Чужаки

Выполняя приказ поручика, Назаров окружил арестованных конвоем и, матерясь, повел в ворота. Двое солдат, размазывая по земле кровь, уволокли убитого под сарай.

Ошеломленная, дрожащая Машутка кинулась в помещение, схватила стакан, налила самогона и силой заставила себя выпить. Через минуту у нее закружилась голова, и она, шатаясь, снова вышла на крыльцо.

В это время во двор привели трех красноармейцев — поваров, по ошибке приехавших в село вместе с кухней.

Они настороженно смотрели на подошедшего к ним Зубова.

— Повара мы, — слегка улыбнувшись, сказал старший. — Безоружные. В свою роту ехали, да, знать, черт нас попутал, вишь, куда угодили. Отпустили бы нас, господин офицер, может, еще успеем к обеду.

Зубов зло захохотал.

— В самом деле, может отпустить?.. Рисовую, кашу, наверное, везете краснопузым. Плохое они есть не будут.

— Не! — качнул головой старший. — Отруби. Круп у нас давно никаких нет. Два дня совсем не ели красноармейцы, хорошо, что давеча в разбитом вагоне три мешка отрубей нашли. Думали, накормим ребят, и вот, как на зло…

— Жалко тебе, что краснопузые голодные остались?

— Да как сказать? Знамо, жалко. Люди ведь. Свои товарищи.

— И по белым хорошо стреляют, — сдерживая ярость, продолжал спрашивать Зубов.

— А что же сделаешь, если война? — не подозревая беды, все так же простодушно говорил парень.

— Ты тоже стрелял?

— Бывало. Что греха таить. Когда туго приходилось, стреляли и мы.

Зубов заскрипел зубами.

— А ну покажи, что у тебя на лбу?

Парень с недоумением посмотрел на Зубова.

— Вот это что? — тыча в звездочку на фуражке, закричал Зубов.

Красноармеец пожал плечами, с опаской посмотрел на свирепеющего офицера.

— Связать им руки, — приказал Зубов, — да покрепче.

Дружинники бросились выполнять приказание начальника.

Несмотря на выпитый самогон, Машутка не могла забыться, не могла преодолеть жалости к попавшим в беду красноармейцам. Каждому из них было не больше восемнадцати лет, столько же, сколько ей самой. Она понимала, что ребята не сделали ничего плохого, и вся вина их заключалась лишь в том, что они служили в Красной Армии. Не разобрались ребята…

Когда пленных связали, Зубов распорядился:

— Привязать к скамьям и всыпать по сто шомполов.

А на лбах вырезать вот эти жидовские знаки, — и он с ненавистью ткнул в звездочку на красноармейской фуражке.

Испуганная Машутка бросилась к Луганскому.

Командир отряда сидел за столом в английской гимнастерке с расстегнутым воротом и мирно разговаривал с представителем местного кулачества.

Когда девушка вошла в избу, за селом послышались один за другим три залпа. Мужик настороженно посмотрел на собеседника, Луганский спокойно улыбнулся.

— Это Зубов забавляется, «друзей» ваших на тот свет отправляет.

Представитель ухмыльнулся в бороду, хотел что-то сказать, но его перебила Машутка.

— Федор Кузьмич! Ради бога… Они ни в чем не виноваты… Они повара. Скажите, чтобы не трогали их, отпустили.

— Кого это не трогать? — недовольным тоном спросил Луганский.

— Красноармейцев. Троих красноармейцев поймали… Бьют шомполами, Зубов велел звезды на лбах им вырезать…

Выслушав сообщение Машутки, мужик довольно хихикнул. Луганский вынул папиросу и неторопливо постукал мундштуком по крышке дорогого портсигара, и все тем же недовольным тоном сказал:

— Чего ты разволновалась? Зубов с красными за твоего отца с матерью рассчитывается. Спасибо ему сказать надо.

— И за нас! За нас тоже, — спрыгнув с лавки, заверещал обиженный Советами. — Натерпелись мы от них горя. Весь хлеб повыгребли, скотину позабирали, разорили, впору по миру идти. Таким вот голодранцам раздавали! — тыча кулаком в сторону, откуда неслись придушенные вопли, кричал раскрасневшийся мужик. — Рады были чужому, а теперь кричат, не по нраву шомпола-то. Убивать их, грабителей, надо всех до единого.

Машутка оттолкнула брызгающего слюной мужика к печи, вплотную подошла к Луганскому.

— Федор Кузьмич! Неужели на тебе креста нет? Там людей убивают, не скот, как ты можешь допустить это? Луганский неохотно поднялся, надел фуражку, покосился на зеркало, неторопливо ответил:

— Ладно, пойдем. Может быть, еще застанем, — и добавил: — А вообще ты зря за них заступаешься. Если не мы, так они нас на тот свет отправят. Вопрос ведь так и стоит кто кого. Других путей теперь нет…

На место казни они пришли поздно. Трое дружинников забрасывали навозом еще вздрагивающих в предсмертных судорогах красноармейцев. Зубов с помощниками ушел допивать самогон.

Остановившись среди двора, Луганский развел руками.

— Что я могу сделать? Война не тетка: или мы их, или они нас. Повторяю, других путей нет.

— Но для чего мы это делаем? — в отчаянии спросила девушка. — Кто нам дал право убивать безвинных людей?

Луганский покосился на уходящих из пригона, запачканных в крови и навозе дружинников, швырнул мешавшую ему под ногами гальку, раздраженно заговорил:

— Большевики ненавидят нас. Они хотят обобрать нас.

Они решили навязать нашему народу свой порядок. Но этим они только обозлили всех. И народ решил уничтожить их. И хотим мы этого или не хотим, будем принимать в этом участие или нет, их судьба не изменится.

Луганский говорил что-то еще, но девушка его не слушала. Она думала об Алексее. Он тоже большевик.

Возвратившись в избу, Машутка впервые задала себе вопрос: зачем белым нужно так зверски уничтожать своих противников? И почему в селах, только что оставленных красными, она не видела ничего подобного. Вспомнились рассказы Алексея о себе, о своих товарищах, слова «представителя» в разговоре с Луганским о том, что красные хлеб беднякам раздавали. И впервые зашевелились сомнения.

Войска красных перешли в наступление. Отряд Луганского за несколько часов боя потерял значительную часть своего состава и, оказавшись в тяжелом положении, начал отступать.

Машутка была послана Луганским на соседний хутор к Чугункову с приказом во что бы то ни стало задержать противника, дать возможность эвакуировать штаб и обоз.

Однако, прискакав на хутор, она обнаружила, что дружинников там уже нет, и сейчас же повернула обратно. Миновав огороды, Машутка ужаснулась, увидев впереди, в каких-то двухстах шагах, остановившуюся пулеметную тачанку красных. Заметив всадницу, у пулемета засуетился человек в кожаной фуражке. Потом этот человек резко отпрянул от пулемета и, замахав руками, начал что-то кричать. Но она не слышала этого крика. Понукая и без того мчавшегося во всю силу гнедого, она стремилась скорее скрыться за бугор, пока не заговорил пулемет.