Сирень, цветущая зимоюсреди сугробов на морозеи теплый ствол ее с коррозиейметалла, Зимпо торс могучийи даже боле, обнаженныйзвенящий бусами коралловизводит мелом.Пинк-Флойда звуки на тропинкелыжне проторенной СамоюЗим-Матерь Богана босу ногу — только вален…кидает солнце вниз оваломполмиллиона — льдинки.и в каждой деньги что плачу яЦветущей в январе Сиренипредпочитаю покорениютеперь ужом всех покоренныхЖенщинв бутылке веник из Сирении в к космос провод.Олени!На нашем знамени сиянийполярных мненийковром над той моей кроваткойв которой делал я украдкойболтая ножками меж прутьевгазели влажными глазамименя уже тогда смущали, да ну ихих пупырышки — рожки телокеще к сраженью не готовыза Вора жизни их за шкурыОни летят меж тех. сиренейМычат, болотные сиреныи волок — чашечки коленейскользят по снегу, вожжи — в рукипо проводам в упряжках вносятв осень.Друг мой!Мой наизнанку Бога — Осеньмой брат, убийца волка Лосемкору
с сирени, вислогубыйчто поедает, ни за деньгии даже ни за низ оленьейсамки — он не согласенон нанесет сиреням ранкиМой вредный Осеньи чахнут деревца за летомв весне, пустым, красивым цветомчтоб распахнуть навстречу Зимус сучками ветви.Слепень!Мой, Бога плод воображенья — шкурыживой оленьей знавший вкусыпотомок древних русских пруссовизгой из улья в мед цветочныйшальной Дантесовою пулейубит хвостом. Вот дурень!Ему бы сесть на куст сиреневыйдля звуко-рифмо-опыленийи станцевать «хмельного шмеля»для полной этой изотериикогда цветут зимой сиреникогда я верю жарким летомчто подо льдом вода и веттона притяжение отвергая, идуиду, собаки лаютна берегу твоих сомненийчто на поверхности водыне тонут Гении
«Страна не забудет?»
Довольно! Решаюсь, пусть будет, что будет!Быстрее, в ракету! Страна не заблудит!..…Осень, на Марсе, у моря, на пляжеКостры водорода, а мы не герои — изгои, и дажеНа плато «Масконов» не можем держатся,И нет кислорода в походной аптечкеЛишь водка, сигары, да Леночка — гретьсяМешают скафандры, и не искупатьсяВезде ихтиандры, бежим что есть силыС поправкой на ветер, на северный полюс,Выносит на запад, а там небоскребыГраненых стаканов, каналы, каноэ,Полно марсианок, а нас только двое,Да Леночка (на фиг, придумают тожеКанаверал в душу,Да зубы им в пластик!)Но ветер роняет на лоб «Клеопатры»Опавшие листья — троих космонавтовС созвездия «Пса». Оттопырили уши,На Леночку смотрят, торгуем, уходим,Быстрее, в каноэ, в Венецию, «Мастер»!Но осенью очень забавно на Марсе!Мерещится город — выходят две НастиЖена и любовница (дворница в «ЖЭКЕ»)И я умираю, я гасну в каноэ,Не долететь мне на этой ракетеДо марсианок, они это видят,И плачут, и воютПотом столбенеют, подходят пигмеиИх с веслами прямо на постаменты,На крышу вулкана заносят и ставят.Купи телескопчик с увеличеньемИ ясною ночью в сторону МарсаГляди что есть силы. Вон видишь, вторая,Без рук? — Моя марсианка! — Венера?Да что ты! Я там еще не был. Одеться? Смотаться?За сигаретами…Впрочем, не стоит — осень на Марсе.Холодно, стужа, не топят в ракете.И даже собаки деревья не метят…
«Ах бы клевером душистым»
Ах бы клевером душистымОбернуть страничку эту!Ах бы в скошеной травеПоваляться жарким летом!Земляничных пятен крови,Сладкой, выпить — и из клетки!Оторваться от дороги!Ноги, ноги, плавно, мягко,Чуть касаясь!Дорогая,Где ты, где ты,Жаль не видишь,Я летаю, я летаю!!!..— По дороге ехал трактор.А ему навстречу авторПошутила дорогая.— Ах, я знаю, знаю, знаю,Ты не веришь мне, а клеверНа обед употребляешь!Наклоняясь и губами,И губами, и губами!Ах, бы клевером мне статься,Оторваться от дороги,И на небо, а ты следом!Выше, выше, вдоль дороги!— По дороге едет тракторЯ тебя предупреждаю!…Мужики на сенокосе,отдыхая у сарая,наблюдали за картиной.:Там на гусеничный тракторПобежал, вдруг, бык «НикОля».Мужики застыли. Тракторвзял взлетел и удалился.НиколЯ вчера женилсяПрошептали косари…
«Начальница (служебный роман-2)»
Она лежала на боку, светилась синим,Ее размытые черты не много линийДавали в спектре излученья телескопа.Ее душа напоминала ему ноты,На диаграмме, разлагающей виденьеМатериальное на волны сожаленья,Страдания, любви, стыда и жизниИ можества оттенков покаяния.Он наблюдал за ней давно, еще мальчишкойЗабишись в угол, на руках с чужою книжкой,И в институте, с проституткой на скамейке,Потом вот здесь — на Алатау, на «копейке»,На пятачке, на блюдечке, накрытомКуполом серебрянным. Он битым,Покинутым женой, страной, начальством,Ежеминутно говорил с ней о несчастьиХодить в поношенных носках с дырой на пальце,Ждать вертолета, и кружиться в вальсеК нему сбегая по обрывистому склону.Она смотрела на него очки меняя.