Цвет мести – алый

На хозяина, сонно развалившегося на стуле за столом, она, казалось, совершенно не обращала внимания. Иной раз даже задевала его то боком, то тряпкой, то огромным подносом, куда ставила пустые бутылки.

– День добрый, – поздоровался Горелов, понаблюдав с минуту за беснованием домработницы и пьяным равнодушием Захарова. Ответа не дождался. – Есть разговор.

– Прошу. – Алексей вялым жестом указал куда-то напротив себя. – Пить будешь? Сонька, давай сюда бутылку!

– Ага, щщас, еще разбегусь и подпрыгну! – просвистел ее голос, головы женщина даже не повернула. – Все, кончилась выпивка! Нету больше!

– Брешешь, нахалка, – возразил Захаров и взглянул на нее почти трезвыми глазами. – Я видел, там что-то плескалось еще. Ну!

– Ой, да жрите, не подавитеся! – вскричала она, нагнулась и откуда-то из потайного места выудила ополовиненную бутылки виски. – Когда только конец этому наступит, а?! Сил уже моих больше нет! Терплю только из-за Машеньки. Как она уйдет, так и я за ней следом!

– Она не уйдет! – испуганно дернулся Захаров и ударил кулаком по столу, но вышло смазанно, неубедительно. Он вдруг захныкал, поводя вокруг себя мутными глазами. – Куда она уйдет?! Куда? От меня? Уйдет? Я же… Я же люблю ее, дура! Куда она…

– А вы пейте, пейте больше, – предложила ему ядовитая домработница. – А потом посмотрите!

– У меня горе, дура! – хныкая, возразил ей Захаров и потянул вниз растянутый ворот несвежей футболки. С тяжелым выдохом мазнул ладонью по своей заросшей щеке. – У меня такое горе!!!

– Горе вином не залить! – на повышенных тонах выдала домработница и взглянула на Горелова, ища поддержки: – Так ведь, уважаемый?

– Совершенно верно, – поддакнул тот, усевшись за стол напротив Захарова. – Тем более что и горя-то особенного вовсе нет.

– Как это? – Мутный взор Алексея с трудом зафиксировался на госте, голова его покачивалась, заваливалась то на спину, то на грудь, то к одному плечу, то к другому, как у недоношенного ребенка, честное слово! – Как это – нет горя?

– А так. Вот, я пришел сообщить, что все подозрения с вас сняты. Дело закрыто за отсутствием состава преступления, и вы вновь стали уважаемым всеми гражданином, – скороговоркой выпалил Горелов, боясь, что может сбиться и в каком-нибудь месте его непременно стошнит – из-за своего поведения и от собственной лжи.

– А меня никто уважать и не перестал! – вдруг совершенно трезвым голосом выпалил Захаров, и голова его вдруг приобрела нормальное положение. – Важно, чтобы я сам себя уважал! Я! Себя! Сам! А я… А я себя не уважаю! И поэтому никакие адвокаты мне на хрен не нужны! Вон!!! Все – вон!!!

И вновь силы оставили его, он обмяк на стуле, едва не рухнув под стол. Спасибо, Соня подхватила его за шиворот футболки и привалила спиной к спинке стула.

– Уважение ему, вишь, подавай, – мгновенно изменившимся голосом пробормотала она и даже погладила хозяина по взлохмаченной макушке. – О Машеньке лучше подумали бы!

– Я о ней не переставая думаю, – вскинулся было Захаров. – Она – это все, что у меня есть! Это мое единственное сокровище! Больше-то… Больше-то ничего и не осталось!..

И он опять захныкал. При этом он успевал то и дело тянуться к бутылке, наливать себе и Горелову, выпивать, не закусывая, морщиться и мотать головой.

– Ничего не осталось! Никакого уважения к себе! Как я мог?! Как я мог?..

Горелову вдруг надоело это пьяное кривляние, чередующееся с пьяным же самобичеванием. Еще он женщин бедных пожалел, безрезультатно сражающихся с этим затянувшимся недугом Алекса, и решительно выбрался из-за стола. Подошел к Захарову, подхватил его под мышки и потащил со стула.

– Эй, эй, куда вы меня?! Эй! – Алексей забился, как вялая, снулая огромная рыбина, в руках Горелова, безвольно волоча ноги по полу. – Куда… меня?

– Где у вас ванная комната? – спросил следователь у домработницы, не приостановив ни на мгновение свои действия.

– Там! – обрадовалась та и заспешила вперед. – Давай, давай его, голубчика! Все нервы мне вымотал! Пьет которую неделю! Так и помереть недолго…

Иннокентий забросил Захарова прямо в одежде в ванну, пустил ледяную воду и продержал его там, все время окуная в воду с головой, минут двадцать. Тот орал, брыкался, плевался, угрожал, выл, стонал и опять плевался. Наконец Алекс затих, съежился на дне ванны, задрожал и принялся просить прощения.

– Все в порядке, – успокоил Горелов Соню и Машу, испуганно выглядывавших из-за двери. – Несите сухое белье, ставьте чайник, заварите что-нибудь поядренее, непременно – лимон, мед… будем его отпаивать.

Чаю с мятой, лимоном, имбирем и сахаром Захаров выпил аж полтора литра – залпом. Потом, запахнувшись по горло в банный халат, он глянул нахохлившимся вороном на Горелова и спросил:

– Что, это все правда, с меня обвинения сняли?

– Вам их, по большому счету, никто и не предъявлял, – поправил его Горелов, благодарно улыбаясь, – он только что принял из рук Сони полную тарелку картошки с курицей и теперь благополучно с нею расправлялся. – Вас просто попросили никуда не отлучаться из города, а вы сразу сопли и распустили!

– Ничего я не распускал, – возразил Захаров, пряча глаза и уставившись в огромную стеклянную кружку. – Больно мне за девчонок этих просто! И…

– И?..

– И обидно, что вы меня могли заподозрить! Не знал, куда мне глаза от друзей девать на похоронах. А уж мать Марго – так она вообще…

– Что?!

– Орала, что это я виноват во всем! И что муж ее бывший – мерзавец. А это ведь вы?

– Я, – закашлявшись, признался Горелов.

Надо же, какая стерва! Он-то ей чем не ко двору пришелся? Не стал бить окна в новом доме Марго? Не попытался жену вернуть? Не набил морду сопернику?

– Это она потому вас так приложила, что вы на похороны не пришли, – объяснил Захаров, безошибочно угадав душевную маету гостя. Тот аж вилку с ножом отложил. – И еще она говорит – теперь и искать убийц не станут.

– Не станут, – подтвердил Горелов. – Дело закрыто.

– Как?! – высунулся из-за своего стеклянного литрового укрытия Захаров, вытаращил глаза. – Как не станут?! Это с какой такой блажи?!

– Дело закрыто за отсутствием состава преступления. Несчастный случай.

Аппетит у Горелова пропал. И картошка с курицей уже не казались ему теперь такими вкусными, хрустящими, ароматными, как минуты три назад.

Было ему страсть как стыдно! И перед Захаровым, которому, похоже, плевать совершенно, что с него сняты подозрения. И совсем не плевать, что убийца станет и дальше прекрасно жить-поживать.

И перед Соней, тут же вставшей на сторону хозяина и осуждающе поджавшей губы.

И перед Машей, вопросительно уставившейся на Горелова, а перед этим хмыкнувшей с пониманием. Ее-то мысли ему были понятнее, чем у всех остальных. Как так – если не стали искать убийцу ее подруги, то, значит, не будут искать и убийцу подруг ее мужа. Придумают что-нибудь виртуозное, устраивающее и их самих, и отчетность, и начальство свое высокое.