Чувства наизнанку

– Кошмаров, Тань, – бухтит Нинка и я прямо вижу, как она обиженно дует губы.

Снова открываю глаза и точно – сидит, словно надутый ребенок, хорохорится.

– Ну чё там? – сдаюсь я и переворачиваюсь на спину.

– Чё, чё… Стонала, будто тебя режут и все повторяла как заведенная: «Марк, не надо. Марк, отпусти…».

Ля, какие веселые истории!

Внутренности моментально обварило кипятком да так неожиданно сильно, что пришлось судорожно стиснуть бедра. А потом медленно прикрыть глаза и беспечно улыбнуться подруге, чтобы не выдать себя с головой. Чтобы она не увидела в моих бесстыжих глазах даже намека на то, что я позволила вчера с собой сделать.

– Вот же мерзость какая! Даже во сне мне покоя не дает, гадкий тарантул! – пожала плечами и показательно вздохнула.

– Что он тебя там пытал, Тань?

– Где? – ужаснулась я.

– В кошмаре твоем, ну!

– А-а-а, ну да пытал, Нин, – кивнула я и снова откинулась на подушку, прижимая руку к неистово колотящемуся сердцу.

И в этот самый момент картинки сновидений, словно яркие грани калейдоскопа завертелись в моем сознании. Зачем мои замшелые мозги решили все это прокрутить во снах еще раз – черт его знает! Но, Боже, да, это случилось! Снова. Как наяву.

Я. Он. Чертов стол…

Так, стоп!

– И как пытал? – никак не могла угомонится подруга, а с ней и услужливые воспоминания усиленно бомбардировали мои мозги.

Поцелуи. Прикосновения. Толчки.

– Лишил премии на полгода, Нинусь, – проскрипела я и накрылась подушкой с головой.

– Извращенец! – зарычала подруга, а я ухмыльнулась, искренне соглашаясь с такой формулировкой.

Ковалёва еще что-то бухтела и вздыхала, затем встала и потопала в душ, а после на кухню, чтобы сварить себе кофе позабористее. А я только слушала ее возню и снова медленно погружалась в сон. Почти растворилась в его теплых, обволакивающих объятиях, а потом мое сознание прострелила ужасная, просто отвратительная мысль – сегодня суббота, а это значит, что уже после завтра я должна буду прийти на работу, в офис, где будет и Он тоже.

Прийти и взглянуть ему в глаза!

И тут же протестующий стон сорвался с моих уст. А потом и еще один, вперемешку с рычанием.

Да за что, блин, мне это все? За что?

– Ты что тут опять стонешь, горемычная? – ворчит Нинка и я чувствую, как под ее весом прогибается скрипучий диван.

– Ну что за утро? Уже постонать не дают спокойно человеку, – бухчу ей в ответ и выныриваю из-под подушки.

– Утро начинается не с кофе? – протягивает она мне кружку с ароматным напитком – все как я люблю: черный и без сахара.

– Не с кофе, – согласно тяну я и делаю большой глоток, жмурясь от удовольствия, – спасибо!

– Пять рублей, – лохматит мне волосы Нинка и встает на ноги, – слушай, мне тут из салона написали, один мой мастер заболел. Ты как, не обидишься, если я скажу тебе, что через два часа должна выйти на замену? Лето, отпуска, мне некого больше выдернуть.

– Не обижусь, – пожимаю плечами, – но с одним условием, Нин.

– Ась? – подняла на меня свои глаза подруга.

– Выброси уже этот диван! Мне двадцать два, но после ночевок у тебя я целый день чувствую себя старой вешалкой. И вообще, ремонт бы тебе тут не помешал, а на его время ты и у меня пожить можешь.

– Нет, – решительно рубанула воздух Ковалева, – это память о Стёпе. Мы в этой квартире когда-то все сами делали, а потом ее обставляли. Понимаешь?

– Понимаю, Нин. Только Стёпы твоего уже семь лет как нет в живых. Пора бы уже…

– Да, Тань, – перебила меня подруга, – тебе пора домой, да и у меня дела.

Обиделась. Впрочем, как и всегда при воспоминании о ее покойном супруге. Но я предпочла забить на это, а уже спустя час входила в свою маленькую студию, что снимала вот уже три года в спальном районе столицы.

Это были тридцать два квадратных метра моей личной крепости. Неприкосновенный бастион, куда я допускала только избранных. Здесь, за железной дверью я переживала свои взлеты и падения, вот и теперь прошла и уселась на диван, тупо оглядывая пространство.

И совершенно не понимала, что мне делать дальше.

Изводила себя весь день страшно. На нервяке перемыла квартиру, перегладила все постельное белье, перестирала шторы, разложила в шкафу все вещи по цветам и даже окна надраила до идеального блеска. Умаялась как проклятая, а от навязчивых мыслей в своей голове так и не избавилась. Нет-нет, да замирала каменным изваянием и снова пропускала через себя бурю воспоминаний, а потом летела на кухню и жадно хапала ледяную воду.

Потому что стыдно. Потому что недопустимо. Потому что нельзя!

Но понедельник, как бы я того не хотела, все-таки наступил и я, дерганная и с искусанными губами, хоть и с опозданием, но появилась в офисе. Все оглядывалась по сторонам, короткими перебежками добралась до лифта, а на своем этаже словно мышка прошмыгнула за рабочий стол в огромном опенспейсе. И в компьютер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Хотя, каюсь, прислушивалась к каждому звуку и шороху, боясь увидеть Хана и его стальной взгляд, устремленный прямо на меня.

Издергалась неимоверно. Как еще глаз дергаться не начал, я не знаю. Но на послеобеденное совещание я шла, как на эшафот – ноги ватные, руки трясутся, в груди бухает, кровь в венах бурлит.

Страшна!

Вот только в кресло руководителя вместо Хана сегодня сел его первый зам, а потом одним предложением подарил мне такое облегчение, что я растеклась прибалдевшей лужицей на своем стуле:

– Напоминаю, Марка Германовича до понедельника не будет, он улетел во Владивосток. Но мы не расслабляемся и пашем, господа. Поехали…

О, я не поехала. Я летала! Порхала, парила и вообще была явно не в себе от счастья. Неделю без Хана – это же так чертовски много, так божественно прекрасно!

Вот только уже спустя несколько часов мне пришлось стереть улыбку со своего лица, а потом вспыхнуть от праведного гнева. И все из-за посылки, которую мне вручил, появившийся за пятнадцать минут до конца рабочего дня курьер.

– Сажина Татьяна Юрьевна? – спросил парнишка и поправил фирменную кепку.

– Я.

– Это вам, – протянул он мне черную матовую коробку, повязанную алым бантом и удалился.

А я осталась сидеть и недоуменно хлопать глазами. Правда, любопытство взяло верх над здравым смыслом, и я все-таки приоткрыла коробку, а потом и заглянула внутрь. И тут же ее захлопнула.

– Похотливая скотина! – прошипела я мстительно и брезгливо оттолкнула от себя посылку.

Наверное, не нужно вам объяснять, что остаток рабочего дня я просто сидела и тупо пялилась на черный матовый картон и алый бант? Ну вот и здорово, потому что именно так и было. Я полировала их взглядом, а потом, словно какое-то мерзкое насекомое, подхватила кончиками пальцев и тут же запульнула все это хозяйство в мусорное ведро.