…Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК.А другие пусть считают что я умер.Потому как на часах у потолкацифры «три» «девять» держу, спимоя «woumen», я твой «men», в уме…
— В уме он или в Уме? В чуме? Какая-то керня. Звонит: «Моя чума, ты что за лабуду прислал мене?»
— С грибами.
— С грибами?
Падает: «Ах, я отравилась, я отравилась»!!! Все бегают по городу: «ОНА отравилась его стихами»! Объявляют военное положение. Пехота выдвигается на фронт. Мужа призывают. Он в каске, бежит, наперевес. В тылу, из облака на землю падает десант. Среди, как догадался Бог, них Данко… Но вдруг звучит отбой. Муж, Данко, все бегут домой, назад, встречаются на Эльбе… Смешалось, танки, немки… Пьют. Играют свадьбы. Жанка скучает дома. Звонок в дверь: «Пицу заказывали?»…
…Жанка открывает. На пороге красавец в очень дорогом костюмие с коробкой пицы в руках. За ним почтальон: «Вам телеграмма. Две. Распишитесь». Жанка читает:
«Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК. Вылетаю жди.»
«Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК. Вылетай жду».
Стало очень тихо кругом. Птицы на деревьях повернули головы в одну сторону. Жанка странным взглядом смотрит на разносчика пицы. Тот улыбается во весь свой чувственный рот.
«Франция, вечер, в порту Де-Кале»
Франция, вечер, в порту до коленВ ожидании груза на свежей волнекачается флагман святого Петра.На вахте двое — я и ЛевинНиколай
Иванычс картой мира на волосатой спине.Да еще на стекле за приборной доскойдрожит босой рыжеволосый мальчик(это наш рулевой). Он все время спешит за столярным клеемв мастерскую отца. Юнцадержит за пальчик милая дамаи читает стихи.Изящными при этом являются:линия ее бедра,пульт режиссера,и светло-зеленые большие глазаЭллеоноры Штейнцаг(сорокалетней уборщицы),которая в тактпадающему на пол рулону коврамедленно шепчет вместе со мной:вершится казнь, палящий зной,со страхом, страстью и мольбойпростерлась степь перед грозойраздались неба створки губв преддверье мукчуть вздрогнула зеленая листваи полон мир до днаи вся в слезах траванавзрыд кричит струнаи влажные, огромные глазазвездычто истекает трепетно росойвбирая чуть дышадвижение прохладного дождя…Кончив, Эллеонора тихо улыбается.А на вопрос — что это было во сне?Я отвечаю — да так, просто,некоторые словаи открываю окно…… Ах, что за граница — эта красная линия Ватерлоо!Ах, что за границей творится!Там ветер гуляет по крышамтам падают листья и людипо принципу «домино» — вдруг выдает из эфирабожественно алый «Бьюик».Он совершенно внезапно возники включает иллюминацию.А, впрочем, зря. Поскольку становится видно,что все это лишь декорацияв прохладной нише театра «Гранд-Опера»,где на дощатой сцененебольшая резиновая актрисапоет сопрано: «Я вызываю ноль пять, я вызываю ноль пять!»веером раздвигая смысловую нагрузкудо неописуемых границ.При этом она делает сальто впереди выпадает в уже открытое мною окно. Нозалетает обратно.И так все время — туда-сюда, туда-сюда…Сцена последняя — где рождается Бес.Взрыв, пожар, катастрофа, хаос.Всюду витает запах нефти, электричестваи завершенной любви.Звучит тихая органная музыка.И ангелы в белых сутанахплавно стекают с небес — у них столбняк.Внизу шелестит как будто прибой,это в позе «Миг-29» взлетаетЭллеонора Штейнцаги зажимает бесстыдно ногамибожественно-алый «Бьюик»(им оказался наш танкер «Стальной»).Она — эффектней орла, звезды и серпаи красно-белых полоса навстречу ей летят матросыи с диким «УРРА!» поднимаютнаш гордый Андреевский флаг…
«Отвезли бы его в Липки, хоронили до утра…»
…он в любе время года гениален — в этом суть,ты скажи, скажи, Серега, так откуда эта грусть?На венчальной, новогодней, ели помнишь ты шары?Ты скажи, скажи, Серега, дождик вешал? На парызаводил лебяжьи воды тихим вечером, ловилпервый лист опавший с клена натирая сапогичерноземом, черноземом, геленища до коленты скажи, скажи, Серега, ты бы сдался в этот плен?В плен в твоей деревне стылой, в плен порядку немчуры?Ты скажи, скажи, Серега, партизанил бы и ты?Пушку, нет сорокопятку, многоствольную Катюшупомогал тащить и Пушкин колесея до Твери?Гоголь был бы комиссаром, Достоевский — подрывник?Ты скажи, скажи, на нарах спал с Цветаевой — сестрой?Ты б не сник под вой снарядов: «Мэри, Мэри, покричи!»а Ахматова бы Блока дотащила на постойв метсанбат среди окопов, вшей… аптеки, фонаригде ты, где ты, мой Есенин, на коне, вихор твой лих?— В развороченный живот он улыбнулся б и затихПотому что с Пастернаком он бежал на высотуне за орденом — за блатом, за березками, за пухтополиный он погиб бы. И «За Родину, Ура!»…Отвезли его бы в Липки. Хоронили до утра.