Он был то маленьким, то длинным, то без краяВ диапазоне альфа-бетта излучений.Она не понимала — то ли гений,Пред ней внизу, а может он бездарный?А может лень ему замерить лучезарныйИ гибкий стан ее в халате «От нейтрино»?Тогда б он понял, что живая, ночью, мимоЗемли к комете она томно уплывает…И заработал бы себе на ломтик с чаем……Пастух не спал возле костра, он на овчинележал и думал ни о ком той ночью синей,Когда она к нему свои открыла очи.Пастух поднялся и пошел от стада, прочь ли,А может звал его порыв стихосложения,А может просто, ниже пояса томлениеЕго вело под черный купол, к телескопу.Он постучался — дверь открыта, пусто(ученый в это время ел капусту),Чабан не смело потянулся к телескопу,Задел своей рукой нечаянно ту ноту,Которая давно уже просилась…И в диаграмме красным цветом озариласьЗвезда, живая… И убитая комметой.Он подбежал, и в телескоп — но где ты, где ты?Ни в «гамме» нет тебя уже, ни в «бетте»!!!Начальница моя! Теперь покинут!Мой телескоп обратно мне не сдвинуть!Программу переделать не умею,Ну а вручную тяжело и просто лень мне!…Убил он пастуха. То был не гений.
«Нежное»
Ветка вербы набухла, ранимо комочком пушистымХвостик заячий шубкой из треснутой кожицы выглянул,Липкий сок желтизной на ладонях сукожится, впитанныйЧем-то женским душистым и терпким в сенях. С опрокинутымХомутом, коромыслом, лежит на венце ветка вербная.Ой звенят по дороге в телегах двуногие киборги!Ой коровы и светлые бабы стальные на стылом пороге!Волочат трактора по широкому тракту и скребаютИх бока об каменья людские, столбы небоскребные!Ой бредут не живалые трупы в тулупах обтерханных!Ой ломает ломанческий Дон об тела ветки вербные!Ворошат уголь
дьаволы в черных глазищах слезящихся!И об души стираются заячьи почки пушистые!Ветка вербы набухла, вода надрезает в графине ейТонкий ствол, я бечевкой свяжу ветку с красной рябиною!Снегиря посажу посаженым отцом в именинную трапезу!И лубок конопляный осею в дверях от ярил конопушками!И шепнул я тебе кое-что перед сном или смертью на ушко бы,Да сторонкой обходит меня и тебя с вербой смертушка,Да деньгами да счастьем в края наполняются годы сундучныеВ веру верю, в конвеер, в твои колдовские научности, матушка.
«Все сметая на пути»
Ветер бесшумно скользит по планетеего провожают деревья столетийвстречают седые вершины гранитоми ловят поэты сачками магнитов.Ветер сдирает с деревьев коронуВ гранитную пыль превращает Мадоннуи только в железных объятьях поэтовстановится звуком. И после, на этойпоследней странице кончается рифма.И ветер спадает — рождается Нимфа.У Бога в кармане есть новые ветрыони нас догонят — подхватят в поэтыи мы понесемся опавшей листвоюсреди миллионов таких же изгоеввдоль стылой дороги, безродного полякривых деревушек, и девушек, стоярядами у стойла которые вечнокоров упражняют резиновым пойломи в нас заклокочет убийственной больюзвенящая рифма посыпанной сольюна рану из только что порванных ритмови ураганные темпы молитвочнутся и где-то взорвется поэмастоль бешеным,праведным,севернымветром,что небо согнется и рухнет планета.И Бог упадет на безгрешную землюи Нимфа родит малыша с новой цельюи ветер помчится за новою вестьюи мама подарит мне маленький крестик…
«На лепестке ромашки…»
На лепестке ромашки, на лугу заброшенномОна сидела и покачивала ножками…Он бегал по цветку играя гаммыНа белых клавишах — такой — в панаме,И в шортах пряча леденец, на памятьКоторый подарила ему мамаОтправив пастушком на дальнюю поляну.Она, склонив головку, подпевая,Внимала звукам, посланным из Рая.Его мелодия для верности гармонии,Прохладным ветром по краям чуть скомканная,Вторила перезвону медных колокольчиков,В которые бокастые коровы били, емкоПоддакивая хрусту вафельной соломкиТравы, просыпанной сквозь дыры, из холстиныОгромного мешка, что за спиной болталсяУ Авина, бегущего по небу, с облако на облако.И вдруг, пятнистая, от удовольствий, в обмороке,Об бок корова хлестанула себя «плетью»Хвостом, чтоб слепень не мешал играть им, детям!С ударом этим перевернута страница!Волной поднялись в воздух партитура, лицаБерез и лип и тополей по кругу, вдоль поляныНе закружились, нет, они качались, в ямыВоздушные то падая, взлетая, улыбаясь, сценаВначале медленно, потом быстрее, стеныВсе дальше, дальше, удалялись, небоСпадало на луга туманом свежим.И Авин на траву сошел. Улегся рядом.Лаская взглядом подружку пастуха.Ночь. Тишина. Костерчик сделан.И над поляной ломтик белый.Обедать! — Услышал пастушок от мамы…И замолчали гаммы. Поэт ушел.Остался Бог, пасущий ланиБокастых, северных коров,С мохнатыми ресницами,Влачащих вымя до земли, с таврамиПачатями стихов «от Авина»…
… Звени звени моя бандура!
