Цицерон
Шрифт:
Политическая путаница, царившая в Риме, привела к тому, что поборник сенатских порядков Милон оказался перед судом, где председательствовал сенатор-консерватор Луций Домиций Агенобарб, выбранный народным собранием, но до того, как консул, зарекомендовавший себя противником триумвиров; так что на суде противостояли друг другу два давних политических союзника, а среди членов суда находился Катон, много раз публично заявлявший, что, убив Клодия, Милон оказал государству величайшую услугу. Тем не менее за обвинительный приговор проголосовали 12 сенаторов, 13 всадников и 13 эрарных трибунов, а за оправдание подсудимого высказались лишь 6 сенаторов, 4 всадника и 3 эрарных трибуна. Цифры эти показательны: осуждение Милона свидетельствовало об общем желании вернуть мир в общественную жизнь, положить конец насилию, которое еег парализовало. Возможно, Помпей не разделял общие чувства, а лишь стремился укрепиться в положении единственного правителя государства и потому в решающий момент отвернулся от человека, верно ему служившего; но у членов суда таких мотивов не было. Цицерон построил защиту на том, что люди Клодия с самого начала рвались в драку, тогда как о людях Милона такого не скажешь; драка завязалась внезапно, сначала между рабами, и лишь когда дело было сделано, Клодий ранен, Милон решил воспользоваться случившимся и устранить противника. Исходные положения Цицерона не совсем точны. Клодий неоднократно угрожал Милону смертью, Милон делал то же, но до роковой встречи ни один не пытался привести угрозу в исполнение, и, в сущности, ни тот, ни другой не стремился к трагической развязке. И Клодий и Милон пали жертвами общего напряжения, которое сами же и создали и терпеть которое больше никто не мог. Одно время Цицерон надеялся, что Милон, став консулом, покончит
После осуждения Милон отправился в изгнание в Массилию (современный Марсель), где и прожил до 48 года, когда попытался поднять в Южной Италии восстание против Цезаря и при разгроме его погиб.
Многих друзей Милона также привлекли к ответственности, но по отношению к ним судьи оказались более мягкими. Оправдали, например, Марка Савфея, руководившего штурмом харчевни, где лежал раненый Клодий. Защищал его Цицерон. Друзья Клодия, участвовавшие в беспорядках и в поджоге курии, были строго наказаны. Расхождения в общественном мнении и тенденции, его объединявшие, вырисовывались вполне отчетливо: люди «государственные», те, что заседали в суде, благоволили к Милону больше, чем к Клодию, но все они стремились положить конец разгулу насилия. Первым следствием изложенных событий оказался окончательный распад триумвирата: Цезарь, погруженный в Галлии в борьбу с Верцингеторигом, не мог более контролировать положение в Городе столь бдительно, как раньше; с другой стороны — и совпадение обоих обстоятельств имело решающее значение — исчезли с политической арены и Клодий и Милон, Помпей остался один на один с сенатом, что очень скоро привело к союзу. Сложилась политическая ситуация, которая через два года привела к гражданской войне.
В отредактированном и переработанном варианте речи «В защиту Анния Милона» Цицерон восхваляет мудрость и беспристрастие Помпея, хотя прекрасно понимает, что тот жаждет осуждения Милона. В речи вообще присутствует образ римского государства, который (по крайней мере как образ) занимает Цицерона в новой политической ситуации, образованной смертью Клодия: республика, вернувшаяся к своим исконным основам, верная законам и справедливости, исполненная мужества и уважения к праву. Оратор понимает, что образ, им созданный, вряд ли может быть воплощен в действительность, что он всего лишь мечта, но в такой республике Цицерон надеется занять место, ему подобающее — место оратора, пусть и зависимого от Помпея, но воздействующего всей мощью своего слова на сенат, на суды, на сходки, которые никто не посмеет разгонять камнями и дубинками. На протяжении месяцев, последовавших за осуждением клики Клодия, Цицерон, по его собственным словам, погружен в дела. Судебные процессы следуют один за другим, проведенные Помпеем новые законы создают сложные юридические казусы, которые требуют его вмешательства и разбора. Об этом Цицерон рассказывает Марку Марию, соседу по Кампанским имениям, в письме, предположительно датируемом началом 51 года. Здесь же — выражения радости по поводу осуждения Мунация Планка Бурсы, который так яростно нападал на Цицерона, и теперь Цицерон сумел добиться обвинительного приговора своему врагу. На процессе Планка Цицерон продемонстрировал независимость от Помпея; последний позволил себе направить суду письмо, где восхвалял Планка. Однако судьи все же решились «осудить того, кем сами были поставлены в судьи, наперекор его великому могуществу». «Они никогда не сделали бы этого, — прибавляет Цицерон, — если бы моя скорбь не была их скорбью». Начинала брезжить надежда, что вновь удастся обрести свободу и восстановить былой авторитет. Процесс мог состояться только после завершения магистратских полномочий Планка, то есть после 9 декабря 52 года; если учесть все полагавшиеся по закону отсрочки — очевидно, в январе 51 года. В эти дни Цицерон уже подпадал под действие одного из законов Полнея и должен был в ближайшее время оставить Рим, чтобы отправиться наместником в провинцию Киликию.
