Цвет черёмухи

— Вот вы спросили, где я это прочитала? Наверное, у многих писателей есть, только разбросано. Мы ведь как? Мы ведь головой читаем и душой! Я ребёнком себя вспомнила сейчас… К нам приходил один папин знакомый, и всё время он был пьян и сквернословил. И тогда моя душа не приняла этого! Я просто не понимала, что он говорит, а только знала, что он всё время жалуется. Вот и в школе душа тоже очень долго сопротивляется тому, что ей внушают: "Нет тебя! Нет души!" Это ужасно! Как же нету? Как же? Ведь мы же детьми её чувствуем! Что же мы тогда бережём в себе? Не понимая ещё и совсем не разбираясь в жизни, что бережём?! И вот сегодня у нас с Егором случай был на горе. Так вот я подумала, когда так хорошо, это тоже — душа? Я хотела проверить и напугала Егора…

Сомов отложил кисти и отошёл от портрета. "Допишу потом. Характер есть".

— Так что же такое, по-вашему, душа? — совсем растерялся и от этого разволновался Усольцев.

— Душа — это душа! — И Наденька засмеялась.

— А теперь вы возьмёте её к себе в школу? — спросил Сомов.

Усольцев пожевал губами.

— Не знаю, — искренне ответил тот, — прямо не знаю! А что, если она возьмёт да и скажет такое ученикам?

— Ну а как же иначе? Если это её мировоззрение! Её собственное, выстраданное!

— Не знаю… Потом, и в программе этого нет! А потом

бедные и богатые? Это как? Если душа, то зачем такое разделение? Вы видели, какие у нас хоромы городские строят? Какая к чёрту душа, когда стрелять хочется… Сомов и Надя рассмеялись.

— Что же тут смешного? — Усольцев поднялся. — Я-то могу это понять… Но так… Для домашнего собеседования. А чтобы в школе… Да там и так никакой дисциплины! И потом, рано нашим школьникам о таких вещах думать, — заключил Усольцев. Теперь в нем были и решимость и упрямство.

Он бойко подошёл к портрету, вгляделся. Сомов набросал его сидящим вполоборота и словно к чему-то прислушивающимся. Лицо его было наивным и трогательным. Усольцев растерянно глядел на себя, пожимал плечами, отходил, подходил. Наконец спросил:

— Чё, похож, что ли?

— Очень даже! — заверила его Надя.

— Ладно… — согласился он.

— Я ещё допишу, — сказал Сомов. — Только, Валентин Сидорович, мне не ясно одно. Почему вы считаете, что нашим школьникам рано об этом думать?

Усольцев засунул руки в карманы и заходил по мастерской, меряя её своими толстыми короткими ногами.

— Потому что… — Он пожевал губами. — Потому что им о другом думать надо! Ты ему о возвышенном, а завтра его же на ферму! Или в мастерские! А там?.. Там мат и пьянь и всякое такое…

— Так ведь возвышенное ему совсем не помешает, напротив, только поможет…

— А что, если Бога нет? Я понимаю, что и правительство нынче в церковь ходит, ну, а как другие придут?..

— По-моему, вы трус, — спокойно сказал ему Сомов.

— Я знаю, — тихо согласился Усольцев. — Но я не из-за себя! Я вообще… — Он болезненно поморщился.

Вошла Лукерья, вытерла руки о фартук.

— Егор, тут женщина одна… Ты бы выслушал. Может, чё бы присоветовал… Не шибко помешала-то?

— Нет, нет. — Сомов потёр виски и вышел на кухню.

Там у окошка сидела женщина лет сорока пяти, в чёрном платке. При появлении Сомова она поднялась. Лицо её было дочерна загорелым, а между морщинок кожа оставалась белой, отчего лицо казалось как бы склеенным из осколков.

— До вас я… — сказала женщина дребезжащим голосом. — Дора я, Михайлова Дора. Сына у меня убили… Под Пасху. Поехал служить, а его шохвера убили и бросили. Деньги, что были, отняли да куртку нову, раз надевану, сняли! А судить будто некого. Его же и обвинили! Чё делать, может, подскажете? — По её щекам катились слёзы.

Из долгого рассказа Доры Сомов понял одно: убили человека, а расследование ведётся как попало. Пообещав женщине, что как только вырвется в райцентр, то сразу же пойдёт в прокуратуру, он проводил её. В мужском пиджаке, кирзовых сапогах на босу ногу, Дора прошла через двор, согнувшись на один бок. Лукерья, заметив взгляд Егора, пояснила:

— От трактора это у неё. Трактор-то тягала, тягала, а чё-то возьми да лопни внутри. Вот её и скособочило. Её мужик из того бросил! А ведь, чё говорить, первая трактористка была по району!

Сомов вернулся в мастерскую. Надя и Усольцев о чём-то оживлённо разговаривали.

— Приходила Дора Михайлова… Вы не знали её сына? Усольцев покивал головой.

— Он девятый бросил. Ушёл из школы. Метался, метался… Его убили… Вот у меня в позапрошлом году девочка одна… Вот и Надя знает!

— Нина Тюменева, знаю…

— Так что эта Нина?

— То! — Усольцев сунул руки в карманы брюк. — К ней двое мальчиков пришли. В Новый год было. Отец с матерью у неё на ферме. Они ушли, а мальчишки стали приставать к ней…

— Да, говорите, говорите! — Видя, что Усольцев замялся, Надя его подтолкнула.

— Они её изнасиловать пытались… Она вырвалась, схватила ружьё… Убила обоих! Так что дел у нас ужасно много! Честное слово, просто невыносимо много дел… А председатель может тебе дров не дать из принципа! Знаете, из-за чего дров не дал? Колхоз давай рубить на дрова лес, сосняк. У нас на том берегу изумительные сосновые леса. Давай он их рубить. Я написал в область. Приехали, запретили. Председателю даже хвост накрутили. Так он меня встретил и говорит: дров, мол, теперь не получишь! Какой-то бред…

Вскоре пришла Марья Касьяновна и вместе с Надей ушла. Ушёл и Усольцев.

Садилось солнце. С горы старый Никифор гнал стадо. Возвращались с поля мужики, бабы торопились накормить семью и бежали на вечернюю дойку. Трещали мотоциклы. У магазина образовалась толпа мужиков. Красное сладкое вино было в почёте. Пили, тут же вели разговоры, ругались.

Поужинав, Сомов надел куртку и вышел пройтись по селу. Солнце село, но ещё было светло как днём. С реки понесло густой сыростью. Стало заметно холодней. Ставни Надиного дома были закрыты. Сомов поглядел на её дом, подумал: "Что же сейчас делает Надя? Наверное, читает".

Но шёл Егор по улице, втайне надеясь встретить не Надю, а Катю. Когда он уходил, Лукерья сказала, что не станет закрывать "рямку". "Рямкой" она называла оконную раму. В этом слове Сомову чудилось и дребезжание стекла, и его звон.

Сомов шёл по улице, вдыхал забытые, стёртые в памяти запахи деревни, её звуки. У забора сельпо, стоя или присев на корточки, выпивали мужики. Время от времени подходила какая-нибудь женщина и забирала своего мужа… Сомов приостановился, поискал глазами Епифанова, но не нашёл. Выйдя за село к парому, он подошёл к реке, послушал её шум и, решившись, направился к Кате.