Цикл "Детектив Киёси Митараи. Книги 1-8"

– Тебе не кажется, что следовало бы спросить и мнения присяжных? Только послушайте, наш гениальный режиссер собрался оставить убийцу в главной роли… Будь у нее склонность к нимфомании, я бы еще закрыл глаза. Но она – садистка, убивающая людей во имя удовольствия!

– Пока это не доказано. Приговор в американском зале суда еще не вынесен.

– Американский зал суда – это не проблема. Для нас важен здешний зал суда.

– У тебя мания, Ричард.

– Верно. Мания справедливости.

– Говори прямо: чего ты хочешь?

– Моя позиция проста. Я не буду работать бок о бок с убийцей. Вот и всё.

– Даже хотя ее вина не доказана? Ты намеренно губишь шедевр, который должен войти в историю киномюзиклов Америки…

– А что, без Леоны нам шедевр не снять?

– Ну конечно! Без Элизабет Тейлор не получилось бы «Клеопатры». «Ле-Ман» не стал бы хитом без Стива Маккуина. Не было бы Джина Келли, и «Американец в Париже» пошел бы насмарку. Все эти фильмы стали нетленной классикой благодаря им. Даже в нашей ситуации режиссер обязан довести это произведение до совершенства, потому что он должен остаться в памяти многих поколений. Как же нам снимать «Саломею» без Леоны?

– Риски слишком велики. И пока что она не настолько уж большая фигура. Тоже мне, сравнил ее с Тейлор в шестидесятые… И потом, даже Тейлор уволили бы из «Клеопатры», окажись она убийцей.

– Убивала Леона или нет, должен решать суд. Сейчас ее вина не доказана, так что и для всего мира она невиновна.

– Ну все, Эрвин, ты напросился… Пусть Оливер – хотя нет, лучше Берт – будет нам судьей.

– Ты будто собрался устраивать суд над ведьмами.

– Не переживайте, я не стану поддерживать Леону, потому что мы оба из Азии. Я уже давным-давно образцовый американский гражданин, – заверил Берт.

– Думаю, что Оливеру тоже хочется многое сказать, – сказал Уокиншоу. – Прокурором буду я, а адвокатом этой ведьмы – блистательный Эрвин Тофлер, зеркало нашего шоу-бизнеса. Все остальные будут присяжными. Есть возражения?.. В таком случае я, как прокурор, требую представить общественности телеграмму от полиции Лос-Анджелеса. Ту самую, что Эрвин положил во внутренний карман пиджака.

Присутствующие синхронно перевели взгляд на Тофлера. Режиссеру явно было некомфортно. Даже в свете керосиновых ламп было заметно, как его лицо побледнело.

– Зачем? Она не имеет никакого отношения к нашему делу, – замямлил Тофлер, не ожидавший такого натиска.

– Имеет она к нему отношение или нет, решит суд, – отрезал Уокиншоу. – Тебе приходит срочная телеграмма посреди ночи – значит, это вопрос крайней важности. И потом, разве она адресована лично тебе? Ты лишь принял ее от имени нашей съемочной группы. Мы тоже имеем право ее прочесть.

– Нет, это телеграмма частного характера. От друга со студенческой скамьи, он работает в полиции…

– Завязывайте со своими отмазками, господин режиссер. А если это и впрямь так, то лучше тебе доказать это прямо сейчас и дать нам на нее взглянуть.

Тофлера явно загнали в угол.

– Это нарушение частной жизни…

– Чьей? Твоей? Леоны?

Сложив руки за спиной, режиссер принялся расхаживать туда-сюда. Оливер и Берт ничего не говорили и ждали.

– Ну хорошо. Не моей. Леоны, – объявил Тофлер, прекратив ходить. – Однако и у обвиняемой есть права. Я не обязан раскрывать улики, которые поставят ее в явно неблагоприятное положение.

Уокиншоу насмешливо хмыкнул.

– Зависит от того, что это за вещь. Если это серьезная улика, могущая повлиять на решение суда, то укрывать ее равносильно преступлению. Но пора бы спросить мнения судьи и присяжных.

– По поводу этой улики? – спросил Берт.

– Думаю, с учетом сложившейся ситуации этот вопрос нужно решать в нашем зале суда коллективно.

– Хорошо. Джек, ты требуешь представить суду улику из кармана Тофлера?

– Требую, – незамедлительно ответил тот.

– А ты, Винс?

– Полагаю, без этой телеграммы вынести вердикт невозможно.

– Принято. Оливер, хочешь высказаться?

– Нет, спасибо. Предлагаю просто проголосовать большинством.

– Хорошо. Те, кто хочет увидеть телеграмму, поднимите руку.

Все, кроме Леоны и Тофлера, подняли руки.

– Что ж, результат очевиден. Извини, Эрвин, но я тоже присоединюсь к остальным, – сказал судья.

Секунд десять Эрвин Тофлер молча стоял. Наконец он заговорил:

– Я не хочу повторять одно и то же, как заезженная пластинка. Однако я сомневаюсь в легитимности этого судебного процесса и самого суда. Во-первых, мы не какое-то сборище людей разных профессий. Нас объединяет общая цель – снять «Саломею» и привести ее к успеху. Мешать съемкам в погоне за фантомом справедливости – все равно что ставить телегу впереди лошади. Мы обесцениваем собственную же работу.

Во-вторых, мы пытаемся прийти к заключению, опираясь исключительно на косвенные улики. Никто не видел собственными глазами, как Леона убивала Кэрол. И не факт, что найденный в коридоре нож стал орудием убийства.

Уокиншоу положил массивный нож в носовом платке на кровать Леоны. Сама актриса апатично сидела на противоположном краю кровати возле Джойса Изнера.

– Не доказано ни то, что кровь на ноже принадлежит Кэрол, ни то, что отпечатки пальцев на нем оставила Леона. И тем не менее вы намерены объявить талантливую актрису убийцей и навечно изгнать ее из киноиндустрии…

– Так ведь ты сам наложил вето на судебную экспертизу, Эрвин. Хватит, нам ясен твой посыл – нельзя ни под каким предлогом забывать, что мы одна команда. Будем держать это в уме. А теперь покажи нам телеграмму.

Уокиншоу протянул руку. Тофлеру не оставалось ничего, кроме как неохотно запустить руку за лацкан пиджака. На его лице, однако, читалось удовлетворение, словно он говорил: «Я сделал все, что мог». Уокиншоу моментально выдернул у него конверт и, нетерпеливо вынув лист бумаги, подался вперед, так, чтобы на текст падал свет лампы.

Когда он дочитал, на его лице отразилось удовлетворение человека, в руках которого была безоговорочная победа. Его движения становились все более расслабленными. Он явно волновался и одновременно наслаждался, подбирая слова для описания этой приятной победы.

– Что ж, оно того стоило, коллеги. Насколько бы вы ни симпатизировали японцам, ознакомившись с этой телеграммой, вы признаете, что я был абсолютно прав. Но если ее зачитаю я, то могут возникнуть сомнения. Поэтому во имя беспристрастности давайте попросим сделать это судью.