Волынь, тяни за хворью шквореньплети подсолнухи за дворикнажмыхай в маслянные тучипрощальный всполох бабья лета!Окучий неба черни кистьюзасохшей как власы, а в рукивозьми по крошевной скорлупеи в черны дыры зиму всучи.Дави дави звезды зернищемогучим перстом Богу в храпень!За околотной пусть забражитв парную земь снегую душуи сгрезит в оке длинный клитэру переносицы гармошнойзастынет слезью шаром покотьс необерлоченной морщиной.А ты уткнись в призыв хрященый!А ты уткнись в рукав лапотный!Скреби ногтем по днищу вещщейи над речной творожной бродьюпусть нависают красны гроздьяс болезной дрожью чахлых листьев.Сугрей окоп хайлом надышнымсупонь сапог, фуфай яичник,звени звени моя бандура! Чу!?— Весна блядунья, «пограничник»!
«Мы уплываем в Шамбалу…»
Кронштадт. Матросы в бескозыркахстоят на палубе,стоит у дока желтая подлодка,стоит на ней бутылка водки (то рубка),а вокруг зима стоит,в начале Мая, Ольга, Ия, Дуся, Рая,затем Татьяна — лежат в жизлонгах загорая,рядами стройными лежат,скрипит на лифах белый снег,скрипят матросы, тросы, трутсяо ноги дев златые псы,идет пакетная загрузкастихов и писем и фигнии в танки шланги утопают.То Авина бальзам качаютодеколон «Ален Дэлон»;играет горн: «бала-ла-ду!!!»Мы уплываем в Шамбалу…
«Все просто, мальчик»
… Все просто, мальчик,надо лишь суметь к фонтану близко подойти,но издали смотреть на льва и берег финского заливаза «Мон-Плезиром»,глотая в воздухе парящие пушинки абстракций стриженноготополя.И впечатления Самсона, терзающего пасть златого Демона,наполнятся реальностью! В экстазе он добывает пищу дляфантазий роняя беспокойство в зеленые глаза молоденькойособы в короткой юбке.Она стоит за гроздьями людей, так одиноко,под сводом девичьих забот, кусает губки, и думает околбасе, мороженом, и дольке апельсина, открыв свой ротикнавстречу жизни.И строит планы — на следующее лето, у фонтана, уже актрисой,в наряде святой Екатерины, еще без сына, с ободраннойколенкой, или в объятьях финна, или вдвоем с Нечипоренко,О, мой герой!А на заливе особенно прохладно этим летом лежать в травеили спиной прижаться к дереву и наблюдать причал,внимать движенью метеора, считая лепестки у клевераи обнимать цветок большогоФеодора…И волны падают на плоский берег,из-за кустов на «Мон-Плезир» Глядят зеваки,считают палки на заборе, и тут же, стройные, худыеиностранцы кивают дружно: «Си анимейшен морэ,Иван Монтана…»Но пусть они смеются — они еще не знают,что мы их просто отвлекаем, а в это время финну в дракеу фонтана сломали несколько зубов в обмен набыстрый «Полароид», Который очень мало стоитВ ЛааППеранте…
«Он не придет»
Оторвите у ромашки лепесткиОторвите у рубашки воротникОторвите у бумажки две строкиОторвите от зубов свой телефонОн не придетКогда у лета кончится заводКогда на небе кончатся мосткиКогда в альбоме вырастет цветокКогда в тампоне потемнеет кровьОн не придет— Июль не возвращается назадИюль не возвращает в небо градИюль не принимает в свой покойИюль не Август — замер на полуВ щели юлой