«Картежный город»
Дом, лепнина, цоколь, арка, дым из темного колодца,Блики в пламени костра, гулким эхом бормотанье,Звон пустой консервной банки и ответ бездомной кошкиВ полутемном переулке. Снопы света из подвальнойКоммунальной чьей-то кухни моментально озаряютСилуэт с огромной тенью, достающей до переднейНа четвертом этаже, где пристойно в гардеробнойИ давно лежит покойник возле двери на ковреПес изысканной породы; шелест новенькой колодыПо соседству, по трубе сливает карты домовойЧерез спутник в небе черном Ведьме в платье закопченомПодметающей планиды чрезмерного везенья.Хруст — в костер летят «поленья» — доски ящиков, газетыИскры, зарево в глазницах, остекленных, на минуту.Стихло. Утро выползает серой ночью из залива,Ветром жутким пробирает мост до каменных костей,На болотах черный город и стучится в дом теней. Тщетно.Чахло шторами прикрыты два окна под самой крышей,Над Невою, наклонившись, стоя спит старик всевышний,И оборванным бродягой в узком, каменном колодцеПетр Первый. У горящего костра, возле мусорного бакаПушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Есенин и шалаваИз соседнего подъезда, пересчитывают звезды,Искры, угли ворошат и гадают — кто же первымВыйдет вон из тех дверей? Домовой? Игрок на деньги?Пес? Хозяин? Бог? Лакей?…
«Бог, это Я!»
Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,Яркие блики танцующих, ветерСдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Утром мозаичный, загнутый вверх, половинчатый сон. В дом!Вниз! Подвал! Порог!
Угля! Горящий котел. Железной рукой! Пот.Из двери открытой слезой истекает смола и золотом тут же ложится на лоб.Остывающих вен сеть. Меть, мел! Земля завершает еще один круг мук.Впереди только снег. Холодно. Плед. Огонь. Сток! Последняя влага еще между ног!Ее! Жених Водосточной трубы в октябре поведет под венец. Обручальных колецНабирает бугристый волнующий ствол! А потом — плач! Звук! Неподвижная гладь.Диафрагму погнуть и сломать тебе грудь, жизнь! Смерть! Поддай теплаВ остывающей массе удушливой корни живут. Кнут! Давай, пошла!…Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,жаркие блики танцующих, парНами согретой летней земли;Между деревьев стоят фонари,Они нагибаются, пряча глаза,К тем, кого все-же сумели сгрестиДворники метлами в ложе любви.Юн, по заливу шагает осенний колдун!Сосны все выше белеющих дюн,Ветер сдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Вверх! Домой! Давай лети! Железной рукой стучи в ворота! Бог, это Я!
