Цвет и крест

Одним из первых лиц у нас, задавшихся идеей низвести благодать Христову на все мирское, во все стороны, слои и уголки нашей обычной мирской, личной, семейной и общественной жизни, главным образом семейной, был у нас архимандрит Феодор Бухарев. В то время (в половине XIX в.) мысль эта была еще настолько нова, что митрополит Филарет смотрел с недоумением на взгляды Бухарева. За свои идеи он пострадал и, в конце концов, был лишен сана и умер нищим мирянином. Ввести семью в круг спасительной жизни была главная задача Бухарева. Соловьев распространил эту мысль на государственность и общественность, Неплюев на все виды труда. Протопресвитер Янышев и проф. Гусев признавали равенство девства и супружества для спасения, а примкнувшие к их взглядам тридцать два священника, известные под именем «общества церковного обновления», имели одной из задач предоставление епископского сана женатым священникам.

Одновременно с этим потоком из церкви к миру всем известен другой поток: от мира к церкви: славянофилы, Достоевский, К. Леонтьев, Вл. Соловьев и другие писатели, имена которых хорошо известны всем. А в последнее время явился еще интересный писатель В. Розанов, прозванный духовными сферами язычником, кощунственным, проповедником разврата. Розанов до того, однако, со своим «язычеством» близок к существу общего движения среди белого духовенства, что как бы прямо говорит устами их самих, и, может быть, слова его понимаются священниками лучше, чем им самим. Не язычник Розанов, а христианин, поскольку мы веруем в отца. Защищая отчество и материнство, он не выходит из пределов христианства – вот тут-то и есть весь секрет. Не Ветхий Завет он защищает, а христианство, которое, по словам своего Божественного Основателя, ни йоты не должно изменить в Ветхом Завете, первая заповедь которого: «Раститеся и множитеся и наследите землю». Розанов только о том и говорит, что заповедь эта входит в ограду спасения не отпетая, не похороненная. Он защищает христианскую же мысль, но забытую и оставшуюся в тени, и достает ее из праха забвения из старинных сундуков. И вот-то дивится ей сам! а другие отрекаются от того, что он в христианском же сундуке нашел: святая семья! Не язычник Розанов, а христианин под осенением отца. Он взял идею отчества, понес ее и по уши погряз в идее Отца, был поглощен и вопил поглощенный, что не в отставке Отец, не за штатом по преклонности лет.

Ведь нас трижды опускали в купель, а не один раз во имя только Сына; на деле же выходит, будто мы крестимся только во имя Сына. Были в истории секты, учившие, что Сын меньше Отца, но не было таких сект, где бы Отец был меньше Сына. Вот Розанов и вступает в противоборство в отношении 2-го лица Св. Троицы, и нет в этом ничего удивительного: он выступает воинственно, но не враждебно, как выступают воины на людей чужой страны воинственно, но не чувствуя личной вражды. Выступает Розанов в защиту идеи униженной, попранной и, в конце концов, воюет не с Христом, а с маской Христовой.

Дело в том, что христианство есть синтез Ветхого и Нового Завета, сумма органическая и нераздельная. Не Сам ли божественный основатель сказал: «Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков. Не нарушить пришел я, а исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все.

Христианство есть триединое по образу и подобию равных и равнозначных между собою трех лиц Пресвятой Троицы. Но Промыслом Божиим в истории человечества там и тут подчеркивалось особенное проявление, преобладание одного из этих лиц. Так, Рим с авторитетом папы скорее отображает первое лицо Троицы; Византия, где процветали науки, искусства, – второе лицо, а протестантство во всех своих видах – третье лицо св. Троицы, потому что оно нашло в себе силу отвергнуть авторитет, как творческий дух вообще на известной ступени не нуждается уже больше в подмостках: „Где Дух святой, там свобода“.

Промыслом Божиим в истории человечества сказалось особенное действие того или другого лица Св. Троицы. Византийское христианство, разделенное с Римом, пришло на Русь, и, казалось бы, что Русь должна была усвоить это враждебное чувство к Риму. Но посмотрите на русского человека, он меньше, чем к чему-либо враждебен, как к человеку другой веры, стоит на войне только прекратиться враждебным действиям, как русский братается с турками, французами, немцами. Природа русского человека наиболее терпимая из всех других христианских народностей Европы, и, может быть, именно здесь, в России, должно начаться осуществление идеи Триединого Христианства как свободного, по требованию совести, синтеза католичества, православия и протестантства, как трех совершенно равных и равночестных между собою исповеданий, по образу и подобию равных и равночестных между собою трех лиц пресвятой Троицы.

Было время, когда идея поклонения только Сыну была принесена на Русь, в Киев, из Византии, и вот начинают тогда строить на Руси храмы, посвященные св. Софии. Последующая Киевскому периоду история Московская показывает, что идея второго лица Софии-премудрости не была понята: Софию приняли за Матерь Божию, и вот начинается в Московский период строительство храмов Богородице (исключения только подтверждают правило). Третий период русской истории начинается неслыханным и единственным в христианской истории действием. Император Петр I бежит из Москвы и строит на новой земле храм Пресв. Троицы. С основанием этого храма, первый раз за 17 веков существования христианства было составлено русским священником величание Св. Троицы. И раньше пелось величание, но в нем выделялось опять-таки второе лицо: „Величаем Тя, живодавче Христе, и чтем всесвятого Духа Твоего, Его же от Отца послал еси божественным учеником Твоим“. Таково было прежнее величание. Ныне в память Полтавской победы составляют и первый раз поют в Троицком соборе: „Величаем Тебя, Триипостасный Боже!“ Так Петр I провиденциально положил идею триединого христианства и с него начинается нынешнее движение внутри русской церкви».

