Чужая маска

– Я сочла нужным немедленно встретиться с тобой, – продолжала она, словно не замечая, в какое оцепенение впал ее собеседник, – потому что моя свекровь наверняка не останется единственным хранителем этой тайны. Она собирается подавать на меня в суд и доказывать, что я лгу, поэтому в дело будут посвящены и адвокат, и судья, и секретарь судебного заседания, и еще бог знает кто. И поскольку ты заплатил мне за рукопись столько, сколько я попросила, ты имеешь право требовать, чтобы я не наносила тебе удар в спину. Лучше, если о подлинном авторстве этих книг ты узнаешь сразу и от меня, чем позже и из скандальной хроники, да еще вдобавок в извращенном виде.

Бокучава осторожно перевел дыхание, протянул руку и накрыл своей ладонью тонкие пальцы женщины, нервно крутящие позолоченную зажигалку.

– Светлана, я всегда знал, что за фасадом твоей холодной сдержанности скрывается нечто фантастическое, – начал он задушевно. – Я чувствовал, что в тебе таятся какие-то невероятные глубины, но никогда не мог точно определить, что же меня так волнует в тебе. Теперь все сделалось понятным, все встало на свои места. Я даже не очень удивлен, я все время ждал чего-то подобного.

– Значит, ты не сердишься? – улыбнулась Светлана. – Эта ситуация не очень разрушает твои финансовые планы?

– Конечно, разрушает, – засмеялся Бокучава. – Но вместо разрушенных планов можно построить новые. Сейчас задача номер один – придумать ловкий и оригинальный рекламный ход, чтобы почитательницы Леонида не были разочарованы, не почувствовали себя обманутыми и дружно перешли к новому имени. Я подумаю, как это можно сделать. Ты можешь не забивать себе этим голову, если, конечно, у тебя самой нет никаких идей. Если же есть, то я с радостью их выслушаю.

– Нет, – покачала головой она. – У меня нет никаких идей, я вообще плохо смыслю в рекламе и маркетинге. Но я хочу, Нугзар, чтобы ты отдавал себе отчет: в том, что случилось, виноват ты сам. Ты послал журналиста к Лениной матери, не посоветовавшись со мной, ты рассказал ему про то, какие гонорары я требую за новые книги, и вот результат. Если бы Галина Ивановна не узнала про то, что за две рукописи мне заплатили шестьдесят тысяч долларов, она бы не стала поднимать шум, и моя тайна еще какое-то время оставалась бы тайной. Разумеется, со временем я открыла бы ее тебе, потому что Ленин архив не может быть бездонным, рано или поздно он бы иссякнул. Но у тебя было бы время перестроить маркетинговую политику в отношении этих книг, и появление нового имени прошло бы безболезненно. Ты вспомни, что произошло с Незнанским и Тополем. Сначала у нас вышли книги, написанные Незнанским единолично, потом пошли те, которые они написали в соавторстве, а потом они рассорились и снова начали писать поодиночке, но отличные книги, которые они написали вместе, сделали свое дело, создали этим авторам репутацию, и их по-прежнему с удовольствием покупают, хотя поодиночке они пишут намного хуже. И в моем случае ты мог бы придумать что-то подобное, заказать несколько статей в популярных изданиях, где рассказать читателям, что свои романы Леонид писал в соавторстве со мной, придумать душераздирающую историю о том, почему я скрывала свое авторство и свое лицо, такую историю, чтобы женщины-читательницы прослезились. После этого они прекрасно покупали бы книги, подписанные моим именем. Более того, убедившись в том, что новые книги ничем не отличаются от предыдущих, что они не стали хуже оттого, что одного из соавторов не стало, они проникнутся постепенно приятным чувством, что женщина все-таки оказалась талантливее мужчины. Но, повторяю, все это было бы возможным, если бы ты поступил умно. А ты, Нугзар, поступил глупо. И сам вырыл себе яму. И если Галина Ивановна действительно подаст на меня в суд, мне придется тратить время, нервы, силы, а также, между прочим, деньги на адвоката, и все это по твоей милости. Ты врешь, Нугзар, когда говоришь, что видел и чувствовал во мне некие интеллектуальные глубины. Ничего ты не видел и не чувствовал. Ты держал меня за безмозглую дуру, которую можно обвести вокруг пальца с завидной легкостью и веселыми смешочками. В противном случае ты никогда не стал бы заказывать и готовить рекламную статью о Леониде за моей спиной. Ты должен был в первую очередь поговорить со мной, и мы бы вместе придумали, что и как должно быть в этой статье, чтобы не перекрыть себе путь отступления и дальнейшего отхода к моему авторству. И ты бы, несомненно, сделал именно так, если бы считался с моим мнением и полагал, что у меня в голове есть хоть капля серого вещества. А ты, как и большинство кавказцев, считаешь женщину недочеловеком, хоть и вырос в Москве.