До того, как перейти к рассказу о киликийском проконсульстве, необходимо вкратце остановиться на одном деле, которое, как принято считать, ставит под сомненье честность и порядочность Цицерона. После осуждения имущество Милона было конфисковано, что не помешало ему взять с собой в Массилию значительное число рабов, которые с правовой точки зрения подлежали конфискации вместе с остальным достоянием осужденного. Цицерон поручил вольноотпущеннику своей жены Филотиму приобрести возможно большую часть имущества Милона; он поясняет, что хотел помешать какому-нибудь «злонамеренному покупщику» воспользоваться случаем и отнять у Милона всех его рабов, а жену Милона Фавсту лишить имущества, лично ей принадлежащего. Операция была продумана и проводилась в жизнь в сотрудничестве с неким Дуронием, другом и доверенным лицом Милона. Неожиданно в мае 51 года Милон пишет Цицерону письмо, жалуясь, что Филотим и, как ему кажется, Цицерон тоже действуют вовсе не в его пользу, а договариваются между собой с целью приобрести для себя конфискованное имущество. Сбитый с толку Цицерон }же из Брундизия, то есть по дороге на Восток, пишет Аттику, просит его разобраться во всей истории и, если у Милона действительно есть основания считать себя пострадавшим, убедить Филотима вообще отступиться от дела. Переписка длилась некоторое время, и, если рассматривать ее без предвзятости, она доказывает, что зло-употребления в самом деле имели место, но только со стороны Филотима. Это не единственный случай, когда отпущенник Теренции играл сомнительную роль в денежных делах семьи. Цицерон понимал, что происходящее может поставить под сомнение его честность. В позднейших письмах есть намеки на случившееся, они нарочито неясны, но отнюдь не из желания скрыть что-либо неблаговидное; Цицерон, как мы думаем, не хотел привлекать внимание к приобретению имущества осужденного, что наносило ущерб казне, однако оратор пошел на это ради друга. И нет никаких доказательств, что сэч Цицерон извлек из осуждения Милона какие-либо выгоды.
Глава XIIIПОЛИТИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ
После свидания в Лукке сенат, по сути дела, перестал решать большие государственные вопросы, а потому и Цицерон значительно меньше участвует в политической жизни. Теперь, несмотря на многочисленные судебные процессы, он располагал досугом и предпочитал жить на своих виллах в окрестностях Кум, Формий, Помпей, Арпина или неподалеку от Рима в Тускульском имении (ныне Фраскати). Государственные дела решались без него; он же много размышлял на первых порах об ораторском искусстве, а позже об условиях, которые необходимы для успешного управления государством. Раздумья Цицерона над теорией красноречия основывались на его личном опыте, приобретенном за долгие годы практической деятельности судебного и политического оратора в Риме, а также на философском опыте, который накопили греки на протяжении четырех веков от Сократа до Филона из Лариссы. Итогом раздумий явился диалог «Об ораторе»; едва кончив работу над ним, Цицерон обратился к другой проблеме, которую на протяжении жизни двух поколений пытались разрешить многие государственные деятели Рима: государства неизменно переживают рождение и развитие, упадок и смерть; по-видимому, циклы, по которым они развиваются, обусловлены некоторой общей неделимой закономерностью? А, может быть, дело в законах, и если законы, управляющие государством, будут достаточно совершенны, оно может жить вечно?
