Цицианов

Во всеподданнейшем рапорте от 17 июня 1805 года Цицианов писал: «Сколько ни желал я во исполнение священной воли Вашего императорского величества устраниться сего лета от воинских действий, но прошлого года, начав войну поневоле для недопущения персидских войск в Грузию, не в моей то власти уже было, ибо, как Вашему императорскому величеству известно, что, начав войну, прекратить оную есть только два способа, то есть миром или доведением неприятеля до невозможности продолжать оную; — первое не может иметь места, потому что мнимый шах не захочет, чтоб его именовали при трактате Баба-ханом сердарем, а последнее не может быть по недостатку сил, следовательно, оставалось мне по верным слухам о движениях Баба-хана распорядиться моими. И сих-то ради причин я стянул войска, могущие оставить ими занимаемые места, в 2 пунктах, то есть к Памбакам и в Елисаветополь, и, благодаря Бога, не ошибся я в выборе тех мест…» «…Долгом ставлю присоединить, — добавлял Цицианов в рапорте, — что отказать мне Карабагскому хану принятие во Всероссийское подданство для избежания развлечения войск в разные пункты не можно было, как потому, что Россия могла бы тем потерять влияние, явно признавая свое бессилие, когда все оные ханы полагают все упование на нашу силу, так и потому, что я тогда бы открыл ворота персиянам через Карабаг к Дагестану и Елисаветполю, что весьма опаснее было» [789] .

789

Там же. С. 830.

Действия Цицианова были оценены высоко. Тем не менее 8 сентября 1805 года князь А.А. Чарторыйский подтвердил, что Александр I по-прежнему твердо придерживается той точки зрения, что «…пользы империи требуют не подвергать храбрости малочисленного войска, в команде вашей состоящего, трудным предприятиям, которые при успехе оных, по настоящему положению дел европейских, не могут входить в общий состав ныне предстоящих видов государственных». При этом царь санкционировал только «те оборонительные действия, которые вынуждаются необходимостью обстоятельств и сопряжены со всегдашними беспокойствиями военного кордона». Чарторыйский выражал мнение главы государства по поводу возможности сохранения позиций России на Кавказе теми силами, которые там имелись, поскольку персидские войска доказали свою неспособность брать укрепления, занятые даже незначительными по численности русскими гарнизонами. Правда, противник, пользуясь подавляющим преимуществом в коннице, мог практически безнаказанно разорять территорию, находящуюся под властью России. Лучшим вариантом дальнейших действий глава внешнеполитического ведомства считал склонение персидской стороны к мирным переговорам, которые можно было затягивать и тем самым выигрывать время для того, чтобы дождаться удобного момента для продолжения активной политики в Закавказье. Заканчивалось послание так: «…Сохранение завоеваний, вами приобретенных, устроение дорог, привлечение ханов персидских к российскому начальству и обеспечение пределов Грузии могут быть достаточными занятиями на сей раз для неутомимой вашей деятельности, которая требует равномерно краткого отдохновения после всех трудов, понесенных вами на пользу службы Его величества» [790] .

790

Там же. С. 849-850.

В ответном послании Цицианов повторял, что он вовсе не искал войны с Персией, а был вынужден ответить на вызовы агрессивных соседей. Заявляя о неукоснительном выполнении царской воли прекратить боевые действия, он тем не менее сделал ряд замечаний и поставил несколько вопросов, которые демонстрировали если не его несогласие с позицией Петербурга, то по крайней мере сомнения в возможности добиться того, чего там хотели. Как опытный военный, князь назвал «наизатруднительнейшим» предлагаемый ему вариант «оборонительной» войны при протяженных границах и малочисленности войск. Употребить слово «невозможный» ему, по всей видимости, не позволили только дисциплина и чувство верноподданного.

Цицианов дерзнул поставить перед императором и его ближайшим окружением три крайне неудобных вопроса: «1-е, когда Баба-хан или сын его придут в Карабаг с войском для лишения обывателей пропитания на зиму преданием огню богатых жатв их полей, идти ли мне с войсками по трактату выгонять их из оного ханства или ограничиться оставлением гарнизона в Шуше без подавания ему помощи; хана же провести разными предлогами, советуя ему о терпении, хотя бы он опираться стал на 5-ю статью Высочайше утвержденного трактата? 2-е, буде Баба-хан или сын его, не удовольствуясь вышесказанным, потянутся через Дагестан к Дербенту… воспрещать ли им тот переход, ибо сие последнее не может входить в оборонительную войну? 3-е, буде тот или другой обратится к стороне Эривана, отколь четырьмя дорогами может войти в Грузию, не имеющую ни одной крепости, могущей удержать или остановить успехи впадшего неприятеля, то двинуться ли мне с войском к Эривану или четыре входа защищать, — хотя сие последнее почти невозможным почитать можно?» [791] Все эти вопросы фактически являлись протестом против требований, совершенно расходившихся со здравым смыслом и представлениями о международных правовых нормах. Как мог, например, в дальнейшем Цицианов говорить о нерушимости обещаний императора, о строгом соблюдении условий договоров, если Россия отказывала в помощи своему союзнику и равнодушно взирала на то, как противник разоряет дома его подданных, обрекая их на голодную смерть? Подобное поведение ставило жирный крест на последующих попытках расширить пределы империи в Закавказье. Владетели увидели бы свое будущее в случае принятия присяги на российское подданство: при конфликте с Персией царские войска будут запираться в крепостях, царские флаги будут развеваться на башнях как символ принадлежности края России — и в то же время конные толпы будут беспрепятственно опустошать села, убивать и угонять в плен столько людей, сколько им вздумается.