Светлана говорила не торопясь, очень спокойно, в ее голосе Нугзар не слышал ни волнения, ни возмущения, ни гнева. Он понял, что она тщательно подготовилась к разговору и произносит сейчас фразы, которые уже произнесла мысленно, и, может быть, не один раз.

– Прости, Светлана, – быстро встрял Бокучава в паузу, которую сделала женщина, прикуривая сигарету. – Я признаю, что поступил не подумав. Но мне и в голову не могло прийти, что этим я нанесу тебе такой ущерб, что из-за этого у тебя будет столько хлопот и неприятностей. Я готов искупить свою вину, только скажи, что я должен сделать. Хочешь, я возьму на себя все судебные издержки, если твоя свекровь подаст на тебя в суд?

– Хочу.

Светлана выпустила дым и уставилась немигающими глазами в темные, похожие на маслины глаза Нугзара.

– Что еще я могу сделать, чтобы загладить свою оплошность?

– Ты должен дать мне слово, что в печати по поводу Параскевича и его жены не появится ни одной фразы, не согласованной со мной. Ни одному журналисту ты не будешь заказывать рекламные публикации, не поставив меня в известность. Более того, поскольку твоего слова мне недостаточно, я хочу, чтобы об этом был заключен письменный договор по всей форме. И если ты, Нугзар Бокучава, посмеешь его нарушить, я предъявлю тебе иск в судебном порядке.

– За что? У нас свобода печати, – попытался отшутиться издатель, которому все-таки стало не по себе. Он понял, что совершенно не знает этой непредсказуемой женщины, не чувствует ее, а это означает, что прогнозировать ее поступки он пока не может. Да, справиться с ней будет непросто. – Каждый журналист вправе писать на любую тему, и его нельзя заставить делать что-либо в угоду лично тебе.

– А я и не посягаю на свободу журналистов, – тонко улыбнулась Светлана. – Я же буду иск предъявлять не им, а тебе, Нугзар. За нарушение условий соглашения. А может быть, и им, например, иск о защите чести и достоинства, или о клевете, или об оскорблении. А в приватной беседе разъясню им, что ты должен был их проинструктировать, поэтому виноват в их неприятностях только ты один. Запомни, дорогой, в жизни Леонида и в моей жизни есть множество того, о чем нельзя писать со слов посторонних людей без риска нарваться на неприятность. Писать о нас можно только с моих слов. Ты понял, Нугзар? Только с моих. Тогда ты и твои приятели-журналисты могут быть гарантированы от ошибок. Если они попытаются насобирать развесистую клюкву на чужих болотах, а ты их не остановишь, что ж, пеняй на себя.

– Но ведь может так случиться, что какой-то журналист, которого я и знать не знаю, сам захочет написать о Параскевиче. Мало ли что он там накoрябает, что же, мне и за него отвечать?! – возмутился Бокучава.

