Constanta

Когда они, опрашивая прохожих, добрались до гостиницы «Виру», миновал полдень. Метель унялась, хмарь рассеялась, выглянуло солнце. То был добрый знак. Их ждал кров. И не какой-нибудь, а самый лучший, с номерами типа люкс и обслуживанием по высшему разряду. Перед стеклянным простенком гостиницы, встречая, приветливо улыбался швейцар. Улыбнувшись ему в ответ, они вошли внутрь.

Тепло, роскошный финский интерьер, мягкие кресла. Где-то рядом были радостные приветствия, дифирамбы, ключи на блестящем подносе. Рассевшись, они начали ждать.

Стрелки настенных часов описали круг. Долгожданное признание явилось в образе пожилой администраторши. Мельком глянув на них и безошибочно определив социальный статус, она неожиданно рявкнула:

– Свободных номеров нет!

Мгновение столбняка. Одолевая его и вскочив со своих мест, они поспешили окружить даму и отчаянной разноголосицей чуть ли не со слезами на глазах попытались расположить в свою сторону. Тщетно. Хозяйка гостиницы была неумолима. «Виру» – заведение для избранных, студентам здесь не место, ищите ночлежку. Напоследок, смущённая возможным землячеством с белокурым Степаном, она кинула ему наживку на местном языке.

Степан растерянно захлопал глазами.

Успокоенная администраторша указала на двери.

– Уходите.

– Националистка! – выпалил ей в лицо Чет.

Эстонская непереводимая речь была ему ответом.

Улыбка швейцара на выходе была лишена души и сочувствия. Реакция регистрирующего движение автомата. Униженная и понурая компания, прямая противоположность себе самой ещё какой-то час назад, поплелась прочь от гостиницы.

Идущий последним Боронок остановился перед швейцаром. Он был унижен и оскорблён больше всех. Истукан на посту был за это в ответе.

– Идите, – бросил Боронок вслед компании. – Я догоню.

Под пристальным ледяным взглядом Боронка профессиональная дежурная улыбка швейцара начала претерпевать изменения.

Боронок не отводил взгляда. Он видел перед собой одну из опор будущего реванша.

– Семейный? – вдруг спросил он.

– Да, – ответил швейцар с лёгким поклоном.

– И я. У тебя семья большая?

– Нет. У нас это не принято. Меньше детей – больше любви.

– Вот как! Экономия, стало быть. Вряд ли она прижилась бы среди нас, люберецких.

Швейцар захлопал глазами.

– Есть такие люди на земле, – продолжал Боронок. – Куда бы не забросила их судьба, они везде дома.

– Вы один из них? – осведомился с дрожью в голосе швейцар.

– Трудно признать?

Испарина выступила на лбу швейцара.

Газетные страшилки про город беспредела, столицу грубой физической силы – Люберцы, обретали весьма конкретный вид. Шальной ветер дул в сторону гостиницы.

– Будущее за коммуной, – сказал Боронок. – Гостиницы должны объединять, а не разъединять людей. Сегодня вечером я с земляками попробую растолковать это твоему руководству.

Оставив швейцара, Боронок воссоединился с компанией. Все расспросы друзей он оставил без внимания. Радостное возбуждение владело им. Он решил вселиться в гостиницу во что бы то ни стало. Почему бы и не любером, раз студенты здесь не в чести?

Спешить было некуда. Они отправились в пешую прогулку по Таллину. Столица крошечной советской республики, свято хранящая свою независимость духом, речью и житейским укладом древнего города всех эстонцев, представала перед ними. Маленькое зазеркалье, пространство, лишённое всех перспектив, отдушина времени. Казалось, здесь можно было расстаться с самим собой, но не потеряться. Диковинные впечатления ждали ленинградских студентов. Магия, начало начал, остров во Вселенной и они, очарованные им, чувствовали себя островитянами.

