Чужестранцы

Недолюбливал Ванька и Зинаиду Петровну: та докучала ему чистотой в номере и чисткой своих платьев.

– - И платье-то того не стоит, сколь щетку извозишь!
– - ворчал он, с остервенением вонзая щетину щетки в шерстяную материю.

– - Вот когда каторга-то настоящая пришла!
– - жаловался Ванька, бегал от одной двери к другой и, натыкаясь на груды старых номеров "Вестника", привезенного Промотовыми из покинутой редакции и сложенного в коридоре до приискания покупателя-старьевщика, сердился и говорил:

– - Написали пудов двести да и приехали со своим добром... Ни пути, ни дороги!

А эти пудов двести негодной бумаги были почти единственным добром, которое осталось у бывших сотрудников "Вестника" за ликвидацией всех дел по газете. У Промотовых оставалось, впрочем, еще право на издание газеты, которое, как и бумагу, можно было продать...

Силин принимал горячее участие в этих коммерческих операциях. Он много раз путешествовал к Борису Дмитриевичу Сорокину с предложением купить "Вестник". С затаенной злобою, с клокотанием ненависти говорил он с возродившимся фениксом, убеждая того воспользоваться случаем и дешево приобрести вторую газету...

– - Если вам заплатили за нее две тысячи и приняли на себя все долги, сумма которых, как вам известно, доходила до четырех тысяч, то не пожелаете ли теперь вернуть газету, очищенную от всех долгов, за те же две тысячи?

– - Видите ли в чем дело: тогда "Вестник" стоил таких денег, больше стоил, а теперь... теперь, извините за откровенность, он ничего не стоит!..

– - Это почему же?
– - нахмурив брови, спросил Силин.

– - Очень просто: тогда "Вестник" был единственной газетой, а теперь... Наш город не в состоянии выдержать две газеты: ему вполне достаточно одной.

– - Вашей, конечно?

– - Это может показать только будущее... Может быть, и вашей... Рублей 300--400 я, пожалуй, за "Вестник" дам и то -- бросовые деньги: если я куплю его, то единственно для того, чтобы прикрыть, а в сущности...

– - Имею честь кланяться, -- отрезал Силин, повернулся и пошел вон.

Граф Монтекристо стоял в дверях и, пока Силин говорил с Сорокиным, кусал бороду и насмешливо-язвительным взором обозревал побежденного врага.

– - Я сто рублей дам!
– - сказал он вслед удалявшемуся Силину, но тот не обернулся и вышел с чувством какого-то нравственного оскорбления.

Они решили не сдаваться врагу до последней крайности. А эта крайность быстро и решительно шла им навстречу. Наличные деньги истощались: все они были без работы и все попытки найти ее оставались тщетными: им не было "мест", и никто не обещал даже: "нет-с мест" -- сухо бросали им в разных учреждениях.

– - Быть может, будут?

– - Нет-с и не будут!
– - отвечали со злобой и ненавистью, потому что люди "без мест" действительно выводили из терпения людей "с местами"...

И они жили изо дня в день, тоскуя от нечего делать. Газетная работа уже успела обратиться в привычку; на первых порах масса газет, журналов и корреспонденций, словно по инерции, продолжали поступать каждый день, -- и Промотовы с Силиным начинали свой день просмотром и чтением их... Пришло, между прочим, несколько корреспонденций из Шенкурска, от Ерошина. Ерошин обличал шенкурцев в спячке, в бездеятельности, громил местную интеллигенцию в индифферентизме к общественным вопросам и в постскриптуме в редакцию просил о скорейшей высылке гонорара. А послать Ерошину было не из чего, так как все они уже жили впроголодь, закладывая в ломбард зимнее платье, часы, портсигары. Ванька, таскавший в заклад вещи квартирантов, терял к ним всякое уважение и даже высказывал своему приятелю, дворнику Григорию, опасение, как бы не пришлось выселять их через мирового.

Когда нужда ворвалась окончательно в двери, Силин пошел на толкучий рынок и привел оттуда татар-старьевщиков.

– - Отличная бумага! Вот смотрите!
– - сказал он, подводя их к "Вестнику".

Татары критиковали "Вестник" по-своему: они щупали его пальцами, взвешивали на руке, смотрели на свет, о чем-то говорили между собою на родном языке, мотали головами.

– - Нэт, дорого прусишь, барын!.. Может, старый брука, барын, есть? Бутилка, сапог, калоши?

– - Ты покупай газету, а потом уж будем говорить о брюках.

– - Ай-яй-яй!.. Куда яво девать? Миста нэт!.. Пять пудов бирем.

Торговались, и часть "Вестника" переходила в руки азиатов, а на вырученные деньги сотрудники обедали. Потом снова Силин приводил татар и снова часть "Вестника" переходила в их руки.

– - Где яво брал? Ай-яй многа!

– - Сам, знаком, писал...

Зинаида Петровна посылала брату письма с требованием отдать ее 500 руб., при чем грозила сперва Богом, а потом прокурорской властью. Долго ее письма оставались без ответа, но вот однажды Гаврила принес пакет с сургучными печатями.

"Опомнился!.. Совесть проснулась", -- подумала Зинаида Петровна, дрожащими руками разрывая конверт. Каково же было ее удивление, когда из развернутого письма выпала трехрублевая бумажка, "Дорогая сестрица, входя в твое бедственное положение, прошу тебя принять от нас три рубля", -- писал Захар Петрович.

– - Эй!.. Кто принес?.. Вернись!

Гаврила возвратился.

– - Погоди!

– - Подождем.

Зинаида Петровна вложила в конверт три рубля, прибавила от себя двугривенный и послала с Гаврилой Захару Петровичу.

Гаврила не вернулся, и переписка прекратилась.

Промотов посылал телеграммы в Петербург и просил об авансах. Но авансы не прибывали.

Положение становилось критическим.

– - Вот продадим еще последние экземпляры "Вестника", поедим и умрем!
– - юмористически относясь к своему положению, говорил Силин и шел на толкучий рынок.

Евгений Алексеевич уединялся. По целым часам сидел он запершись в своем номере или ходил ночью взад и вперед по длинному коридору и о чем-то все думал. Шаги его отдавались над самой головой Ваньки, и тот ворчал:

– - Вот ходьба напала!.. Бот да бот! Самим делать нечего, так думают, и другим тоже... За день-то умаешься, как собака, а им все не спится...

Евгений Алексеевич страшно изменился: он как-то обрюзг и выглядел потертым и измятым человеком; от прежней его франтоватости не осталось и следа; казалось, он совсем не причесывался, не умывался и не смотрелся в зеркало. В его номере, на подоконниках, стояли целые батареи бутылок; иногда он напивался, и было слышно, как он плакал в запертом номере.

Однажды, когда азиаты купили партию "Вестника" и на вырученные деньги Промотовы давали обед, -- Евгений Алексеевич пришел в каком-то растрепанном состоянии духа и тела; ел он мало и сразу принялся за пиво; потом он попросил купить водки и пил ее рюмку за рюмкой...

– - Что-то вот сосет за самое сердце... Мерзко! Надо что-нибудь предпринять...
– - загадочно произнес Евгений Алексеевич, склонившись над бутылкой пива.

Все удивленно взглянули в его сторону, а Зинаида Петровна ласково спросила: