Цвет мести – алый
Шрифт:
Он молча кивнул.
В глубине души он, конечно же, был согласен с Сизых – целиком и полностью. Доказать что-то им вряд ли удастся. Никто, кроме двух личностей сомнительного вида и рода деятельности, не видел, как Захаров уезжал, а Анастасия кричала ему из окна, будучи еще вполне живой и здоровой. Никто, кроме них, не видел подъехавший к дому джип и мужчину, вышедшего из него. Никто не подтвердит, кроме них, опять же, что он вошел в подъезд, а потом быстро вышел оттуда. Любой хороший адвокат – а их у Холодова целая стая – разнесет в пух и прах все их показания.
И даже если и найдется кто-то еще, кто-то глазастый, увидевший в тот вечер некоего мужика из охранного предприятия, то где гарантия, что
– Ты же и сам не уверен в том, что их обеих именно убили, – проворчал Сизых, хватаясь за сердце. – Всю кровь мою ты выпил, а! Может, они – того… В самом деле… сами!
– Может, – кивнул Горелов понуро. – Но что там делал этот мужик из охранного предприятия?
– Я тебе уже сказал: выполнял поручение своего шефа! То есть следил за его женой в момент отсутствия босса!
– А почему тогда он не предотвратил трагедию?
– Дурак же ты, Горелов! – выпалил Валерий Иванович и зашвырнул себе под язык таблетку. – Не было ее, понимаешь? Не было никакой трагедии! Бабы обкололись и померли сами во время лесбийского прелюбодеяния!
Последние два слова он выговорил по слогам, боясь ошибиться. Выговорил, языком пощелкал, то ли рассасывая таблетку, то ли смакуя собственный слог. Улыбнулся устало и указал Горелову на дверь:
– Иди и забудь, Иннокентий. Иначе ты меня так в гроб вгонишь. А у меня жена и дочки!
Горелов встал и пошел к выходу. Он намеренно забыл папку на столе. Может, Сизых захочет все-таки из природного упрямства и настырной интуиции взглянуть на документы, может, заинтересуется ими?
Не заинтересовался. Швырнул папку ему в спину прямо из-за стола своего, Горелов еле успел ее поймать. И ведь, хитрец, застегнуть ее успел, иначе поднимать бы Горелову все бумаги с пола.
– С Захарова все подозрения снимешь и… И извинись перед человеком, – напомнил ему начальник. – Не стоило вообще его трогать. Уважаемый человек. Запил, я слышал, мужик-то? Мне его адвокат аж со слезой в голосе жалился: никогда, говорит, такого клиента у него еще не было! Если бы не жена его, отказался бы он и от великих гонораров. А так – все что-то копает, хлопочет… Ты извинись перед дядечкой-то, извинись, Кеша.
– Хорошо, – кивнул Горелов и вышел за дверь.
Он шел к своему кабинету, упорно размышляя.
Да, он согласился с Сизых, дело он закроет. Пусть это будет несчастный случай, пусть! Да, он понимает, что не по зубам ему господин Холодов. Ни за что не усадить Горелову его задницу на скамью подсудимых, даже если этот тип и виновен в смерти Марго.
Да, он понимает, что нечего ему предъявить тому малому из охранного агентства. И если даже докажет факт присутствия малого этого в тот вечер у подъезда Насти – ну, там, изымет съемки с камер видеонаблюдения близлежащих магазинов и других объектов, – доказать, что охранник входил в ее квартиру, ему тоже не по силам.
Что же остается?
Горелов вложил ключ в замок своего кабинета. Трижды повернул, переступил через порог. Швырнул папку на стол – прямо от двери. Та, пролетев расстояние в три метра, скользнула по столу и благополучно с него свалилась. А и черт с ней! Все равно она больше не нужна. Доказать он ничего не сможет, но…
Но поговорить-то ему никто не запретит, так? Он же может побеседовать с тем малым из охранного предприятия? Может. Не как с подозреваемым, а как с возможным свидетелем. И не для протокола вовсе. Какой уж теперь протокол, если Сизых орет белугой – закрывай дело! Нет, он в собственных целях поговорит с ним. Для себя, для своей души, которая непонятно отчего все ноет и ноет по умершей Ритке-дуре. Даже Юлькины коленки
с загорелой попкой ему не помогают. Без конца думает он о погибшей бывшей жене. Без конца их совместную жизнь вспоминает, как и хорошо им бывало, и не очень. Как и разговаривать они могли без умолку, и молчать неделями. Всякое бывало.Что же он, убийц чужих людей всегда разыскивал, на ходу подметки рвал, а о своей бывшей забудет? Не простит же он себе этого никогда, точно не простит! Так и засядет это занозой в сердце: что вот – мог, но ничего не сделал.
К тому же ему не давали покоя и мысли об этом увальне Белове, которому на «раз» удалось разговорить персонал кофейни. С Беловым-то они поговорили, а его встретили сухими официальными отнекиваниями. Ничего и никого не видели и знать, мол, ничего не знаем! Не бряцать же перед ними оружием, в самом деле! Брови он похмурил, покивал да и ушел. Выслушал обстоятельный рассказ Вениамина, даже похвалил его через свое величайшее «не хочу». Договорился работать с ним в тесной сцепке, раз уж так все сложилось. И теперь – что же? Все бросить, да? Позволить Белову водрузить на свою лобастую голову лавровый венок? А он ведь этот веник и получит! Он примется бродить туда-сюда, месить снег своими ужасными ботинищами и настырно добиваться правды. И добьется. А он – Горелов – потом лишь кисло улыбнется, потому что он – не захотел, потому что он Сизых послушался, потому что не счел нужным…
Нет, нет и еще раз – нет! Он это дело не забросит. Хотя бы из природного упрямства!
Ну, и перед Захаровым он извинится, не убудет от него. Запил он, говорят. В офисе который день не появляется. Жену по дому гоняет, домработницу…
Слюнтяй какой, а? Чуть его за хоботок взяли, он тут же слюни и распустил. Или он по подружкам так убивается?..
– Здрассьте. – Горелов чуть склонил голову перед красавицей Машей, встретившей его у ворот дома со страдальческим, бледным до синевы лицом. – Войти можно?
Она поколебалась, не зная, что ответить. Потом отступила в сторону, и Горелов вошел в ворота. Раньше они не запирались, помнится. И он благополучно добирался до двери в дом самостоятельно. Ударял в гонг. Именно! Звонка-то у них нет. Блажь какая, да? Ему открывали, он входил. Теперь вот и ворота заперты, и Маша заметно поблекла, дела их, видимо, идут все хуже и хуже.
– Супруг дома? – поинтересовался он, входя за ней в дом. – У меня к нему дело.
– Уголовное? – попыталась она пошутить, но вышло как-то кисло, со слезами в голосе. – Простите.
– Все в порядке. Не стоит так переживать. – Горелов сдержанно улыбнулся. – Так где он?
Маша неуверенно топталась на пороге в коротких меховых ботиночках и курточке на пуху, в которых встретила его у ворот. Топталась и почему-то не раздевалась. То ли ей удрать хотелось, то ли проводить его к выходу. Пойми ее – тонкую женскую натуру!
– Там он. – Она махнула рукой в сторону громадной кухни, откуда доносились какие-то стуки и звон посуды. – Умоляю вас, будьте осторожны!
– Все так плохо? – все же спросил Горелов, снимая плащ, к которому уже неделю тому назад пристегнул меховую подкладку, зима-то не на шутку завьюжила.
– Взгляните сами, – вздохнула она и все же разделась. Потом вдруг, переобувшись в домашние туфли, испуганно встрепенулась и вскинула на него глаза, как затравленный зверек. – Вы ведь не арестовывать его приехали?!
– Нет, конечно! Успокойтесь же, Мария Николаевна. Успокойтесь!
Она кивнула и тут же ушла по лестнице куда-то на второй этаж. Горелов направился к кухне.
Гремела, оказывается, домработница. Сердито гремела, настырно. Стульями, расставляя их по местам вокруг огромного овального стола. Кастрюлями тоже гремела, вынимая их из посудомоечной машины. Дверцами шкафов опять же громыхала.