Вот что приблизительно говорил мне о. Спиридон в своем деревянном домике за долгими вечерними беседами.

<Рецензия>: С. Дурылин. Церковь Невидимого града (Сказание о граде Китеже)

Книгоиздательство «Путь». М., 1913

Руководящая мысль автора этой небольшой, но содержательной книжечки состоит в том, что современное интеллигентное общество в своем служении церкви принимает ее видимую часть за целое. На это «сбиваются роковым образом все рассуждения Толстого, Мережковского и русской интеллигенции». Народная душа, наоборот, если видит несовершенство в земной церкви, находит себе утешение в церкви небесной, невидимой: так создалось сказание о граде невидимом Китеже. Мысль эта совсем не новая, но вышитая на узоре необыкновенно поэтического сказания о невидимом граде Китеже и притом очень заботливо, искренне и талантливо, увлекает. Жаль только, что автор мало анализирует факт, почему же Толстой и другие именно «роковым» образом смотрят на церковь видимую. И что без этих роковых писаний современного человека может дать факт народного устремления в церковь невидимую? Как странно, что никто из писавших о Светлом озере и граде Китеже не останавливается на моменте безысходной мрачности своих впечатлений. В самом деле, отбросим на мгновение поэтическую этнографию Китежа и перенесемся в другой край. Совершенно та же апокалипсическая легенда о низ– ходящем граде, совершенно та же религиозная психология людей, и вот мы что видим в одном уголке Кавказа: десятки лет священным долотом и священным топориком люди долбят каменную гору, веруя, что град, украшенный аметистами и топазами, низ– шел в эту гору. Не то ли и в Китеже:

– Старушка, ветхая, сморщенная, лезет ползком к коряге, подле овражка, и что-то тычет туда, за корягу, в валкий, провалистый мох, образующий что-то вроде отдушины.

– Бабушка, что ты?

– Пообносились угоднички-то. Ризы ветхие, холстинки им сунула. Не прогневались бы!

Тихо плескалась вода…

Отбросьте эстетику умиления автора – получится дыра Кавказа: представьте роковую душу интеллигента, потомка этой старушки, ищущего видимую церковь на земле, – и будет трагедия, и с нею смысл.

Отклики жизни (Желтый город)

Мы ехали посмотреть один, судя по объявлению, очень выгодно продающийся дом на окраине Петербурга, в этом многоверстном кольце деревянных строений, охватывающем каменный город. Казалось, что расчет наш был точный и разумный: вместо того, чтобы платить тысячу двести рублей ежегодно за квартиру в пять комнат в казенном доме, купить дом в деревянном и расходовать деньги для себя, а не для домовладельца; и потом какое же сравнение воздуха в части каменной и деревянной, а проезд каких-нибудь лишних двадцать минут – пустяки. Самое же главное – не выгода материальная, а простор душе. Приятель мой, чиновник Министерства народного просвещения, сохранил от своих предков стремление обзавестись собственным домиком и жить в нем независимо, как жил его дедушка, дьякон в Лебедяни, полвека тому назад. Портрет этого старика возле бревенчатого мещанского домика с палисадником висит у чиновника на видном месте. Не раз в мечтах о прошлом приятель мой снимал эту лебедянскую фотографию и, глядя на нее и представляя родной город, приходил в умиление: душу свою он сравнивал с душой Лебедяни, как у Роденбаха сравнивается это в «Мертвом Брюгге». С трудом выносил я эти признания: во-первых, душу героя сопоставлять с городом в России невозможно, просто нет этого у нас, а потом какая же в Лебедяни душа? Но приятель мой страдал разными болезнями, ему хотелось покоя физического, – я не спорил и с удовольствием поехал с ним покупать идиллический домик в деревянном Петербурге, будто бы похожем на Лебедянь.

Теперь в большой моде в Петербурге разглядывать различные архитектурные сооружения прошлого времени: раньше Петербург считался очень скучным и некрасивым городом, теперь его только что открыли. Я лично могу понимать красоту городских архитектурных сооружений только по книгам, когда они там отдельно от других строений и жизни улицы прекрасно воспроизведены на блестящей бумаге. А так все боишься, как бы не попасть под трамвай, и решительно ничего не видишь. В этом смысле благодаря многим вновь изданным книгам я вполне присоединяюсь ко всеобщему мнению, что Петербург вновь открыт. И в этот раз, проезжая Дворцовую набережную, мы с приятелем любовались дворцами, только чувствовали, как скучно в этих роскошных строениях, и с душевным трепетом ожидали простых деревянных Лебедянских домов. Скоро они и начались, желтые домики в охре. Погода была превосходная, мы сошли с извозчика и решили пройти две-три версты до желанного домика пешком. Несколько времени шлось очень хорошо, но потом желтое стало утомлять глаз.

Мне кажется, что архитекторы вообще совсем еще не научились ценить окраску домов: все у них лишь линии, но почему же не краски? Сколько раз я останавливался на красоте форм какого-нибудь дома только благодаря тому, что рядом был некрасивый, но подходящим образом окрашенный дом. Теперь же в деревянном городе вокруг нас была одна только охра, мы шли по какому-то кошмарному желтому городу. На улицах никого не было. Два хулигана, сипло бася, попросили у нас «ради Христа». Пристала чужая, очень ласковая собака. А главное, – что все было желтое в ярком солнечном свете.