– Да ладно тебе, – внезапно рассмеялась Светлана. – А то я не знаю, как все это делается. Какому независимому журналисту может быть интересен автор женских романов? Депутат Думы, министр, президент, крупный банкир – это да, на этом можно сделать материал, после которого о тебе заговорят. Если повезет, еще и прославишься, как Поэгли. А Параскевич? Нет уж. Если про писателей и пишут, то только потому, что книгоиздатели за это платят, вкладывая деньги в рекламу. Поэтому без твоего ведома эти статьи не появятся, так что не делай мне тут невинные глазки.

– Погоди, Светлана, – не сдавался он. – Книги Параскевича издаю не только я. Новый роман выйдет через месяц у Павла, он же тоже может начать рекламную кампанию. И у Анечки, я знаю, еще несколько месяцев действует общее право на переиздание двух книг, она тоже может предпринять какие-то шаги, чтобы подогреть интерес читателя. Как быть с ними?

– Нугзар, ты ничего не понял, – досадливо поморщилась она. – За все надо платить, и за право печатать посмертные произведения великого Параскевича – тоже. Размер гонорара тут ни при чем, и Анна, и Паша, и все остальные заплатят мне столько же, сколько заплатил ты. Но тебе нужны и другие рукописи. И за то, что я принесу их тебе, а не им, ты и должен заплатить. Вы все – одна шайка-лейка, хоть и считаетесь разными издательствами, и не думай, что это большой секрет. Вот и неси ответственность за всех. Поговори с ними, напугай, убеди, купи – делай что хочешь. Но запомни: одно печатное слово во вред мне – и наши деловые отношения прекращаются и переходят в область гражданского судопроизводства. Спасибо, Нугзар, обед был очень вкусным.

Она поднялась и пошла через весь зал к выходу, провожаемая восхищенными взглядами мужчин. Нугзар Бокучава смотрел ей вслед, вяло дожевывая пересушенный ростбиф, и думал о том, что эту сучку надо зажать в ежовых рукавицах, чтобы не выпендривалась. Конечно, характер у нее тяжелый, что и говорить, и не просто тяжелый – паскудный, но дело того стоит. Надо во что бы то ни стало на ней жениться, тогда она будет до самой смерти творить свои романы, а он будет их издавать. Он станет эксклюзивным издателем этих книг. А это очень большие деньги. Очень.

* * *

Кабинет у следователя Ольшанского был небольшим, поэтому, когда вместе с Настей туда ввалился и широкоплечий Юра Коротков, сразу стало тесно. Константин Михайлович выглядел спокойным, но то и дело сквозь деловитый тон прорывались напряжение и раздражение.

– В таком виде мы не можем отправлять дело в суд, – говорил он. – Чистосердечное признание – не аргумент, когда человека нельзя допросить. Особенно если этот человек производит впечатление психически нездорового. Это первое. Второе – причина убийства, как ее излагает Исиченко, тоже выглядит весьма экзотично. С ходу в это поверить невозможно. Поэтому нужно провести посмертную судебно-психиатрическую экспертизу как Исиченко, так и Параскевича. То, что сделала эта женщина, конечно, говорит о ее болезни. Но и то, о чем ее якобы попросил Параскевич, тоже не свидетельствует о его чересчур здоровой психике. Каждое слово в показаниях Исиченко нужно тщательно проверять. И третье. Речь идет о модном писателе. Мы не можем быть уверены в том, что его убийство и ход расследования не заинтересуют широкую общественность. И не дай нам бог, если окажется, что журналисты знают больше нас. Главным образом, представляющими интерес являются два обстоятельства: психическое здоровье самого Параскевича и вероятность организации им собственного убийства, которое, по сути, является самоубийством, а также подлинное авторство его романов. Эти два вопроса являются наиболее пригодными для скандальных разоблачений и для желтой прессы, они наиболее соблазнительны для тех, кто жаждет клюквенной чернухи, и поэтому в этих вопросах мы с вами должны ориентироваться лучше любого журналиста.