791

Там же. С. 851.

Особое недоумение у Цицианова вызвала фраза Чарторыйского о том, что «мы воюем с Баба-ханом, не зная, какое он имеет неудовольствие против русских», и намеки на то, что следует объяснить персидскому правителю отсутствие у него причин вторгаться в российские пределы. С плохо скрываемой усмешкой Цицианов писал: «…И начинающий понимать персиянин знает неудовольствие Баба-хана против нас, а именно: за то, что мы лишаем Персию того, чем она владела целое столетие; Грузинский царь не мог царствовать без фирмана Персидского; Эривань, Карабаг, Щеки и прочие ханства, хотя по отдаленности и не такое повиновение имели, но всегда в зависимости были. Из сего следует, что кто у другого что отнимает, тот не может ожидать от него равнодушия; но всего сего еще мало для Баба-хана к угрожению падением его власти: имев левый берег Аракса и Куры в нашей зависимости, не должен ли он ожидать, что правого берега адербейджанцы выйти захотят из-под его тиранической власти? Жертвой сих подозрений прошлой зимы был Карабагский Аббас-Кули-хан, замененный наперсником Баба-хана Пир-Кули-ханом». Правда, свои скрытые возражения генерал смягчил ритуальным уверением в непоколебимом намерении точнейшим образом выполнить все высочайшие предначертания. Показав столичным фантазерам всю нереальность их предположений, Цицианов предложил завершить войну не попыткой каким-то способом «уговорить» Баба-хана сохранить «статус-кво», а решительным ударом. По его мнению, следовало осенью 1805 года занять Баку и присоединить Эриванское и Ширванское ханства. После этого следовало «послать к Баба-хану с объявлением, что Россия дает ему мир, поставя рубежом ее завоеваний Араке и Куру», В дополнении к посланию Цицианов напомнил, что двухлетние боевые операции по существу носили характер оборонительных, поскольку присоединение территорий диктовалось не желанием захвата какого-то жизненного пространства, а созданием безопасности Грузии. Он еще раз заявил о порочности такой манеры ведения боевых действий, при которой население оставалось без защиты. «Таковое равнодушие нашего правления к их разорению, как и поверхность персиян, гораздо еще вреднее, потому что они не замедлят отвратить новоприобретенный народ от их ханов и от русских» [792] . К тому же тотальное разорение подвластных России территорий создавало проблему снабжения войск провиантом и фуражом. А без этого командование не могло вырабатывать стратегические и оперативные решения.

792

Там же. С. 851-852.

Последним, вероятно, самым сильным и одновременно самым рискованным фрагментом в послании Чарторыйскому являлось упоминание Цицианова о личной к нему неприязни шаха и, как следствие, бесперспективности его роли переговорщика. «Баба-хан, озлобленный мной и считая, что я все сии завоевания и приобретения делаю своевольно, не охотно захочет войти со мной в переговоры, — писал генерал, — и для того отозванием меня отсель можно бы, я думаю, скорей наклонить его к переговорам, и мой преемник, будучи снабжен от Двора полным наставлением относительно переписки, мог бы тотчас по приезде его сюда начать ее с ним приветствием и объявлением о приезде его на мое место».

Что думал на самом деле этот умный и прозорливый человек? Этого мы никогда не узнаем. Остается только гадать и выбирать, какой ответ в большей степени соответствует нашим представлениям о характере генерала.

Может быть, Цицианов после двух лет управления краем оценил всю сложность стоящих перед ним задач и пожелал уйти непобежденным? На его глазах ценой огромных усилий и потерь удалось добиться лишь символической покорности Джарской области — крошечного уголка по меркам края. Генерал с большим военным опытом понял, какая военно-политическая бездна, способная поглотить тысячи и тысячи жизней, разверзлась перед ним. Возможно, Цицианов избрал такое предложение как своеобразную форму ультиматума: если в Петербурге настаивают на немедленных мирных переговорах — пусть присылают другого человека, который не имеет личной вражды с Баба-ханом. Хотя он и понимал, что даже обиженный его строптивостью Александр I вряд ли решится «поменять коней на переправе». А может быть, Цицианов был жестоко обижен открытым признанием того фронта, на котором он сражался и рисковал жизнью, фронтом второстепенным? Он прекрасно понимал, что его не отправят на покой, а дадут важную должность в армии на европейском театре военных действий. Два его преемника на посту командующего Кавказским корпусом — А.П. Тормасов и Ф.О. Паулуччи — в 1810 и 1812 годах были отозваны Александром. Первый возглавил Дунайскую армию, передав ее впоследствии генералу Чичагову; второй был начальником штаба сначала 3-й, а затем 1-й Западной армии. В октябре 1812 года Паулуччи стал рижским военным губернатором и начальником отдельного корпуса.

