Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Шрифт:
– И поговорить о Боге?
– Да, о Боге! – под чёрной полоской юбчонки вздрогнули коленки, а вместе с ними и оранжевый треугольник трусиков.
– Замечательно! – поэт Кренделев откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, воскликнул:
– Бог есть любовь!..
Девушка приоткрыла ротик и прерывисто задышала.
– Бог есть любовь!.. – повторил поэт и вдруг, словно подбросив слова в воздух, выкрикнул: «Бог ест любовь!..
На мгновенье девушка замерла, а, придя в себя, попросила:
– Миша, в слове «есть» верните, пожалуйста, на место
Лицо Кренделева исказила судорога.
– Пошла вон! – очень громко и очень внятно проговорил поэт. Он посмотрел на девушку так, словно заглянул в холодное дно ущелья, а в ответ девушка посмотрела так, словно вдруг поняла, что со дна ущелья ей уже не подняться.
– Вон! – повторил поэт.
Окаменев, девушка оставалась в ущелье неподвижной и холодной.
– Тогда я!.. – вскочил со стула Кренделев. К выходу он шёл неземной, а, казалось, парящей в воздухе походкой.
Человек за стойкой резко усилил звук, и теперь несчастный Жермен уже не умолял Виоллету оставить Альфреда в покое, а орал на неё во всё горло…
– Не так выразительно! – попросил Виктор. – Позвольте девушке умереть спокойно!..
– Сейчас! – сжалившись над Виоллетой, человек за стойкой кассету убрал.
Подсев к девушке, Виктор представился?
– Я – Виктор! Тебе обещали вино?
– Обещали!
– Нам вино! – сказал Виктор к бывшему оперному певцу.
Вино было кислое и тёплое.
– По Кренделеву с ума сходишь? – спросил Виктор.
– Схожу! – призналась девушка.
– А я нет! – признался Виктор.
– Шутишь?
– Нисколько! Ты живёшь у него?
Девушка покачала головой.
– Моё жильё – мир творчества! – сказала она.
Виктор жильё одобрил, и они молча выпили по рюмке розового муската.
– Думаешь, Кренделев – нормальный? – спросил, наполняя вторую рюмку, Виктор.
– Так ведь он – поэт… – сказала девушка. – Философ Герокрит говорил, что нельзя считать настоящим поэтом человека, находящегося в здравом уме.
Виктор внимательно оглядел девушку. Его будоражило. Всякий раз, когда он знакомился с новой женщиной, его будоражило.
– Что? – девушку смутил странный взгляд. – Приболел?
– Перегрелся! – ответил Виктор, а потом озабоченно добавил: «А ведь и ты тоже неважно выглядишь…».
Девушка опустила глаза, отпила ещё.
– Я умру? – осторожно спросила она.
– Все мы умрём, – сказал Виктор.
– Кажется, я запуталась.
– В чём?
– В себе.
Немного помолчав, Виктор сказал:
– От этого не умирают!
– Нет?
– Нет!
– Глупый ты! – сказала она.
– И от глупости не умирают! А ты, собственно, кто?
Она сказала:
– Студентка. Перевожу Шекспира с молдавского на украинский. Ты тоже студент?
– Временно был.
– Временно?
– Прогнали меня временно. Надеюсь, что временно…
– За что прогнали?
– За убеждения…
Девушка опустила под столик руку, оправила юбчонку и, сощурив глаза, сказала:
– Как интересно! Убеди меня…
– Тебя? В Чём?
– Какая разница?..
Женщинам необходимо, чтобы их убеждали…Виктор взглянул на столик, на котором остывал остаток его пиццы.
– Теперь многих прогоняют… – сказал он.
– Ты о тех, которых…
– О них…
Девушка заглянула в бокал.
– Это ужасно! – сказала она. – А ты? Что ты собираешься делать?
– Детей!
Бокал был пустой.
– Потрясающая цель! – заметила девушка.
– Не цель, а идея.
– Прошу прощения! К чему тебе дети?
– Будет, кого угощать мороженым.
– Угощай мороженым меня.
«Не понимает» – подумал о девушке Виктор.
Подойдя к человеку за стойкой, он расплатился за вино, пиццу, томатный сок и, не произнеся ни слова, вышел на улицу.
Послеобеденная жара обволакивала город, и уставшие за день воробьи, устроившись на телеграфных проводах, взбадривали себя короткими взмахами крыльев. Три толстых голубя, забравшись под скамейку автобусной остановки, жадно набросились на что-то съестное. Виктор остановился и стал наблюдать за голубиной трапезой, а потом, бесстрастно махнув рукой, побрёл дальше.
Теперь улицы казались потерянными и ненужными, и торговцы ларьков усталыми, сорвавшимися голосами выкрикивали нескончаемые проклятия. Собирая с прилавков непроданные за день овощи, они сбрасывали их в грязные картонные коробки. Пахло рыбой, укропом, пряностями и ещё всяким иным. На одном из этажей дома, покрашенного в бледно-зелёный цвет, вздрагивала надтреснутая рама. На краю тротуара возле двух коричневых металлических бака, набитых мусором и пищевыми отбросами, испугано озираясь по сторонам, шныряли коты. Издалека, оттуда, где рынок, доносился запах овец и верблюжьего навоза.
«Они не понимают!» – подумал Виктор об Анне и о девушке из мира творчества.
На скамейке лежала кем-то оставленная газета.
«Пошли со мной!» – предложил Виктор газете и, развернув её, стал читать всё подряд, а потом он аккуратно оторвал и положил в задний карман брюк страницу, в которой были объявления о сдаче комнат.
Возбуждённо бормоча, два вертолёт прорвали вечернюю гладь неба и, набрав высоту, повернули на запад.
«И мама не понимает…» – Виктору вспомнились строчки из её письма: «О тебе и о брате думаю… О его сражениях, и о твоём покое…И еще о…».
С крышки мусорного бака вместе с куском газеты «Юг» свалился котёнок, и пробегавший мимо большой коричневый пёс резко остановился. Округлив налитые кровью глаза, пёс с изумлением взглянул на прижавшееся к газете юное создание, а затем, чуть приоткрыв пасть, о чём-то внушительным голосом пролаял. Видимо, различив в лае неприличное слова, кошечка, как и подобает юной девице, смутилась, стыдливо отвела ушки в стороны и, задрожав всем тельцем, помочилась на газету с портретом государственного секретаря США. Подобное поведение малышки не могло не привести пса в недоумение, как бы там ни было, пламя в его глазах разом погасло и, широко раскрыв пасть, он разочарованно зевнул, отвернулся и побежал дальше.