Римляне размышляли об этом, наверное, уже со времен Катона Цензория — его историческое сочинение «Начала» содержало сравнение государств с различным политическим строем. Полибий и римляне его кружка тоже отдали дань подобным раздумьям — вспомним хотя бы слезы Сципиона Эмилиана перед обреченным Карфагеном. Все они, однако, лишь продолжали искать решение вопросов, некогда поставленных Аристотелем. Мысли Аристотеля о жизни и развитии государств ученик его Дикеарх систематизировал и представил в виде единой стройной теории «наилучшего государственного правления». Лучше всего устроено, доказывал Дикеарх, не то государство, где граждане живут счастливо, а то, которое сохраняется дольше всех других. Политический опыт греческих городов-государств, начиная с самых отдаленных времен, показал, что в любом полисе идет борьба противоположных сил, каждая из которых, взятая сама по себе, может стать разрушительной: народ может и должен оказывать влияние на государственные решения, но он лишен разума и последовательности; опытом и властью располагает аристократия, но она разделена на клики, которые, то объединяясь, то враждуя, вечно борются за господство. Наконец, история полисов, отдаленная или недавняя, знала также и царей, потомков самых
древних родов или достигших власти в результате переворота. В последнем случае их называли тиранами — словом, которое у греков той поры не имело ни отрицательного, ни вообще оценочного смысла. Эти три силы дали начало трем разновидностям государственного строя — монархии, олигархии и демократии. Следуя Дикеарху и другим историкам греческих полисов, Цицерон в первой книге диалога «О государстве» говорит об изначальных формах общественной организации, о силах, в ней участвующих. Исходное понятие для него — фундаментальное и специфически римское — populus, народ. «Populus, — утверждает Цицерон устами Сципиона Африканского (главного действующего лица диалога), — не есть скопление людей, объединенных какой-либо произвольной связью, но организованное множество, объединенное общим согласием относительно прав и сочетания интересов». Определение Цицерона отличается от принятого у греков. Аристотель усматривал первоначало общественного устройства во взаимной пользе, то есть связывал его с понятием выгоды. Мысль Аристотеля играет важную роль в учении зпикурейцев, которые, как известно, вообще многим ему обязаны. Формула Аристотеля гласила: полис есть множество, но не произвольное, а самодостаточное и потому способное обеспечить себе долгую жизнь. Стоики дополнили Аристотеля! полис есть, разумеется, совокупность совместно проживающих людей, но также и прежде всего — «множество, управляемое Законом». А Закон, говорили они, есть воплощение разума, то есть свойства чисто человеческого, и потому именно существование Закона отличает человеческое сообщество от объединений других живых существ. Здесь мы имеем дело не столько с реальным состоянием общества, сколько с общественным идеалом, ибо законы, принятые в том или ином государстве, далеко не всегда, конечно, согласуются с совершенным Законом.В определении, которое формулирует у Цицерона Сципион Эмилиан, говорится о праве; имеется в виду, однако, не закон, a jus, и различие тут весьма существенно. Jus означало во времена Цицерона личный статус каждого члена общины, устанавливавший совокупность прав и обязанностей гражданина, своего рода правовое пространство, ограниченное такими же правовыми пространствами других членов общины. В своем исходном значении jus не определяется законами; они лишь позже, задним числом переводят на язык права содержание, внутренне присущее этому понятию, сотканное из обычаев, усвоенных из жизни, больше переживаемых чувством, чем осознанных разумом и потому в корне отличных от стоического «закона», ибо он выведен рациональным путем из теоретических предпосылок. Перед Цицероном естественно встал вопрос о соотношении между jus и законом в греческом понимании слова; выяснению связи между ними он посвятил специальную работу, трактат «О законах», который создавал одновременно с диалогом «О государстве» или чуть позже. Jus есть движущая сила, инстинкт, укорененный в самой природе гражданской общины римлян. «Государство есть достояние народа, а народ — не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов». Не исключено, что в потребности такого объединения Цицерон видел отражение вселенского Разума, то есть силы, поддерживающей связь и порядок в мире, которая разлита в мироздании, но еще не воспринята человеческим сознанием. Из этого инстинкта и выводит Цицерон различные виды государственного управления. Лучшим оказывается устройство, которое создаст самые благоприятные условия для реализации инстинкта сообщества. Так мысль Цицерона от высоких и общих умозрений греков обращается к римской исторической реальности и исследует целый ряд вполне конкретных элементов политической жизни.
Божественное дуновение, вложившее в душу людей инстинкт сообщества, дало им и способность реализовать его в своей деятельности, опираясь на особую добродетель. А именно — потребность в справедливости и праве в их нераздельности. Она вносит порядок в общественную жизнь и дает возможность управлять ею. Право есть условие и воплощение разумной организации общества и свойственно любой из трех форм правления. Право может обеспечить «царь справедливый и мудрый», «избранные и выдающиеся граждане» или даже «сам народ». Последний вариант, прибавляет Сципион Эмилиан, наименее похвален. Прямая демократия, однако, допустима, если сумеет столь же успешно, как два других вида государственного устройства, противостать несправедливости или всевластию личных эгоистических интересов.
