Чужие сны и другие истории

В Спрингфилде я весил (в одежде) сто сорок семь фунтов, причем перед взвешиванием я позавтракал. Остальные борцы этой категории взвешивались совершенно голыми и выдыхали из себя весь воздух, прежде чем встать на весы. Я старался не замечать, что потенциальные соперники находятся в лучшей форме, нежели я. Вдобавок я был облеплен лейкопластырем. Весь сезон я провел, выступая с вывихнутым пальцем: несколько раз подряд я умудрился вывихнуть большой сустав. Колин смотрел на меня и хмурился. Он только-только начал интересоваться борьбой и внимательно следил за процедурой взвешивания.

— О чем ты думаешь, Колин? — спросил я сына.

— Пап, у тебя вид, будто ты тянешь на сто тридцать шесть.

Мне и в голову не приходило, что турнир в Спрингфилде — мой последний турнир. Я не рассчитывал на чемпионский титул. Нет, я всего лишь надеялся выиграть один или два поединка и, возможно, занять какое-нибудь скромное место. Я даже не задумывался о том, насколько болезненно Колину видеть проигрывающего отца. Брендану той весной исполнилось шесть; он просто смотрел, как я состязаюсь, не думая о моих победах или поражениях. Но Колин был уже достаточно большим и понимал: проиграть незнакомому сопернику в борцовском поединке — совсем не то что проиграть другу пару сетов в теннис.

Своего первого соперника я бы назвал диким парнем. Мне сразу вспомнились слова Теда Сибрука: «Люди склонны переоценивать талант». Как борец парень был несомненно талантлив и очень опасен, однако он был глуп. В первом раунде я держался с предельной осторожностью. Я провел два надежных захвата, поскольку боялся, что противник применит бросок, ухватив меня за верхнюю часть туловища. Он явно намеревался это сделать, но мои захваты разрушили его замыслы. Опаснее всего этот неистовый дурень был в верхней позиции. Чувствовалось, он привык использовать ножные приемы, один из которых тут же применил ко мне. (К счастью, прием этот был не особо сильным: парень вообще намеревался согнуть мне ногу по-турецки.) Я вел со счетом 6:3, однако он сравнял счет, а я по-прежнему находился в нижней позиции. Противник вновь попытался подсунуть под меня свою ногу, но на этот раз я сумел прижать его голову к мату раньше, чем он — блокировать мою руку. Я применил самый обычный защитный прием. Тед Сибрук предупреждал меня: против борцов, умело действующих ногами, этот прием бесполезен. В данном случае мне повезло: противник хоть и уповал на силу своих ног, но действовал небрежно.

Поначалу я решил, что устроил парню сотрясение мозга, однако неистовому глупцу понадобилось всего сорок пять секунд, чтобы прийти в себя. Зато как он разозлился на меня! В спортивном поединке глупо злиться на противника, тем более что я действовал в рамках правил. Я использовал прием, которому научился у Теда Сибрука, а не у Клиффа Галлахера.

Судья остановил встречу, зафиксировав травму, однако не оштрафовал меня. Счет оставался ничейным: 6:6, а я по-прежнему находился внизу. После возобновления поединка «талантливый дурень» решил повторить свой маневр. Я повторил свой и вновь прижал его голову к мату. На этот раз он очухивался целую минуту, превысив допустимое время, в результате чего судья объявил победителем меня. Парень по-прежнему был зол. Он наверняка рассчитывал на победу, если бы не мои манипуляции с его головой. Я тоже думал, что у него были все шансы победить. Он отличался неутомимостью, но все дело портила его глупость. Я мысленно дал ему новое прозвище — «неутомимый дурень». Он заявил, что надеется поквитаться со мной в одном из утешительных состязаний. Такое вполне могло быть. Проигрыш на любом этапе (кроме финального) выталкивал меня на уровень утешительных поединков. Если «неутомимый дурень» будет одерживать там победу за победой, не исключено, что мы встретимся снова. Я искренне надеялся, что этого не случится.

(Анализируя промах своего противника, я вспомнил слова Теда Сибрука: «В этом приеме нет ничего опаснее половинчатости. Уж если ты подсунул под соперника ногу, тебе нужно за что-то ухватиться, иначе сам не заметишь, как он припечатает твою голову к мату».)

В раздевалке мой недавний соперник молотил руками по шкафчикам и лягал скамейки. После двух моих «припечатываний» у него сильно разболелась голова. Я старался держаться от него подальше, но он увязался за мной в соседнее помещение, куда я отправился сменить лейкопластырь на вывихнутом пальце.

— Не люблю, когда такие, как ты, трахают мне голову! — крикнул он мне.

В этот момент я почувствовал себя не борцом, а тренером, пытающимся успокоить рассерженного мальчишку. Я процитировал ему Теда Сибрука.

— А пошел ты! — услышал я в ответ.

Хорошо, что ему еще хватило ума не броситься на меня.

Я радовался, что ни Колин, ни Брендан не видели этой сцены. Они находились в зале вместе с Доном Хендри и его детьми. Заклеив палец, я вернулся в зал. В турнире участвовали и двое борцов из Амхёрста. В тот день я наблюдал за их поединками и даже помогал во время разминки.

