Чужаки

— Далась тебе эта коммуния, Михаил, как попу обедня.

— А ты слышал, как вчерась аратель из города баял про коммунию-то. Это, брат, не жизнь, а масленица…

Мальцев отмахнулся.

— Хватит, хватит, Михаил, потом, — и снова одернул рубаху.

Поздоровавшись с председателем, старший группы приехавших важно оправил висевший на ремне наган и, подавая ему небольшую бумажку, отрекомендовался:

— Командир пятой группы продотряда Харин. За хлебцем к вам, товарищ председатель, приехали! Городу хлеб нужен. Продразверстку будем проводить…

Мальцев скосил прищуренные глаза на гостей, скользнул пальцем по пушистым усам и, не торопясь, ответил:

— Ну что ж? Милости просим. Мы вас давненько поджидаем. Толковали даже не раз об этом. Да не так это просто. Мужики товаров просят, за деньги продавать не хотят хлеб.

— Керосинчику бы, соли, ситчику, если можно, — вставил Семен.

Харин согласно качнул головой.

— Оно, конечно, не плохо бы товарообмен. Да сами понимаете, где их взять, товаров-то, если заводы стоят. Не хотят рабочие без хлеба работать. Хоть убей, не хотят. На голодуху, говорят, заводы не пустишь.

Пронин поскреб щетинистую щеку.

— Хм! Не хотят? А мужик, значит, давай и давай. Как дойная корова…

— Что же делать, надо, — хмуро ответил Харин.

— Оно, может, и надо, — не унимался Семен, — да мужики-то тоже себе на уме. Без ситца, скажут, и зерна не дадим.

Харин резко повернулся к Семену, взмахнув кулаком, отрезал:

— Хватит болтать! Ишь чего захотел! Я не шутить при ехал. Вот он, ситец, — показал он на поставленные в угол продотрядниками винтовки, — если кто больно заупрямится, этим ситцем наделять будем. Контрреволюцию разводить не позволим…

Узнав, кто приехал, Редькин поднялся и хотел было пойти. Он вспомнил, что забыл напоить Савраску, но когда Харин заговорил с Семеном о продразверстке и контрреволюции, решил, что Савраску вполне может напоить Лукерья. Послушать от незнакомых людей замысловатые слова для Редькина было настоящим наслаждением. Пододвинувшись к столу, он вступил с Хариным в разговор.

— А мы, дорогой товарищ из городу, эту самую контру с Микитой давно всю порешили. Я даже хоромы ее самолично Тоське косой под медики сдал. Ей-богу…

— Не вмешивайся, гражданин, не в свое дело, — зыкнул на Редькина Харин. — Иди-ка лучше домой. Нам делом заниматься нужно.

Но Редькин и не подумал уходить. Он только отодвинулся и как ни в чем не бывало полез в карман за кисетом.

Между тем Харин вытащил записную книжку и, пододвинув к себе черепок с чернилами, попросил, чтобы председатель сказал, у кого в Гавриловке есть излишки хлеба.

Не задумываясь Мальцев назвал фамилии двенадцати гавриловских кулаков во главе с Егором Матвеевичем Сумкиным. Лучший из двух домов Сумкина недавно был конфискован вместе с мельницей и передан под аптеку. Об этом только что и упомянул Михаил Редькин.

Ни с кем не посоветовавшись, Харин предложил обложить каждого кулака по 50 пудов пшеницы и завтра же заставить их свезти ее в город.

— Да это им раз плюнуть, — усмехнувшись, сказал Мальцев. — Уж если брать, так брать, чтобы было из-за чего связываться. — И он предложил обложить всех по двести пудов, а с Сумкина взять четыреста, но Харин с этим предложением не согласился.

— Пока хватит, — как-то неопределенно заявил он, — а потом посмотрим.

На следующий день обоз в двадцать подвод был отправлен под охраной продотрядников в город. Но через три дня Харин снова вернулся в Гавриловку. В этот же день он вызвал в Совет всех кулаков и предложил им добровольно сдать еще по двести пудов хлеба.

Выслушав предложение продотрядника, Егор Матвеевич с ехидной улыбочкой подошел поближе к столу и, показывая на односельчан, развязно заявил:

— Не знаю, как у остальных, а у меня был хлебец-то, да теперь весь вышел. И то опять надо сказать: с одного вола семь шкур не дерут. Надо бы, дорогие товарищи, и к другим в амбары заглянуть. Нужен советской власти хлеб, нужен, кто будет спорить? Поэтому-то, товарищ Мальцев, и непонятно ваше укрывательство от городских товарищей тех, у кого большие излишки хлеба есть. Вот ты на меня все пальцем тычешь, а у меня и сеять нечем. Выходит, что ты за Советскую власть вроде, а дело с хлебом нарошно впустую ведешь.

Мальцев рванулся было со стула, но сдержался, сказал спокойно:

— А где у тебя хлеб, который мы видели при конфискации мельницы? Его ведь не меньше двух тысяч пудов было. Думаешь, мы забыли?

— Эва! Хватил! А чем я тебе за прошлый год налоги платил? Ты на меня столько навалил их, пришлось весь хлеб продать.

— Врешь! Хлеба ты не продавал.

— Иди поищи, тогда увидишь сам, продавал или нет.

— Не беспокойся, — когда потребуется, поищем и заставим все излишки сдать.

— Излишки, — рассмеялся Сумкин, — жрать нечего, а он излишки. Иди, иди, ищи.

Вслед за Егором Матвеевичем и остальные кулаки, как один, заявили, что не только излишков, но даже для семян зерна у них нет. И сразу все загалдели, настаивая, чтобы хлеб взяли у тех, у кого он есть, кого Мальцев скрывает. С их слов Харин записал тридцать два таких хозяйства.

Обыск, произведенный у кулаков продотрядниками, ничего не дал. У них оказалась только мука, а зерна почти не было. Излишнюю муку Харин приказал забрать, но ее набралось всего несколько десятков пудов.

К вечеру собрался актив. Харин заявил, что по расчетам начальника продотряда в Гавриловке нужно взять еще не менее двух тысяч пудов хлеба и предложил взять этот хлеб у тридцати двух хозяйств, на которые указали ему люди, сдавшие излишки.

Начались прения. Первым взял слово Мальцев.

— Нечего сказать, дожили. За середняков взялись, да еще за таких, как Ашуркин Иван. Не знаю-, как мы у них хлеб будем продразверсткой брать. Что они скажут тогда о Советской власти? Грабителями нас сочтут. Я предлагаю нажать на кулаков, арестовать их, заставить указать, куда хлеб спрятали. Есть у них хлеб. Это я знаю.

Чтобы не брать у середняков хлеб с Мальцевым согласились все, но на счет ареста кулаков промолчали, предлагая, еще раз провести тщательный обыск. Высказал свое мнение и Редькин.

Прежде чем начать говорить, он торопливо расчесал пальцами косматые волосы, подергал веснушчатым носом и сказал:

— Надо, товарищи, вдарить и тех и этих. На всю коммунию, да ежели городских сюда прибавить, две тыщи пудов не шибко богато. Что тут больно калякать? Мишка Редькин за социализму всегда горой. Это ведь я самолично Егора Матвеевича крестовик под медики Тоське-лекарке отдал. А хлеб что? Это дело вполне нажитое. Отдать и баста. Пусть по Гавриловке равняется вся прочая беднота. Протарьят мы, вот что. А ежели что касается контры разной… царской гидры… и тому подобное, али мировой Антанты, экс… экс… — Михаил сморщился, покрутил головой, стараясь припомнить замысловатое слово, но оно, как на грех, не приходило ему в голову. От досады он постукал себя пальцем по лбу и, махнув рукой, выругался, — забыл, язви ее в душу, на уме вертится, холера, а выговорить не могу…