Чужая жизнь

— Лукас, ты везучий. Всего несколько часов назад нам посчастливилось найти сердце, совместимое с твоим организмом. Обычно пациентам приходится ждать от шести до восьми месяцев, пока поступит подходящий для них орган. А везучий человек, несомненно, сможет вести нормальную жизнь. Ну, я, конечно, не советовал бы тебе принимать участие в Олимпийских играх, но все остальное ты сможешь делать.

Присутствующие в палате врачи улыбнулись и закивали в знак согласия.

— Я поправлюсь, и на этом все закончится?

— Ну, давай разберемся. Ты уже привязан к нам на всю жизнь. Так что, надеюсь, если мы тебе симпатичны, то, возможно, станем частью твоей семьи. Поначалу мы будем видеться довольно часто, а потом время между нашими встречами будет все увеличиваться и увеличиваться.

— Мне придется пить какие-то лекарства?

— То, о чем ты спрашиваешь, очень важно! Препараты, которые мы тебе даем и которые тебе придется принимать постоянно, имеют только одну цель — препятствовать отторжению. Заверяю тебя, мы сделаем все возможное для того, чтобы помочь твоему организму не допустить этого. Когда ты выйдешь из больницы, тебе нужно будет неукоснительно следовать советам врачей и принимать лекарства.

— Это не очень сложно? Много таблеток надо будет пить?

— Немного, четырнадцать! И ты не должен будешь забывать ни об одной из них. В этом — твоя жизнь, нормальное функционирование твоего сердца.

— Четырнадцать таблеток! — недоверчиво повторил Лукас.

— Сейчас самое важное — чтобы твой мозг посылал целесообразные приказы твоему телу, чтобы ты восстановился как можно скорее. Ты достигнешь этого. Вот увидишь!

— Сколько лет я проживу?

— Этого я не могу сказать, потому что не знаю и сам, сколько проживу, несмотря на то что я не перенес операцию по пересадке сердца. Это зависит, как и у всех, от того, какую жизнь ты будешь вести.

Лукас перестал спрашивать, а врачи остались в отделении еще на некоторое время. Они сняли показатели артериального давления и сердечного ритма, взяли у пациента анализ крови, осмотрели шов и сделали все необходимое.

Когда Пилар, Хавьер и Луис вышли из больницы, туман, скрывавший утром крыши домов, рассеялся. Солнце пробило себе дорогу среди туч, и снова наступил один из тех жарких дней, которые чаще бывают в июле.

Брэд Мун продолжал стоять, прислонившись к дверям больницы. Завидев семейство Мильян, он быстро направился к ним.

— Как ваш сын? — осведомился журналист. Его волосы раз от раза становились все более растрепанными, а уши, казалось, торчали еще сильнее.

— Лучше, — ответила Пилар. — Это у тебя не очень здоровый вид. — Она испытывала к молодому человеку почти родственные чувства и обращалась к нему на «ты».

— Какими были первые слова вашего сына?

— Он сообщил о том, что голоден. Именно это были его первые слова.

Хавьер, не знавший о том, что сказал сын, улыбнулся. Его примеру последовал Луис.

— А что еще он сказал? Что-то, что привлекло ваше внимание?

— Возможно, мужество, с которым он воспринял случившееся. А еще меня насторожило… впрочем, это мое личное дело.

— Пожалуйста, закончите фразу.

— Мне кажется, что сын слышит лучше обычного. У меня создалось впечатление, что его слух стал острее.

— О, это прекрасно. Great! Потрясающе! — воскликнул американец, но при этом почему-то побледнел.

Родители Лукаса переглянулись. Этот представитель прессы уж слишком внимательно следил за состоянием их сына. Его интерес выходил за рамки чисто профессионального. Они попрощались с Брэдом до вечера. Луис снова подмигнул журналисту. Этот человек казался ему все более и более симпатичным. Брэд также ответил мальчику подмигиванием и записал в своем блокноте все, о чем только что узнал от родителей Лукаса. Американец не сошел со своего места. В этот час он был единственным журналистом, который продолжал дежурить у больницы.

В Институте Лас-Лунас прозвенел звонок, известивший об окончании последнего в этот день урока. Преподаватель ожидал Хосе Мигеля и Лео у дверей аудитории. Он намеревался отвести их к директору. Похоже, педагог не хотел оставлять безнаказанным утреннее происшествие. Все трое шли в полном молчании. Они быстро пересекли коридор и спустились по лестнице, которая вела к кабинету директора. Когда они уже находились у самой двери, дон Густаво обратился к своим подопечным со словами:

— Надеюсь, что вы запомните этот урок. — И он дважды постучал в дверь.

Директор Бартоломе Де-лас-Куэвас был неприятным человеком, которого учащиеся мало знали. Он занимал свой пост только один год и не сделал ничего, чтобы сблизиться с ними. Он был назначен Советом по образованию городского управления Города Солнца, а точнее, его испанской части. Сеньор Бартоломе был высокого роста, мощного телосложения и постоянно выставлял напоказ свое превосходство.

— Прошу вас садиться, сеньоры. — Голос директора соответствовал его внешности.

Они сели, и после нескольких мгновений тишины дон Густаво заговорил:

— Как я вам уже докладывал, сегодня перед началом занятий эти два ученика, пытаясь выяснить отношения, чуть не дошли до рукоприкладства. Мне хотелось бы, чтобы они получили предупреждение со стороны администрации учебного заведения, а их родители были бы извещены о серьезности ситуации.

Директор слушал педагога, немного откинувшись на спинку кресла, обитого черной кожей, и машинально потирал подбородок.

— Хорошо, сеньоры, я намерен дать сражение, чтобы одним ударом покончить со всеми ростками насилия в этом институте. Скажу, что отнюдь не считаю, будто все учащиеся, пребывая в нашем учебном заведении, видят своей целью поступление в университет. Так что, если вы будете упорствовать и продолжите использовать во время занятий насильственные методы, я исключу вас, лишив любой возможности получить высшее образование. Ваша академическая карьера закончится здесь. Так просто!

Его слова сопровождались неприязненной улыбкой и взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Лео почувствовал надвигавшуюся на него угрозу. В своей семье он должен был стать первым, кому удастся получить университетское образование, и усилия его родителей не могли быть обречены на провал. Хосе Мигель оставался спокойным. Можно было даже сказать, что он улыбался почти так же неприязненно, как и директор.

Дон Густаво, следивший за реакцией обоих учеников, не понимал спокойствия Хосе Мигеля, ведь слова, которые прозвучали в этом кабинете, были произнесены довольно серьезно и сурово.

— Только не воспринимайте наш разговор легкомысленно, — продолжил директор. — Надеюсь, что больше не увижу вас в своем кабинете. Это будет знаком того, что вы подошли к завершению обучения без неприятностей. Все. Можете идти!

Все встали. Директор проводил их до двери. Дон Густаво вышел первым, за ним последовал Лео, а Хосе Мигель, отстав от группы, обернулся к директору и, не переставая улыбаться, сказал:

— Передайте привет от меня вашей жене.

— Я так и поступлю, — холодно ответил дон Бартоломе. Он уже не казался столь величественным.