«Приходи вечером, будет весело…»
Приходи вечером — будет весело!Я обещаю тебе слезы, вид на море,и два кипариса раздвинут руками небои укажут нам путьк сиреневой ветке настоящего Бога.Приходи вечером — будет очень весело!Они организуют «карэ»,а мы анархично разбросанныекак листья березы на талой землезамашем крестами поношеннымии отлетим в нашу фиолетовую страну.Над морем тихо заплачет мокрый снегих желтые лица уплывут вереницейи на траурном столедохлая курица останется слушатьпанихидную песенку о тебе:Сложен, слажен ритуал,свежий листик и бокалпод вуалькою вдовачья-то пьяная рукаот колена вдоль бедрановый чертит ей маршрутснежных белых покрывал.А созвездии Тельцакости, кости, черепас голой маленькой звездойвытворяют чудеса…Приходи вечером.И ты увидишькак холодный, фосфорный фонарь из моргапостучит в лиловое окно с подтекамипод которым твоя юная Мадленпять минут назаддваждывышлазамуж…
«Баки и Вуги»
Зажженые огни на перекрестке.Они манят из уголков дороги,Желающих удвоить освещениеЛица подруги.Потом вернуться в темноту берлоги,Чтобы не делать снова выборМежду собой и левой сторонойНочной медали.А в центре золотого перекресткаСтоит дежурный по любви, подростокОтросток палочки в полоску губитИграет фуги.Он видит лица нас обоих дома,За черным, ветровым стеклом, онМетроном — качает телом:«Займитесь делом»!Провидцу помогают исполнятьМелодию колонки светофоров.Они кружатся и в глаза нам светятПетляют сети.И в голове твоей легко от цвета, звука!Провидца в форме заменяет утро!Уборщицы на метлах — баки, вуги сметаютС лица подруги…
«В Гремундодо над нами солнечное небо…»
В Гремундодо за женский плач — в кастрюлю мужа!В Гремундодо на свадьбах — «Бах», а ночью — дружат!В Гремундодо на ветках псы поют «бельканто»!В Гремундодо глаза мендальные у франтов!В Гремундодо в строю дельфины, а не танки!На каждом венчики и пурпурные банты!Сажают дев на плавники, а вслед за нимиНа водных лыжах — кто, не видно — только спины!Гремундодо — люблю тебя я — много света!Тепло и весело нам жить в поселке этом!Из «Англетера» в бельведер мы переедем, нно!В мешочек с дырочкой — «садовое» кольцо!
«А что же Фауст?»
…Наутро она вышла в сад, и раздвижная дверьв пазу слегка подрагивала в такт волнекоторая вносила в дом прохладный бриз.Вдали, на горизонте, на карниз тяжелогоспросонья океана, поставлены горшочки кораблей.Налей ей, Фауст, легкого дурмана в бокал со льдинками,налей, пусть губы обмакнет и смотрит вдальи кутается в шелковую шаль. Жофрей вон там,под самым коромыслом слоеной радуги, и яхтаего приставлена к лучу, косою толстой линией которыйразделит небо на «где ты был»-«что будет с нею»…А на моторе черном у алеи из стриженных диковенных деревзлатой значок лелеет глаз и надпись «Lexus» втОритгеометрии пространственных решений Бога, что подарил вчерана крикнутое ею «ах, авось» букетик желтых рози черные, широкие колеса со спицами стальным…А на гросс-мачте Фрея под белесой и хлопающей парусиной,в корзинке плакал впередсмотрящий юнга. Внизу, на румпель,с циркулем в руке, задумчиво смотрел он,покусывая ус из смоли с прожилками из лески волосытрепал старик — великий океанский ветер. АА что же Фауст? — Фауст нынче пуст.Вчера, над нею он потрудился славно, поход устроивсквозь Пиринеи свадебной аллеи и алчный куст любовной муки,украв еJ с венчания в свой мир теней, разлуке подарив колеса госта «USA»…
«Секс на Невском»
На Невском полдень, океан, прохладно, лето,Плывут бортами расходясь шаланды, где-тоВдали рогатый пароход маячит, чайкиСтоят на пристани и ждут когда прибудет.В холодной дымке, опустившейся на берег,Плывут потоки лошадей, барашки, пена,Чуть подымаются от волн — как-будто лица,И разбиваются о стены-скалы. «Пицца»,«Одежда», «Обувь» — гроты волны поглощают,В подземку сдвинут переход с плитой надгробной,У входа двое, поперек волны, течения,Стоят и слишком старомодно обнимаются.А, впрочем, нет — они друг друга просто держат!Их лица в вечности, вне времени, в морщинахСоленый пот и слезы, брызги волн, обиды,Налет блокадный — отражают просветление.Он поднимает воротник ей, тронув губы.Она в ответ едва заметными движеньямиНа шее шарф его потертый поправляет…