Цицерон, как видим, основывает общественный строй на прямом интуитивном чувстве равенства перед законом как непосредственном выражении права. Оно есть залог единства гражданской воли, которой и сильна община. Равенство перед законом, повторим, состоит в уважении к личным интересам каждого; такое его понимание не имеет ничего общего с подыманием равенства в эпоху Великой французской революции — тогда его рассматривали как суть и основу всей политической структуры. Цицероново равенство перед законом охраняет не только духовную свободу каждого, но и жизнь — отсюда «право провокации», то есть гарантированная осужденному на смертную казнь возможность апеллировать к собранию народа. Поэтому один из главных пороков монархии в том, что она лишает граждан возможности участвовать в решении политических вопросов и тем неизменно вызывает их недовольство и протест. Даже при таком справедливом и мудром царе, как Кир, зависимость всего и вся от воли государя порождала в душах подданных чувство ущербности. В Массилии, где существовало аристократическое правление избранных граждан, неизменно слывших идеально справедливыми, все-таки, говорит Цицерон, гражданам казалось, что они как бы в рабстве, ибо лишены подлинной самостоятельности, ограничены в правах, обречены на полную общественную пассивность. А полная демократия, примером которой были некогда Афины, действует на основе народных постановлений, не признает власти старейшин, а потому не знает духовной иерархии и лишает гражданскую жизнь всякого достоинства.
Совершенство государственного строя определяется, таким образом, не практическими результатами, которых община может добиться, а отношением к нему граждан. Политика зиждится на убеждении или, если угодно, на искусстве убедить каждого в том, что он играет в жизни государства не последнюю роль. Здесь ощущается опыт оратора, знающего, какую силу имеет слово в театре, где зрители — все граждане города.
Итак, Цицерон поставил себе задачу обрисовать государственное устройство, способное воплотить в жизнь все перечисленные требования, весь тот строй мыслей и чувств. Возникло учение о «смешанном» государственном устройстве, о котором впервые заговорил еще Дикеарх. «Чистые» государственные устройства, то есть монархия, аристократия или демократия, помимо изъянов, отмеченных выше, опасны и сами по себе. Каждое имеет не только привлекательное лицо, но и отталкивающую изнанку: монархия чревата тиранией, аристократия — олигархией, демократия — всесилием разнузданной толпы. Так возникали «дурные» режимы, это Цицерон знал от Полибия, и вовлекали общину в серию переворотов, нередко приводившую к полной катастрофе. Распри между гражданами ослабляли Город, и он, неспособный защититься, попадал в руки врагов. Риму времен Цицерона такое будущее, разумеется, уже не угрожало: поблизости не осталось народов, способных разрушить Вечный Город или хотя бы причинить ему ущерб. Времена Митридата миновали, а могущество парфян только-только начало складываться и впервые проявилось в разгроме Красса в войне, которую начали сами же римляне. Но государства, как сказал в одной из Катилинарий Цицерон, могут погибать под воздействием внутренних сил и уничтожать себя сами. Целые провинции, как при Сертории, например, отпадали от Рима, и ясно обозначался конец империи, конец величия римского народа.
В трактате обращает на себя внимание последовательность глав — Цицерон демонстрирует свое искусство сопоставлять аргументы «за» и «против». Сначала каждому из трех «чистых» режимов воздается хвала, подчеркиваются достоинства, ему присущие. В пользу монархии говорит единство управления, столь очевидно необходимое в любом человеческом начинании, в жизни семьи, в каждом доме, потребное для ведения корабля не меньше, чем для ведения войны. Государство без монархического элемента в устройстве не может поэтому дочитаться прочным. При аристократическом правлении за власть борются люди значительные и знающие, снискавшие уважение и богатством, но прежде всего мудростью, опытностью, осторожностью, верностью традициям и принадлежностью к старинным, издавна прославленным семьям. Без их советов государство стремится к гибели. Демократия отдает высшую власть народу и являет собой — по крайней мере в теории — наиболее устойчивый строй; каждый член гражданского коллектива обладает гражданскими правами: он утверждает законы, отправляет правосудие, заключает союзы и мирные договоры, объявляет войны, регулирует деятельность граждан и устанавливает пределы их обогащения. Все это приносит удовлетворение и с полным основанием порождает чувства личной свободы и независимости. Если интерес каждого совпадает с интересом всех, надолго устанавливается согласие и длится до тех пор, пока все действия граждан направлены на сохранение государства и защиту общей свободы.