Самым крепким противником в моей весовой категории был парень из Академии Береговой охраны. Он умело действовал ногами и обожал захваты на уровне бедра, против которых все мои привычные способы защиты оказывались бесполезными. Я знал: поединок с ним будет тяжелым. Здесь я допустил серьезный промах — забыл о другом противнике, с которым мне предстояло бороться в этом круге.

Тот был военным. Позже он рассказал мне, что служил в Германии и много занимался там греко-римской борьбой. Честно говоря, мне было все равно, где он служил: в Германии или в Нью-Джерси. Все мои мысли были о противнике из Академии Береговой охраны. Такая невнимательность лишний раз доказывала: моя карьера борца окончена и пора становиться тренером. В первом раунде я глупо попался на двух захватах, которых вполне мог избежать. Во втором я проигрывал ему всего три очка, но слишком рано запаниковал, неправильно провел захват, в результате чего оказался на спине. Мне удалось вывернуться, однако разрыв в очках достигал уже семи. Теперь я имел все основания для паники. Провести захват я не сумел — сигнал возвестил начало третьего раунда. Разрыв сократился до шести очков. Я снова вывернулся из захвата противника и провел свой. Ему назначили штрафное очко за затягивание времени. Вдобавок мне удалось получить еще одно очко за контроль над противником. Однако я прекрасно сознавал неравенство наших весовых категорий: противник был физически мощнее меня, и зачастую мне было просто его не сдвинуть. Я проиграл. Это был достойный поединок, но с первого же раунда я упустил инициативу. «Умственные ошибки», — любил говорить в таких случаях тренер Сибрук.

Я переместился на уровень утешительных состязаний и проиграл в первом же поединке. Поначалу счет был 2:1 в мою пользу, но затем противник применил ко мне захват, и я, даже не успев ахнуть, оказался на лопатках. На этом мое участие в турнире окончилось.

Пройдя в раздевалку, я обнаружил, что мой палец опять торчит в неестественном положении. Я даже не заметил, как снова вывихнул его. Местный тренер вправил вывих.

Я сидел на столе, держа левую руку в ведерке со льдом. В комнату вошел мой недавний противник — военный, служивший в Германии (я угадал: его часть находилась в Нью-Джерси). Он приложил лед к травмированной шее. Оказалось, в полуфинале он боролся с парнем из Академии Береговой охраны и проиграл. Теперь ему хотелось знать о моем последнем сопернике по утешительному поединку. Тот был из Спрингфилда. Я посоветовал армейцу остерегаться его хватов и внутренних подножек.

Я еще и тогда не думал, что это мой последний турнир. Чувствовал я себя нормально, хотя и злился на недавний проигрыш. Мы с военным пожали друг другу руки, и я пожелал ему успехов в дальнейших поединках. Дожидаться финальных состязаний в качестве зрителя мне не хотелось. Пора было сажать детей в машину и возвращаться домой. Меня тянуло выпить пива и съесть столько, сколько выдержит мой усохший желудок.

— Вы — достойный соперник, сэр, — сказал мне на прощание военный.

Слово «сэр» все во мне перевернуло. Оно подвело черту. Сам того не желая, парень нанес мне ощутимый удар. Думаю, он был лет на десять меня младше, но когда он назвал меня «сэром», я почувствовал себя старше, чем сейчас в свои пятьдесят три. Я ощутил себя просто стариком. Я, что называется, отсостязался. Тренируй других. Это все, что ты теперь можешь.

Через некоторое время я позвонил Теду Сибруку. (Это было за четыре года до его смерти. Он уже болел, но я даже не подозревал, насколько серьезно. Сомневаюсь, что и он сам об этом знал.) Я сообщил Теду результаты состязаний, сказал, что моя карьера борца окончена, и, конечно же, передал, как меня назвали «сэром».

— Ах, Джонни, Джонни, — засмеялся в трубку тренер Сибрук. — Разве ты забыл, что у военных принято на каждом шагу говорить «сэр»?

Тогда я почему-то об этом не подумал, но слова Сибрука ничего не изменили. Я по-прежнему ощущал, что военный из Нью-Джерси подвел черту под моей борцовской карьерой.

Вместе с турнирами для меня кончилось и обязательное взвешивание. За неделю до турнира я весил сто тридцать восемь фунтов. На турнире (в одежде) — сто сорок семь. Весной все того же семьдесят шестого года, после пасхального обеда, весы показали сто шестьдесят пять фунтов — мой «естественный» вес (сегодня я вешу сто шестьдесят семь фунтов).

Помню, как через двенадцать дней после победы Брендана в классе А мы отправились на остров Ангилья в Карибском море. В спортзале отеля я крутил педали велотренажера, а Брендан дурачился с искусственной беговой дорожкой. Включив максимальную скорость, он пытался запрыгнуть и удержаться на движущейся ленте. В раздевалке стояли весы. Прежде чем идти плавать в бассейн, Брендан разделся и взвесился. Всего двенадцать дней назад он весил сто тридцать четыре с половиной фунта. А здесь весы показывали сто пятьдесят два.