Улочки, улицы, проспекты, площади. Близ какого-то важного особняка одного из министерств, нарушая походную идиллию, Боронок остановился. Объявил общий сбор в 9 вечера у «Виру» и исчез, уведя с собой Горыныча. Хлопоты насчёт ночлега, подумали все и, облегчённо вздохнув, продолжили путь.

Несмотря на холод, скользящий под ногами лёд, зимний день, пронизанный ярким солнечным светом, был чуден и великолепен. Думы, мысли и заботы улетали прочь. Илона откинула назад капюшон, распустила волосы, открылась навстречу. День стал ещё ярче. Для полного слияния с ним требовалось полная независимость. Подхватив под руку Алёну, Илона ускользнула из-под Степановой опеки и, демонстрируя свободу и раскрепощённость, устремилась вперёд. Подруги братьев тотчас последовали её примеру и шествие, преобразившись, превратилось в парадный женский выход. Во главе – принцессы, позади свита. Расступитесь.

Молча, мурлыкая песенки или непринуждённо переговариваясь, Илона с Алёной прокладывали общий маршрут. Попадая в людскую толчею, они неизменно приковывали к себе внимание поклонников, принимали его как должное и уходили, прикрываясь плетущимся сзади хвостом.

Незаметно подкрались сумерки. Ноги не чувствовали утомления. Казалось, они достигли своего совершенно естественного состояния – идти, идти, идти…

На какой-то безымянной площади, среди проплывающих мимо вывесок магазинов, стеклянных витрин, предновогодней праздничной мишуры Илона внезапно увидела родные цветы, сошедшие на землю живой мечтой, редкое сочетание цвета и красоты – любимые сиреневые герберы. Радостное возбуждение охватило её. Сияние волшебной сказочной красы. Какая неожиданная встреча! Однако, едва вспыхнув, радость тут же и погасла. Непреодолимая преграда разделяла их. Увы, время и место этой встречи находились по ту сторону реальности – вне стихии праздника и чувств.

На чердаке общежития профтехучилища было сыро и неуютно. Горыныч сидел перед Боронком, смотря как тот, орудуя складным ножом, готовит бутерброды. Они вели разговор.

– Я тебе, Тит, про свой тип говорю.

– Твоя горячая десятка?

– Да. Подруга Греки – самое то. Хитовая.

Боронок, улыбаясь, подмигнул.

– Хитовая, говоришь! Однако она из той десятки, что и Даная, и Мерилин Монро…

– Ага, ещё и Джоконду приплети, – перебил его Горыныч, недовольно мотая головой. – Брось, Тит, не до шуток в самом деле. – Глаза его загорелись. – Мне надо найти такую же, как она. Чтобы точь-в-точь.

– И никаких отличий?

– Да.

Боронок уставился на Горыныча пристальным недоумённым взглядом. Выдержав паузу, опустил глаза.

– Горыныч, – изрёк он, разворачивая плавленый сырок.

– А?

– С какой стати быть при красоте рабом? Я, например, за равноправие. Дама сердца должна быть твоего поля ягода.

– Что же я по-твоему уродины достоин? – обиженно засопел Горыныч.

– Я такого не говорил. Не путай одно с другим. Однако не всё то золото, что блестит. Возьми тех же русалок. Вот где настоящий клад! Неспроста они прячут свой блеск в пучине – душой манят, глубиной натуры.

– Оставь свои бредни при себе! – вскипел Горыныч, негодуя. – Слушать не желаю!

– Ладно, – вздыхая, пожал плечами Боронок. И, заканчивая разговор, протянул другу бутерброд.

Трапеза заняла несколько минут. Покончив с ней, Боронок выглянул во двор. Фигурки пэтэушников сновали туда-сюда.

– М-да-а, – с сожалением протянул он, наблюдая за ними через маленькое закопчённое оконце. – Мала ребятня. Не доросла ещё до подвигов. Придётся ограничиться массовкой.

Горыныч молчал. В данный момент, кроме раздумий о личном будущем, его не волновало больше ничего.