своей липовой справкой о негодности к плаваниям и уплыл (матросом, не юнгой даже) на Курёхине, громадном дореволюционном грузовом чудище.

Перепил молодого матроса, которого ещё толком не видела команда, потоптался в задумчивости над его бессознательным телом, спёр-таки документы — и привет.

Это тоже было весело, очень весело, только закончилось грустно.

Курёхин вернулся в Порт через полгода. Счастливый, довольный и повзрослевший Гуанако вернулся к Святотатычу. Показать татуировку с именем первого корабля на лопатке, ну и вообще.