13 августа 1805 года Цицианов высказал свое мнение Чарторыйскому о том, что, по его мнению, «…глупая война, которую ведет Баба-хан сердарь с нами, менее делает вреда России в здешнем крае, нежели способствует мне к выполнению высочайше вверенного мне плана, ибо… после всякой его кампании, обнаруживающей его бессилие, какой-либо хан тотчас начинает искать покровительства и подданства российского, а именно после прошлогодней Карабагское и Щекинское ханства служат доказательством истины сего заключения. А ныне после краткой сей кампании, оказавшей еще больше ничтожество Баба-хановых сил, и Ширванский хан Мустафа прислал ко мне с извинениями и с просьбой о принятии в покровительство и подданство, несмотря что в бытность мою в Шушинской крепости я послу его присланное им письмо, не распечатав, кинул в глаза и не принял. Сей коварный хан, обменявшись посланиями со мной нынешней весной и казавшись наклонным к вступлению в подданство, кой час появился Баба-хан в Карабаге, то по требованию сего последнего — от страха ли или от приверженности, 500 человек вспомогательного войска, которых, по окончании кампании, персидские войска, ограбя до рубашки, отпустили. Сие последнее поведение с вспомогательными войсками разнеслось по здешнему краю, и я надеюсь не умножать привязанности к Баба-хану Сколько ни коварен Мустафа-хан, но буде даст мне тех аманатов, которых я требую, тогда, надеюсь, будет нам покорен» [793] .

793

Там же. С. 847.

Не имея возможности помочь делом (то есть прислать подкрепления), Петербург решил поддержать Цицианова словом. 5 сентября 1805 года Чарторыйский сообщил генералу о ходе переговоров с Наполеоном: назревала война, и русские войска двинулись в Европу. «Когда необычайные движения в наших войсках и выступление части оных за границу могут, конечно, подать повод к различным по сему предмету толкованиям, вы руководствовались содержащимися в сем письме сведениями, дабы дать общему мнению надлежащее направление» [794] . Дело в том, что географические познания местного населения и лиц, владычествующих над ним, были весьма скромными и, что самое главное, опирались на тамошние масштабы. Когда шах имел проблемы на восточной границе своих владений (с афганцами или туркменскими племенами), то его западные соседи — турки, дагестанцы, грузины — сразу приободрялись и склонялись к военной активности, поскольку практически все силы Персии оказывались брошенными на важнейший театр боевых действий. Информация о войне с Наполеоном (в том числе и в самых фантастических формах), о марше русских армий в Австрию также могла породить в головах, не отягощенных представлениями о реальном военном потенциале России, мысль о том, что пришло самое удобное время для возвращения ее границ к Тереку и Кубани.

794

Там же. С. 1036.

* * *

3 января 1806 года газета «Московские ведомости» открыла первый номер «Стихами на Новый, 1806 год»:

Россия! Подыми главу свою венчанну, И Богу в Новый год песнь новую воспой: Ты новою себя зришь славой осиянну И снова небесам касаешься главой… Росс… имя ужасает, Перс, галл равно перед тобой дрожит Весь свет его победы знает И славою его шумит.

Действительно, итоги военных действий против Персии в 1804—1805 годах следует признать вполне успешными. Однако 1806 год начался с неудач. Генерал-майор Завалишин, приблизившись с моря к Баку, потребовал сдачи города, но получил отказ. Тогда он высадился около Шемахи, но сражение с тамошним ополчением окончилось ничем. Решив реабилитировать себя взятием Баку, Завалишин попытался взять его «с налета», но персы, готовясь к встрече незваных гостей, построили несколько береговых батарей. Сильный обстрел стал для генерала неприятным сюрпризом. Понеся чувствительные потери, имея серьезные повреждения кораблей, он был вынужден уйти к острову Сар и оттуда сообщить Цицианову о случившемся. Главнокомандующий рассвирепел и, «произнеся при всех на счет его самые обидные слова, сказал, что он сам пойдет с двумя тысячами войска сухим путем и уверен, что через несколько дней возьмет Баку» [795] .

795

Тучков С.А.Записки… С. 337.

Все решили, что это сказано в сердцах, под влиянием гнева, поскольку пуститься со столь небольшими силами в поход казалось делом совершенно немыслимым. На пути к Баку отряду пришлось бы пройти вплотную к землям джарских лезгин, крайне враждебно настроенных по отношению к русским. Вместе со своими дагестанскими соседями они могли в считаные дни собрать ополчелие в 20—40 тысяч человек и буквально раздавить корпус Цицианова в горных проходах, неудобных для действия регулярной пехоты. Кроме того, русским войскам надо было пройти через владения шемаханского хана, только что «оконфузившего» генерала Завалишина. Но главнокомандующий успел создать себе образ грозного воителя: дагестанцы воздержались от вмешательства, а шемахинцы встретили его с почестями и просили о покровительстве. Цицианов попытался лично добиться того, что не удалось сделать целой военной группировке.